Свои и чужие

Петр Хомяков

Петр Хомяков. Свои и чужие

ДРАМА ИДЕЙ

Хомяков Петр Михайлович. Свои и чужие: драма идей. – М.: Полиграфист, 2003. – 416 с., тираж 4000 экз.

ISBN 5-86402-116-4

Был ли человек людоедом? От чего женщины кокетничают? Сколько раз на земле был построен социализм? Почему основой вооруженных сил должна стать военная разведка? Что означает 7511 год от сотворения мира? Чего не хватает для полного счастья евреям? Так ли необъяснимы загадки русской души? Когда настанет «конец света» и так ли он страшен? На все эти, и многие другие опросы читатель найдет ответ в этой книге. Занимательной, но вполне выверенной с научной точки зрения.

© П.М. Хомяков, 2003

Оглавление

Предисловие

ЧАСТЬ I. ЧЕЛОВЕК, ГОСУДАРСТВО, ЦИВИЛИЗАЦИЯ И НАЦИЯ. РАЗВЕНЧАНИЕ МИФОВ И ПОИСК ГАРМОНИИ

Глава 1. ЭКОЛОГИЯ АНТРОПОГЕНЕЗА

Глава 2. РОДИМЫЕ ПЯТНА ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

Глава 3. ИСТОРИЯ ТЕХНОЛОГИЙ И ТЕХНОЛОГИЯ ИСТОРИИ

Глава 4. НАЦИОНАЛИЗМ БЕЗ СОЦИАЛИЗМА

ЧАСТЬ II. РУССКАЯ ТАЙНА

Глава 1. ЛЕДОВЫЙ РУБЕЖ

Глава 2. ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ

Глава 3. ЖЕЛЕЗНЫЙ МАРШ

Глава 4. РУССКАЯ ТАЙНА

ЧАСТЬ III. РУССКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Глава 1. РОССИЯ И ЗОЛОТОЙ МИЛЛИАРД

Глава 2. РОССИЯ В НОВОМ МИРОВОМ ПОРЯДКЕ

Глава 3. ТЕХНИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ НОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И ЕЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Глава 4. ИДЕОЛОГИЯ И СТРАТЕГИЯ ОПТИМИЗМА

Послесловие, или размышления о национальной идеологии

Моему деду, русскому крестьянину Иллариону Хомякову, добровольцу Великой Отечественной войны, погибшему, защищая Москву в 1941 году, посвящаю.

Предисловие

Все смешалось в современном мире. Париж на глазах становится арабским городом, Берлин – турецким, Москва – кавказским. Вчерашние союзники становятся врагами. Враги – друзьями. Впрочем, есть ли друзья в современном мире? И могут ли они быть вообще?

Бесполезное дело давать оценки современности и, заламывая руки, восклицать: „О времена! О нравы! Наверняка бывали времена и похуже. Однако современному человеку (впрочем, не только современному) иногда очень хочется разобраться в происходящем. Увидеть его корни. И, если повезет, увидеть еще и «свет в конце тоннеля“.

Во всяком случае, этого, несомненно, хочется части современного человечества. И уж наверняка некоторым русским, еще успевшим получить достаточно добротное образование до начала развала всего и вся в России. А теперь недоуменно взирающих на сумасшедший дом современной жизни.

И если докопаться до самой глубины этого желания, до того минимума, который хотелось бы узнать такому задумывающемуся человеку, то это будет ответ на вопрос: „А кому верить?“ В данном случае автор формулирует этот вопрос для русского читателя. Возможно, европеец задал бы его в другой форме, хотя, по сути, он был бы тем же.

И автор может сходу ответить на этот вопрос: „Верить надо своим. И только своим“. „Профанация!“ – воскликнет иной читатель. «Кто же такие эти, с позволения сказать, „свои“? И кто же тогда „чужие“?»

А вот на этот вопрос сразу и не ответишь. На этот вопрос и призвана ответить данная книга. Ибо чтобы понять, кто такие „свои“ и кто такие „чужие“, надо рассмотреть многое.

Как возник человек? Как возникло государство? Как развивается цивилизация? Каково место той или иной расы и нации в развитии цивилизации? В чем противоречия этого развития? Как и с кем эти противоречия можно преодолеть?

Согласимся, вопросы более чем масштабные. Однако ответы на них есть. Разумеется, ответы далеко не исчерпывающие. Однако достаточные, чтобы разобраться в искусственно запутанных хитросплетениях современной жизни.

Разобраться и решить для себя, кто и что является своим, а кто и что чужим.

А разобравшись, либо принять все это к сведению, либо становиться соавтором... Чего? Тут ответы зависят от личных пристрастий и воспитания каждого. Кто-то скажет – Судьбы, кто-то – Истории. А кто-то, возможно, и Божьего замысла.

Впрочем, „каждому свое“.

На этом нам бы хотелось закончить наше предисловие. Однако есть определенные требования к предисловиям вообще. В них необходимо определить жанр книги, если он не ясен уже из названия и оглавления. Наша книга не детектив и вообще не беллетристика. В то же время это и не научный труд.

Подобный жанр наилучшим, по нашему мнению, образом определил Л. Н. Гумилев. Это жанр трактата. Иногда этот жанр определяют как эссе. Я не вижу особой разницы между этими жанрами. Разве что трактат несколько более научен и целенаправлен. А эссе несколько более публицистично и многопланово. Но грань между ними весьма зыбкая.

Особенностями жанра является свободное оперирование информацией, большая часть которой известна любому образованному человеку, а меньшая часть известна специалистам.        

Принципиальная новизна выводов определяется не новизной информации, тем более не ее эксклюзивностью, а новым взглядом на соответствующие проблемы и широтой междисциплинарных обобщений.

В этом жанре плодотворно работали многие оригинальные русские мыслители. Мы уже упоминали Л. Н. Гумилева, который в конце 1970-х и в первой половине 1980-х годов был прямо-таки законодателем интеллектуальной моды у московской читающей публики. Однако мы можем напомнить более ранние и классические работы подобного жанра. Знаменитый основатель славянофильства А. С. Хомяков сформулировал основные постулаты своей идейной доктрины в трактате „Семирамида“.

Подобный подход по сути является строго научным, но без педантизма и академизма. Тем более, что академизм в научно-публицистических работах, а тем более в работах мировоззренческих, функционально излишен. Попытки оформить откровенные агитки в академичном стиле всегда вызывали у автора, профессионального ученого, откровенную улыбку. В данной ситуации эти попытки напоминают примитивное кривляние дилетантов.

Вместе с тем имеются отдельные моменты, взятые из самых последних научных исследований, которые в силу этого не могут быть широко известны, но без которых невозможно наше изложение. Эти моменты сопровождаются соответствующими ссылками в тексте.

Однако это довольно редкие исключения. А в остальном автору остается лишь уповать на доверие читателя. Ибо автор, хотя и эмоционально пристрастен, тем не менее, не нуждается в фальсификациях и передержках для доказательства своих идей.

Впрочем, отсутствие академизма не помешало моим предшественникам в жанре трактата быть интересными, занимательными, злободневными и научными одновременно.

Завершая освещение научных аспектов нашей книги, заметим, что автор является принципиальным противником новомодного поветрия отрицания ряда базовых научных доктрин. Под маской этакого научного модернизма на самом деле протаскивается все тот же ненавистный нам иррационализм.

Вдвойне противен он нам в исполнении недоучек и дилетантов. Поэтому мы остаемся приверженцами и эволюционизма, и материалистического подхода к явлениям реальности. Другое дело, что в книге используются последние модернизированные и уточненные концепции ряда „заслуженных“ научных учений. Того же эволюционизма, например.

В этой связи особо стоит отметить вопросы поведения сложных систем, в частности, проблемы смены состояний сложных систем, существования принципиальных границ предсказуемости и непредсказуемости их поведения, проблемы влияния малых воздействий на эволюцию сложных систем. Автор специализируется именно в этой области. Этим проблемам посвящена как минимум треть нашей докторской диссертации.

И именно поэтому автор является принципиальным противником модного ныне бездумного кривляния с бесконечным повтором заклинаний типа „Ах, синергетика!“, „Ах, бифуркации!“, „Ах, непредсказуемость!“, „Ах, хаос!“ в рассуждениях об эволюции и поведении биологических и социальных систем.

Как правило, „хаосом“ и „непредсказуемостью“ наукообразно прикрывают элементарное незнание и неумение строить соответствующие прогнозы. Автору знакомы эти спекуляции, как в науке, так и в идеологии. И я считаю большую их часть все тем же оправданием ненавистного мне иррационализма, а, в конечном счете, злобной тупости.

Да, тоннельные эффекты, эффекты при смене различных состояний очень интересны. Но они вполне рационально объяснимы. И, более того, в определенной степени прогнозируемы. Во всяком случае, прогнозируемы с той степенью точности, которая позволяет строить рациональные стратегии поведения заинтересованных сторон, вовлеченных в эти сложные процессы.

А это особенно важно в сфере политики и идеологии. Особенно при поиске „своих“.

В заключение автор благодарит всех, кто, так или иначе, помогал ему на разных этапах этой работы – Авдееву Ирину Борисовну, Авдеева Владимира Борисовича, Духовлинова Андрея Дмитриевича, Иванова Владимира Дмитриевича, Косолапова Игоря Анатольевича, Рохлина Льва Яковлевича, Севастьянова Александра Никитича, Стебелькова Владимира Альвиановича, Титова Михаила Михайловича.

Особую благодарность автор выражает Валерию Захаровичу Вдовенко, без поддержки которого было бы невозможным не только это издание, но и само написание данной книги.

ЧАСТЬ I. ЧЕЛОВЕК, ГОСУДАРСТВО, ЦИВИЛИЗАЦИЯ И НАЦИЯ. РАЗВЕНЧАНИЕ МИФОВ И ПОИСК ГАРМОНИИ

Глава 1. ЭКОЛОГИЯ АНТРОПОГЕНЕЗА

1. Рассуждение о методе, или почему экология

У потребление понятия „экология“ в последние десятилетия стало более распространенным. Оказалось, что спровоцированные ресурсным, энергетическим, демографическим и экологическим кризисом проблемы можно решить только в совокупности, в контексте общей эволюции биосферы и общества. Таким образом, из частной биологической науки о взаимоотношениях организмов и среды их обитания экология стала основой общенаучной методологии. Именно в такой трактовке употребляется сейчас термин „экология“, когда говорят об экологии культуры, экологии городов, астральной экологии и т.п.

Суть экологического подхода состоит в рассмотрении любого объекта во взаимоотношениях с окружающей его средой. При этом неважно, что представляет эта среда - природные экосистемы, городские агломерации или вообще что-то нематериальное (для идеальных объектов). Важно другое. Объект, функционирующий в некотором окружении, сам является неотъемлемой частью этого окружения. Находясь под постоянным влиянием внешней среды, завися от нее, он в то же время сам влияет (зачастую решающим образом) на эту среду.

Именно эти процессы взаимного влияния изучаемого объекта и среды его обитания и являются сутью экологического подхода. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что экологический подход начинает себя оправдывать тогда, когда предмет нельзя „выдернуть“ из его окружения, не изменив сильно его сути. Иными словами, над ним нельзя поставить контролируемый исследователем натурный эксперимент.

В классической экологии это утверждение очевидно. Действительно нельзя многократно по своему произволу „экспериментировать“ с природой большого региона, можно только наблюдать последствия, если такой „эксперимент“ невольно состоится в результате чьей-то нерадивости.

Именно поэтому экологический подход обычно опирается на научную методику так называемых имитационных (с помощью ЭВМ) экспериментов, мысленных экспериментов (логическая реконструкция ситуации) и т.п. методы. В прикладной экологии, при исследовании ресурсных проблем, демографических проблем, проблем, связанных с принятием решений в условиях уникального выбора подобные методы не только оправдали себя, но и стали основными в данных областях.

Однако и экологический подход как методология и мысленный эксперимент как методика, отнюдь не ограничиваются вышеперечисленными отраслями знания и деятельности. По существу, подобный подход в неявном виде давно используется в палеогеографии, антропологии, хронологии и отчасти археологии. Незаменим он и в исследовании происхождения человека. Действительно, исследователи этой проблемы часто прибегают к рассуждениям такого рода: „Человек, освоив то-то и то-то, вызвал такие-то изменения природной среды (например, уничтожил некий вид промысловых животных)“, - или еще: „Обезьяна, выпрямившись (взяв в руки палку и т.п.), получила такие-то преимущества, которые дали ей возможность вытеснить своих конкурентов из таких-то экологических ниш“.

К сожалению, подобные утверждения бывают в значительной степени голословны. Зачастую исследователи не задаются вопросом: в чем же конкретно (в тех условиях!) должны были состоять упомянутые преимущества, давшие предку человека развиваться дальше. Иными словами, мысленный эксперимент остается незавершенным, а экологический подход не реализуется.

Автор, будучи специалистом по экологии и природным ресурсам и одновременно по методам применения ЭВМ для организации имитационных экспериментов по широкому кругу проблем, попытался в свое время совместно с группой биологов, антропологов, палеогеографов и историков довести до логического конца ряд концепций происхождения человека. При этом проверялась реализуемость соответствующих сценариев антропогенеза с экологической, эволюционно-генетической, популяционной и биомеханической точек зрения с помощью соответствующих имитационных и мысленных экспериментов. А по механическим аспектам иногда проводились и натурные эксперименты, некоторым аналогом которых могут служить следственные эксперименты, принятые в криминалистике. В результате была выявлена наиболее правдоподобная и непротиворечивая версия, „склеенная“ из разных официально фигурирующих в науке концепций. Эту версию мы и представляем читателю.

„Логическим скелетом“ данной версии является цепь построений, в рамках которых: во-первых, определяется, в результате каких процессов, когда, в каких условиях и в какой последовательности приобретались нашими предками черты, отличающие их от животных; во-вторых, определяется, в результате чего данные черты могли закрепиться, какие именно преимущества и в каких конкретных условиях данные черты обеспечивают (или обеспечивали) и какова „цена“ обретения данных преимуществ.

При изложении наших выводов основное внимание будет уделено реконструкции узловых моментов антропогенеза. Временная привязка будет дана только в общих чертах.

Автор должен извиниться перед читателем за слишком, может быть, научную форму изложения в этой части в общем-то популярной работы. В дальнейшем попытаюсь излагать материал более понятно и „занимательно“. Вместе с тем выше мы попытались показать читателям, что наши построения не являются полуграмотной „байкой“ в стиле большинства подобных опусов наших политизированных авторов, любящих рассуждать на темы антропологии, а являются результатом, пусть не до конца оформленных, однако достаточно продолжительных и корректных междисциплинарных научных исследований. Этот результат мы и сообщаем любознательной публике.

2. Водная обезьяна. Начало пути: выпрямление, безволосость, камень в руке, первые проявления эмоциональности

Прежде, чем начинать отслеживать собственно человеческий путь, рассмотрим, что же из вроде бы человеческих (или проточеловеческих) качеств имеется уже у животных, в частности обезьян. При этом мы не ставим целью дать определение человека, мы ставим целью показать, что не может считаться определением человека. Здесь неспециалиста ждет немало удивительных открытий. Оказывается, обезьяны, которые очень любят подражать друг другу („дразниться“) и другим животным, могут усваивать полезный опыт и затем передавать его следующим поколениям.

Например, зафиксирован факт, как, случайно обнаружив удобство мытья грязных плодов в реке вместо их отскребывания, одна обезьяна „научила“ этому все стадо. Этот опыт затем распространился и на соседние популяции обезьян данного вида.

Далее, использование различных предметов для добычи себе пропитания вообще не является прерогативой обезьян. Даже некоторые хищные птицы берут, например, камень в клюв и с его помощью разбивают крупные яйца других птиц (в частности, страуса), чтобы выпить их.

О сложности социального поведения животных вообще не приходится говорить. Современная этология (наука о социальном поведении животных) дает немало примеров, однозначно свидетельствующих, что взаимоотношения в коллективах животных не менее сложны, чем в человеческих. А уж „политики“ - интриганы у тех же шимпанзе иногда гораздо более искусны и коварны, нежели „испорченные“ интеллектом люди.

Таким образом, ни усвоение чужого полезного опыта, ни использование подручных предметов, ни социальное поведение как таковые не являются прерогативой человека и не могут служить его отличительными чертами. Этими качествами обладают современные животные, этими качествами обладал и гипотетический обезьяний предок человека.

Следует заметить, что процесс эволюции протекает зачастую следующим образом. Некоторый вид, эволюционируя, осваивая новую для себя экологическую нишу, приобретает ряд свойств, несомненно полезных для „решения этой задачи“ (да простят меня биологи за столь вульгаризированное выражение своей мысли, однако суть моих рассуждений, надеюсь, не вызовет резких возражений). Специфика же физиологии такова, что одни изменения связаны с другими. Поэтому в процессе эволюции могут возникать признаки, которые не принесут преимуществ в данный момент, однако могут „пригодиться“ в дальнейшем. Грубейшим упрощением является попытка все приобретенные на каком-то этапе эволюции признаки объявить полезными, обеспечивающими выживание именно в данных условиях.

Посмотрим, не являются ли первые признаки, определившие начало отделения человека от остальных приматов, именно такими „побочными“ приобретениями, полученными в результате освоения какой-либо новой для обезьян экологической ниши.

При этом мы сразу отбросим совершенно необоснованную концепцию, согласно которой при деградации тропических лесов в саванны (тропические лесостепи) наши предки, лишившись привычных деревьев, спустились на землю и распрямились.

Эксперимент N1. Посмотрим, что дает распрямление обезьяне, „лишившейся“ своего дерева. Выигрыша в скорости перемещения она не получает. Освобождение рук, в которых может быть зажат камень, ничего не дает с точки зрения охоты. Любой из потенциальных промысловых видов имеет скорость передвижения, как минимум, на 10-20 км/час большую, чем современный человек. Тем более, это верно для только что вставшей на ноги обезьяны. Так что здесь можно лишь со злости кинуть камнем вслед убегающей дичи.

Ничего не даст камень и с точки зрения защиты от хищников. Попробуйте, неуверенно держась на ногах, нанести существенный урон камнем хотя бы домашней собаке, если она вас не боится. Однако, с чего ей (вернее волку или шакалу, не говоря уже о льве или леопарде) было бояться какую-то обезьяну, лишившуюся своего дерева? Правда, можно охотиться на мелких животных, грызунов, например, или выкапывать корни, но для этого надо не распрямляться, а, наоборот, быть „ближе к земле“.

Наш вывод однозначен. Если бы обезьяна спустилась с дерева на землю, то распрямление, освобождение рук и разрежение волосяного покрова не только не принесло бы ей каких-либо преимуществ, но и привело бы ее к гибели.

Экологическая реконструкция N1. Восстановим ситуацию нарастания сухости климата в тропиках. Сокращение площадей тропических лесов должно идти отнюдь не „по линейке“. Кустарниками и редколесьями замещаются сначала наиболее сухие места. Деревья и влажные леса в целом даже в условиях сильного нарастания засушливости климата сохраняются в долинах рек. Мало того, на определенном этапе нарастания засушливости долинные леса даже увеличивают свою продуктивность.

Оказавшись в подобных условиях, обезьяны скорее будут постепенно перемещаться в долинные леса, концентрируясь там, чем „слезут с дерева“ и побегут в незнакомую саванну. Некоторый рост продуктивности долинных лесов на начальном этапе нарастания засушливости обеспечит, несмотря на растущую концентрацию обезьяньих стад, соответствующую кормовую базу.

Тем не менее, на каком-то этапе прижатые к рекам, живущие на относительно узких полосках пойменных лесов обезьяны почувствуют недостаток пищи. На этом мы закончим нашу реконструкцию и поразмышляем о том, какой выход они могут найти из этого положения.

Собственно, выхода у них только два. Первый: значительно сократить численность, то есть вымереть от голода. Второй: освоить новый источник питания. И он есть. Практически под боком. Берега рек и прибрежные речные мелководья усеяны упавшими плодами. Причем это именно те плоды, которыми обезьяны питаются, живя на деревьях. Чтобы взять их, надо только спуститься с деревьев, но не на землю, а на берег реки.

Именно так и поступили наши предки, не смирившиеся с перспективой вымирания от голода. Оригинальные доказательства подобного развития событий приводит шведский ученый, путешественник и писатель Ян Линдблад. Действительно, что помимо разума и связанных с его наличием анатомических особенностей наиболее резко отличает человека от остальных приматов? Комплекс черт, которые появляются при освоении млекопитающими сухопутными животными водной среды. Именно в воде обитатели суши теряют волосяной покров, приобретают подкожный жир, распрямляют скелет и приобретают „обтекаемое“ строение тела.

Именно такие черты примерно в той же экологической ситуации получили бегемоты, освоившие тропические реки. Еще более резко эти черты проявились у китов и дельфинов, ушедших в море. Предчувствуя возражения внимательных читателей, готовых привести в пример носителей самых прочных мехов именно у водных млекопитающих, например, выдр или бобров, скажем, что адаптационные механизмы могут быть разными: в одних случаях в теплых водах закрепляется адаптационный механизм бегемотов, в других - холодных - выдр и котиков.

В данной ситуации важно не наличие нескольких возможных механизмов адаптации к водной среде, а то, что эти механизмы проявляются достаточно самостоятельно. Мы не исследуем вопрос, почему у водных обезьян развилась именно безволосость и появился жир, а не имел место другой процесс приспособления. Важно лишь, что процесс адаптации к воде с потерей волосяного покрова имеет место в эволюции, и именно он стал наиболее адекватен для водных обезьян.

В связи с этими вопросами есть еще одно интересное соображение. Известно, что физиологические различия полов у человека достаточно сильно представлены. Одной из гипотез, объясняющих более полное выражение т.н. „водных“ черт у женщин является гипотеза о том, что на первых порах антропогенеза водная среда была более безопасна для водных обезьян, и самки проводили в воде большее время, чем самцы. Именно поэтому самки водных обезьян потеряли больше волосяного покрова и имеют большую долю жира в организме.

Итак. Среди приматов только человек имеет подкожный жир, лишен сплошного волосяного покрова, имеет обтекаемое строение тела (ноги человека гораздо больше внешне походят на лапы лягушки, если конечно не принимать во внимание перепонки, чем на ноги других приматов). Очень важно то, что только нос человека устроен так, что позволяет ему пребывать под водой, другие приматы не могут погружаться под воду, они там просто захлебнутся. Кроме того, строение половых органов человека, отличающее его от всех других приматов (глубокое влагалище у самок и длинный член у самцов), также функционально оправдано только для животных, ведущих водный (или полуводный) образ жизни.

Рудименты этого водного этапа эволюции нашего предка можно наблюдать, помимо всего прочего, в экспериментах поклонниц метода рожать в воде. Уверенное поведение в водной среде новорожденных говорит о наличии невостребуемых сейчас, однако когда-то ранее эволюционно сформировавшихся, черт человека. Кстати, длинные волосы на голове (в особенности у женщин) имеют функциональное значение также только в водной среде. За них могут цепляться дети в случае необходимости срочного перемещения матери. Интересно, что перед родами волосы у современных женщин начинают расти более интенсивно.

Касаясь биологии воспроизводства у „речных обезьян“, следует заметить, что некоторое выпрямление скелета на этом этапе не приводило к существенному усложнению родов, ибо для существ, значительную часть жизни проводящих в воде, выпрямленность скелета не мешает донашивать детенышей. Пример тому: дельфины и киты. Сложности с родами возникнут у нашего предка позже, когда понадобится донашивать детенышей, находясь в выпрямленном состоянии, но уже на суше. Именно тогда и появятся проблемы рождения по животным меркам „недоношенных“, длительное время совершенно беспомощных детенышей.

С экологической точки зрения совершенно очевидно, что окончательно покидать сушу предку человека было невыгодно. Гораздо большие преимущества давал „водно-прибрежно-древесный“ образ жизни. Поэтому наши „речные обезьяны“ сохранили возможность перемещаться по суше. Особенно освоенными в подобной ситуации оказывались отмели и мелководья. При этом наши предки просто не могли „пройти мимо“ возможности пополнять свой рацион качественными животными белками, поедая речных моллюсков. Кстати, на отмелях много камней. И уж если хищные птицы могут взять камень в клюв для того, чтобы разбить скорлупу чужого яйца, то уж для обезьяны это вовсе не проблема.

Именно на отмелях камень был впервые взят в руки нашими предками для того, чтобы разбивать раковины речных моллюсков. Желеобразное тело моллюсков из разбитой раковины удобнее не выгрызать, а высасывать. У „речных обезьян“ развился сильный „ловкий“ язык и уменьшилась массивность зубов. Такое строение языка, конечно же, еще не означало предопределенности к появлению речи. Однако речная обезьяна уже физически могла произносить недоступные другим приматам сложные звуки.

И, наконец, последнее „достижение“ речной обезьяны. Более продолжительный половой акт (в связи с углублением влагалища), в процессе которого лишенные волос тела партнеров плотно соприкасались, отдавая тепло друг другу, привели к появлению некоего прообраза „чувства нежности“, которого лишены другие приматы.

Таким образом, не прибегая к каким-либо экстравагантным эволюционным, биомеханическим и экологическим построениям, можно убедительно объяснить целый ряд анатомических черт, обусловивших исходный „отрыв“ предка человека от других приматов.

Перечислим эти черты: относительная распрямленность скелета, потеря волосяного покрова, появление подкожного жира, активное использование камней, развитие „ловкого“ языка, предпосылки к повышенной „эмоциональности“.

Еще раз подчеркнем - эти черты приобретаются совершенно „обыденно“ с эволюционной точки зрения. Ничего специфически человеческого здесь пока нет. Есть только перспективная предпосылка развития человеческих черт. Между тем, описанное существо чисто внешне гораздо больше похоже на нас, чем любая современная человекообразная обезьяна.

„Речная обезьяна“ сформировалась во всяком случае более 5 миллионов лет назад, намного раньше пресловутых питекантропов. Так что говорить о каких-то особых, аномально быстрых, темпах эволюции предков человека на данном этапе следует гораздо осторожнее, чем это делалось еще сравнительно недавно.

3. Следственный эксперимент. Каннибализм и альтруизм. „Любовь и кокетство“. Свои и чужие. Раздвоение

На этом месте у читателя может возникнуть вопрос: неужели автор, объяснив столь естественно „зоологически“ такое большое количество черт, которые мы считаем сугубо человеческими, думает и дальше следовать этой линии? А как же, в таком случае, единодушное мнение всех ученых о том, что в появлении человека было нечто экстраординарное?

Да, практически ни одна из даже сильно враждующих антропологических школ не обходится без сценариев экстраординарной мотивации в развитии человека. Одни предполагают некую сильную мутацию, обусловленную радиацией, другие говорят о „сошедшей с ума“ обезьяне, третьи призывают на помощь пришельцев из Космоса, четвертые придерживаются буквальной трактовки Божественного Творения.

Впрочем, в последнее время гипотезы водного происхождения человека появляются все чаще. Хотя, к сожалению, эти теории, в отличие от взвешенных рассуждений Линдблада, не свободны от склонности к преувеличениям. Впрочем, „на каждый роток не накинешь платок”. И мы не будем (да и не можем) комментировать каждую скороспелую теорию, а тем более их откровенно бредовые популярные интерпретации. Тем не менее, наиболее важные дискуссионные моменты серьезных теорий будут упомянуты нами несколько позже, в конце первой главы второй части нашей книги.

Пока лишь заметим, что не стоит в стороне от сверхъестественности в объяснении эволюции человека и марксизм. Говоря несколько упрощенно, марксизм предполагает некий неизвестно откуда взявшийся позыв к труду, в результате которого и язык развился, и рука. Непонятным при этом остается следующее: откуда взялись чисто физиологические предпосылки для развития того же языка, ведь чтобы сказать что-то, пусть даже и весьма нечленораздельно, надо иметь физиологическую возможность это сделать? Не говоря уже о том, как это в голове у обезьяны возник образ предмета, который она целенаправленно претворяла в вещь в процессе труда. В противном случае, это не труд, а инстинктивная деятельность, как у паука или пчелы.

Однако всем очевидно, что некий „рывок“ в эволюции человека должен был быть. Если говорить строго научно, то этот „рывок“ ничто иное, как отрезок ускоренной эволюции нашего предка, в результате которой образовались зачатки так называемой второй сигнальной системы, а популярно говоря, разума. Иными словами, появление структур мозга, управляющих поведением человека помимо инстинкта, а иногда и вопреки инстинкту, на основе информации, которую в индивидуальном порядке человек получает при жизни.

Что ж, попытаемся реконструировать ситуацию этого „рывка“ и определить, в чем же он состоял. Однако предварительно отметим, что, разбивая на камнях и камнями раковины моллюсков, наш предок должен был „часто попадать мимо“. Используемые камни обкалывались, приобретая зачастую острые грани. Этими гранями можно было гораздо эффективнее колоть раковины. Мы не склонны думать, что в то время наш предок целенаправленно „изготовлял“ такие „рубила“. Просто на тех местах, где годами кололи раковины, оказывалась масса таких „рубил“, использование которых было предпочтительнее для колки раковин.

Экологическая реконструкция N2. При приближении к нашей эпохе (в геологическом масштабе времени, разумеется), которое характерно активизацией горообразования (так называемый альпийский орогенез) и нарастанием предпосылок оледенений, нарастали амплитуды изменений природной среды и климата.

При этом часть территорий оказывалась в зонах засух. Реки мелели, приречные пойменные леса частично разреживались. И хотя поймы крупных и средних тропических рек являлись и являются богатейшими на Земле по биопродуктивности местами, недостаток пищи мог ощущаться и здесь. Некоторые ареалы распространения речных обезьян вполне могли оказаться в условиях недостатка пищи. Ареалы зачастую представляли собой замкнутые пространства - уйти было некуда.

В подобных ситуациях популяционного стресса у всех животных наблюдается нервозность, а зачастую нарастают тенденции к каннибализму.

Теперь проведем следующий мысленный эксперимент, опирающийся, кстати, на обобщение довольно большого количества натурных ситуаций, который вполне можно назвать следственным.

Эксперимент N2 (следственный). Итак, в нашем первом эксперименте мы не обнаружили никаких преимуществ для наших предков, если бы они оказались в саванне в распрямленном состоянии с камнем в руке. Предок человека „сделал шаг“ к распрямлению своего позвоночника, погрузившись в реку. Это распрямление могло быть достаточно сильным, однако могло быть и не столь интенсивным.

Рассмотрим, в какой ситуации и с каким противником более распрямленный предок человека получал решающие преимущества.

Крупные хищники, обладающие мощными зубами, отпадают. Действительно, пока стукнешь его камнем или даже „рубилом“ по голове (а по другим местам не стоит и пытаться, ибо урон будет незначительный), он успеет поразить неприкрытый мягкий живот нашего распрямленного предка. Такое распрямленное положение явно не годится в борьбе против хищника с мощными когтями и зубами, нацеленными на нижнюю часть тела распрямленной „речной обезьяны“.

Следует отметить, что с точки зрения биомеханики удар рукой с камнем (или рубилом) сверху вниз наиболее сильный из всех тех, который может нанести стоящее на ногах человекообразное существо. Именно поэтому мы и рассматриваем эту ситуацию.

Какой же противник был в наиболее невыгодном положении по отношению к более распрямленному предку человека? Этот противник должен был быть, во всяком случае, не намного более быстрым, он не должен был обладать когтями и зубами, достаточно мощными, чтобы быстро нанести тяжелые ранения в незащищенный живот своего контрагента. Он должен был быть ниже своего контрагента, однако его голова должна была находиться не намного ниже пояса этого контрагента, в противном случае удар камнем сверху вниз будет ослаблен из-за нехватки длины руки.

Единственным кандидатом на роль такого неудачливого противника является менее распрямленный сородич нашего предка. Драка за большую раковину моллюска на отмели или большой плод в условиях бескормицы и стресса вполне могла окончиться обменом ударами рубил по головам. В процессе этого обмена наибольшими преимуществами обладал наиболее распрямленный (и высокий) противник.

Чтобы завершить наш эксперимент, следует только добавить, что разъяренная обезьяна зажатым в руке острым камнем вполне может проломить череп своему сородичу. Если при этом в популяции есть предрасположенность к каннибализму, то привыкшая к высасыванию моллюсков из раковин „речная обезьяна“ вполне может высосать желеобразную массу мозга своего более согнутого и менее удачливого в драке сородича.

Нам кажется, что в процессе нашего мысленного эксперимента мы наиболее правдоподобно воссоздали ситуацию, когда наш предок мог стать на путь „адельфофагии“, или пожирания представителей своего вида. На непременном наличии такой стадии в антропогенезе настаивал наш известный антрополог  профессор Б.Ф.Поршнев. Однако ни Б.Ф.Поршнев, ни его интерпретаторы не могли однозначно объяснить, почему при этом предок человека должен был чувствовать некое „раздвоение сознания“, которое и стало, на взгляд последователей Б.Ф. Поршнева (с которыми мы полностью согласны), причиной появления второй сигнальной системы.

Действительно, мы достаточно корректно обосновали, что на этом этапе „речная обезьяна“ была еще обычным животным. Каннибализм широко известен в животном мире и, в частности, распространен у многих млекопитающих. Мы не ставим задачу подробно рассматривать это явление. Заметим лишь, что одни виды в сходных ситуациях переходят к каннибализму, другие - нет. Можно сказать лишь, что в ситуациях скученности и стресса каннибализм скорее правило, чем исключение. Однако это, по большей части, эпизодическое состояние и никакого „раздвоения сознания“ даже очень развитые (по меркам животного мира) виды при этом не испытывают. Таким образом, сам факт каннибализма, который на определенном этапе развился у „речных обезьян“, ничего еще не доказывает.

Однако рассмотрим дальше развитие ситуации с нашими предками. В условиях скученности популяции и стресса, когда драки возникали повсеместно, более распрямленные и высокие особи получали решающее преимущество. Скорость отбора здесь была очень высокой, ибо сокращение популяции проходило со скоростью, характерной не для природы, а для современных селекционеров: быстро и по ограниченному кругу признаков.

Причиной этой быстроты было следующее. Каннибализм дал возможность резко повысить калорийность и качество питания „победителям“. Таким образом, процесс пошел по принципу цепной реакции. Стало иметь место уже не сокращение популяции до приведения ее численности в соответствие с кормовой базой, а использование большей части этой популяции в качестве кормовой базы.

Вспомним, однако, что оставались более распрямленные (аномально распрямленные, если рассматривать все другие функции, кроме драки) особи. Кроме того, подобное распрямление совпало по времени с засухой. Следовательно, соотношение времени водного и сухопутного времяпрепровождения изменилось. „Речные обезьяны“ стали более сухопутными.

Для самок это означало невозможность донашивания детенышей. Они рождались в прямом смысле недоношенными, беспомощными и требовали длительной опеки родителей, а зачастую только помощь всех взрослых особей стада вкупе могла обеспечить продолжение рода.

Таким образом, обеспечение полноценного воспроизводства популяции требовали альтруизма и солидарности, а победа в борьбе за выживание требовала не просто агрессивности (это было бы вполне естественно), но постоянного агрессивного каннибализма, в общем не свойственного другим видам в течение длительного времени их развития (вспомним: „Ворон ворону глаз не выклюет“). Эти требования были в данном случае взаимоисключающими, ибо распространялись на близко живущих особей своего вида.

Ситуация осложнялась еще одним фактором. Наиболее эффективная помощь детенышам всей группы (стаи, стада) осуществлялась только при наличии у самцов „возможной уверенности“, что эти детеныши - его дети. Для этого самцы должны иметь, если не регулярный, то эпизодический или хотя бы теоретически возможный доступ ко всем самкам группы. Подобная схема коллективного поведения имеется у некоторых приматов, например, у обезьян верветок. При этом самки-верветки не имеют четко выраженных, как у других обезьян, периодов половой активности, выражающихся в появлении четких внешних признаков. Эти признаки сохраняются у них в течение всего времени их взрослой жизни.

И хотя верветки предпочитают находиться в связи с одним самцом, но „кокетничают“ они со всеми, и хотя бы ограниченное число раз вступают в половой контакт с большинством самцов стада. Интересно отметить, что степень выраженности помощи всем детенышам своего стада со стороны самцов у приматов увеличивается в соответствии со степенью выраженности схемы коллективного поведения, наблюдаемого у обезьян-верветок.

Мы в данном случае не собираемся обсуждать очень интересную тему об альтруизме у других видов. Нам важно другое. Альтруизм по отношению к беременным самкам и детенышам своего стада (стаи) есть у многих видов, но у обезьян-верветок он проявляется в одной из наиболее завершенных форм. У приматов (за исключением человека) эти свойства обезьян-верветок выражены наиболее четко. Поэтому и описанный механизм обеспечения альтруизма можно считать у приматов наиболее эффективным.

Итак, альтруизм по отношению ко всем детенышам, „нежность чувств“ к половым партнерам, постоянное, содержащее элемент неопределенности, „кокетство“ самок. И одновременно - необходимость регулярно убивать особей своего вида и пожирать их. Вот, по нашему мнению, в чем суть того раздвоения, которое „свело с ума“ нашего предка. Необходимость в зависимости от целого ряда причин постоянного переключения режимов поведения, не определенного инстинктивными программами, и привела к возникновению второй сигнальной системы.

Следует подчеркнуть, что само по себе возникновение элементов второй сигнальной системы еще не решало всех проблем. Решения, принимаемые с помощью этой системы, должны были быть конструктивными, непротиворечивыми. В описанной нами ситуации эта непротиворечивость могла быть достигнута только одним путем - разбиением популяции на резко отделенные друг от друга группы. Применительно к своим должен был проявляться максимальный альтруизм, применительно к чужим - агрессивность и каннибализм.

Специфика „проточеловеческой“ ситуации состояла в том, что выделенные группы состояли из особей одного вида, эволюционировали в одном направлении, их представители могли вступать в половые связи и иметь общих детей. Наконец, группы могли увеличиваться и распадаться в процессе „борьбы коалиций“, кстати, весьма распространенной в животном мире и не являющейся прерогативой человека, о чем однозначно свидетельствует современная этология. Никаких универсальных, безошибочных, инстинктивных механизмов отличия своих от чужих, присущих остальным животным, не было. Поэтому данная задача была поистине не простой, и вторая сигнальная система работала во всю силу, снимая постоянно возникающее „раздвоение сознания“.

Будет логично предположить, что именно в это время для решения нетривиальных задач распознавания „свой - чужой“, когда возможности традиционных, инстинктивных механизмов выполнения подобной функции были значительно ослаблены, наши предки и использовали дополнительные возможности звуковой сигнализации, которые предоставлял им „ловкий язык“.

Подчеркнем, освоение этой сигнализации должно было достигаться еще в детстве, в то время как у остальных животных аналогичные звуковые коммуникации начинают играть функциональную роль в более зрелом возрасте.

Действительно, человек должен с помощью языка суметь объяснить, что он „свой“, не тогда, когда ему потребуется половой партнер  или соратник для охоты, а тогда, когда его захотят сожрать, а это может случиться в очень раннем возрасте. Именно эти процессы и заложили основу возникновения языка  как средства „внешнего информационного обслуживания“ второй сигнальной системы.

Кстати, последствия проявления именно этой функции языка мы можем наблюдать и поныне на бытовом уровне. Интенсивным разговором, зачастую бессодержательным и не имеющим отношения к сути конфликта, конфликтующие стороны могут предотвратить драку. В этой ситуации с помощью активной беседы на подсознательном уровне пытаются вызвать у потенциальных противников мнение: «мы „свои”, мы говорим на одном языке!».

Именно этим эффектом пользуются также политики и ораторы. В данном случае часто встречающееся отсутствие логики в их речах не столь уж нелогично. Ибо вопрос состоит не в доказательстве неких тезисов, а в демонстрации с помощью самого факта свободного разговора на родном языке (речи) того, что выступающий „свой”.

4. На линии огня. Следственный эксперимент. Могущество слабых. Непосредственный предок

Описанная нами драма становления проточеловека с раздвоенным сознанием происходила на фоне следующих изменений внешней среды. Засушливые эпохи сменялись влажными и наоборот. Ареалы обитания наших „речных обезьян“ то расширялись, то опять сужались. Впрочем, это были уже не совсем „речные обезьяны“. Распрямившись и прочно встав на ноги в процессе битв со своими сородичами-противниками, эти обезьяны ходили по суше как современные люди. Вероятно, именно в это время они стали отваживаться переходить из долины одной реки в другую, если засуха лишала их привычного местообитания. Но рацион их питания при этом существенно не изменился - те же плоды, моллюски и ... сородичи из других групп.

Хотя в процессе миграций могли осваиваться и другие виды питания: мелкие животные, некоторые корни и плоды - это расширение рациона не могло быть решающим. По мере привыкания к калорийной, богатой белками и витаминами относительно мягкой пище: полуразмокшим в воде плодам тропических деревьев, речным моллюскам, мозгам своих противников - у наших предков значительно уменьшилась массивность зубов, и теперь они вряд ли охотно осваивали более жесткую и менее качественную пищу сухих саванных междуречий. Хотя при определенных условиях были вынуждены использовать и ее.

Вероятно, останки именно этих прямоходящих существ и обнаружил Р. Лики (находка 1470). Уверенное прямохождение упомянутых человекообразных дает основание некоторым исследователям назвать их Homo erectus - „человек стоячий“. Возраст „человека стоячего“ около полутора миллионов лет. Кстати, заметим, что после своего достаточно резкого „очеловечивания“ Homo erectus весьма большой срок эволюционировал медленно, плавно увеличивая степень выраженности своих чисто человеческих черт.

Итак, уже не пресловутая „речная обезьяна“, а „человек распрямленный“, обладатель достаточно большого мозга, имеющий зачатки второй сигнальной системы, пересекал саванны в поисках лучших мест. Повторим, лучше, чем у реки, мест не было, и отогнать нашего предка из приречных лесов могла только засуха, иссушившая реку, либо более сильная группа врагов-сородичей.

Мы не думаем, что более слабые группы оказались полностью оттесненными от рек, гораздо вероятнее и более соответствует популяционной экологии то, что они оказались вытесненными на окраину ареала распространения своего вида, а именно, на границу сухих саванн и долинных лесов. При этом вытеснение носило эпизодический характер. Слабые группы чаще бывали на внешних границах долинных лесов, но не жили там постоянно.

В чем состояла относительная слабость этих групп? Совершенно очевидно, что это не могла быть слабость деградантов. „Недораспрямившиеся“ и у родных рек не удержавшиеся аутсайдеры погибли бы в менее комфортных условиях на границе саванн. Гораздо вероятнее другое: распрямились и стали на ноги все, кому суждено было выжить. Однако по завершении этого эволюционного рывка конкуренция продолжалась. И на данном этапе преимущество получили более массивные и агрессивные, они-то и остались на лучших местах у воды. Хотя следует отметить, что во время катастрофических засух и эти особи бывали вынужденными пересекать участки саванн в поисках более влажных участков.

Чем же выделялась граница долинных лесов и сухих саванн?

Экологическая реконструкция N3. Согласно данным науки о лесных и степных пожарах - пирологии - граница саванн и долинных тропических лесов исключительна по своей пожарной опасности и горючести. С одной стороны, здесь достаточно сухо, чтобы весь древесный, кустарничковый и травяной материал каждый год хотя бы на короткое время был достаточно сухим, с другой стороны, этого потенциально горючего материала очень много. Кроме того, именно над долинами рек обостряются все атмосферные процессы и наиболее часты грозы - источники очагов возгорания. Натурные наблюдения и расчеты показывают, что здесь практически каждый год бывают пожары той или иной интенсивности.

На этом закончим экологическую реконструкцию и посмотрим, как может реагировать на пожары стая вытесненных сюда „людей распрямленных“ - Homo erectus. Заметим, что это стая уже аномально стрессирована своими более сильными и удачливыми конкурентами. Есть вариант поведения, согласно которому в этих условиях она может и не так сильно реагировать на огонь. Во всяком случае, вполне спокойно используя для своей текущей деятельности черные обгорелые палки, эти человекообразные могут уже и отличать остывшие головешки (или их остывшие концы) от головешек и концов горячих. Во всяком случае, знание огня и его последствий у этой стаи гораздо большее, нежели у их более сильных сородичей у реки.

Ситуационная реконструкция N1. Напомним, что каннибализм как один из основных источников питания распрямленного человека в описываемых нами ситуациях пока сохраняется, и групповая охота на сородичей - обычное явление. Допустим группа „сильных речников“ вышла на войну-охоту на „окраинных“ сородичей. Напав врасплох на нескольких представителей более слабой популяции, удачливые людоеды начинают преследовать их. Совершенно очевидно, что слабые пытаются убежать. Они, разумеется, стараются бежать от реки „к себе“. Один из них или группа вырывается на недавно выгоревшую поляну. Не тут-то было: с другой стороны поляны заходит еще одна группа „силачей“. Камней под рукой нет. Преследуемые хватают палки, головешки, оставшиеся после пожара. Хватают, разумеется, за остывшие концы. Один из преследуемых схватил головешку, противоположный конец которой еще тлеет. Бегущий наперерез силач выпрямляется во весь рост и заносит свое ужасное каменное рубило ... Конечно, хрупкой обгоревшей палкой бить навстречу бесполезно, да и размахнуться уже не успеешь, можно только так, бессознательно ткнуть палкой вперед ... Ужасный рев оглашает окрестности. Выронив рубило, зажимая руками ожог на животе, силач в ужасе бежит куда глаза глядят.

В этой ли ситуации или в иной осознали наши предки силу горящего дерева в поединке с себе подобными - неизвестно, однако совершенно очевидно, что, осознав ее, они не упустили возможности пользоваться именно этим приемом.

Любовь и привычка к огню сравняли шансы на победу „силачей“ и „слабаков“. Именно тогда „слабаки“ и превратились в „умников“, которые близость к огню на границе лесов и саванн уже не рассматривали как поражение, но как свою среду обитания. При этом вполне могло активизироваться и каннибальское по целям „контрнаступление умников на силачей“ с помощью горящих головешек.

Однако „на войне как на войне“, и баланс сил в этой ситуации был весьма хрупок. Пока есть источник огня, „слабаки“ в выигрыше, нет его - они в проигрыше. Так или иначе, распрямленный человек с начатками второй сигнальной системы, постоянно живя, что называется, на линии огня, не мог не догадаться об использовании его себе во благо. На первых порах пассивно, сохраняя его естественные очаги.

Однако даже это дало толчок для новых достижений. Например, в описанной выше ситуационной реконструкции использование подожженной с одной стороны палки могло привести к появлению первого копья. Ведь если у палки подпалить только конец, то, даже если огонек потухнет, обожженный конец останется плотным и слегка заостренным. Колющее движение снизу острым предметом, не свойственное обезьянам и пока не освоенное „силачами“ выравнивает шансы бьющих сверху высоких „силачей“ и менее рослых „слабаков“, которым открывается незащищенный живот их противников.

Итак, война на истребление закончилась. Теперь бои идут на равных. Какой же эпизод может сдвинуть хрупкое равновесие?

Ситуационная реконструкция N2. Ночь. У огня на поляне сидит группа „умников“. С какой стороны могут подкрасться нападающие „силачи“? Конечно, с подветренной, ибо обоняние у наших предков пока еще не уступает животным, то есть очень чуткое. Треск костра приглушает шорохи нападающих. Они изготовились к атаке. Резкий порыв ветра раздувает костер. В огне вспыхнувшего пламени один из сидящих у костра замечает тени врагов. Недолго думая, он хватает горящую головню и бросает в кусты. Растущие куртины сухого тростника (а гигантский тростник растет по окраинам долинных лесов) вспыхивает как порох. В страхе, не осознавая, что делают, сидящие у костра следуют примеру своего собрата. Порыв ветра, раздувший огонь, поднимает внезапно вспыхнувший вал огня и несет его на нападающих ...

Ну, здравствуй, предок, ты еще не Homo sapiens - „человек разумный“, но скоро станешь им.

Использовав силу огненного вала, начал свое победное шествие по земле наш предок. Теперь ему не было равных ни среди животных, ни среди бывших сородичей. Первые додумавшиеся до этого люди получили реальную власть над миром.

Какова была численность этой группы, и было ли этих групп несколько? Данные современной генетики говорят, что человеческая популяция прошла через так называемое „бутылочное горлышко“. Это известная ситуация в популяционной динамике, когда некий вид, освоив потенциально очень богатую, ранее не освоенную экологическую нишу, быстро размножается и распространяется на большие территории. При этом в дальнейшем может быть и гибридизация с родственными видами, однако генетически вся разросшаяся популяция является прямым потомком узкой группы особей. Последние данные подтверждают, что именно так было с человеком. Анализ возможных ситуаций позволяет сделать вывод, что другого настолько же эффективного средства борьбы за существование, каким является спровоцированный пожар, у нашего предка не было. При этом заметим, что в те времена это средство было гораздо эффективнее, чем это может показаться сейчас, ибо во всех без исключения ландшафтах запасы горючего материала были большими. Этот тезис мы разъясним несколько ниже, а пока посмотрим, кто же вырвался вперед в эволюционной гонке наших предков.

Это были человекообразные существа, получившие уверенное прямохождение и начатки второй сигнальной системы наряду со своими сородичами в процессе жестокого самоистребительного каннибальского отбора. Это были существа, которые могли пройти данный этап эволюции только в составе некой группы, освоив групповую стратегию борьбы за выживание и идентифицирующие свою групповую принадлежность, в частности, с помощью зачатков языка. Это были альтруисты со своими и каннибалы с чужими. В то же время, это были „самые неагрессивные“ из каннибалов. Самые оппортунистичные из агрессоров. Самые слабые из „силачей“. И в силу своего наиболее угрожаемого положения - самые умные.

Но что, пожалуй, наиболее важно - это были существа принципиально раздвоенного, не свойственного никому из животных, мировосприятия. По животным меркам это были „сумасшедшие“. Но сумасшедшие гениальные, которые, тем не менее, не могли не стремиться восстановить единство мировосприятия, однако уже на уровне второй сигнальной системы.

5. Первая научно-техническая революция. Вслед за огненным валом. Старые учителя. К вопросу о труде. Homo sapiens

Экологическая реконструкция N4. В момент освоения тактики „огненного вала“ нашими прямыми предками экологическая ситуация на Земле отличалась следующими особенностями. Гораздо меньше было пустынь и степей. Некоторые специалисты считают, что степей и пустынь в то время не было вообще. На территориях, не занятых лесами, располагались саванны, кустарниковые редколесья и лесостепи. Значительные территории были заняты так называемыми лесами паркового типа - относительно сухими лесами с богатыми, близкими по плодородию к степным, почвами и могучими, относительно редко стоящими деревьями, имевшими в отличие от редколесий сомкнутые кроны.

Все эти ландшафты были в той или иной степени подвержены пожарам. Запасы относительно сухого растительного материала были весьма значительны. От полного выгорания их спасало относительно малое (до появления человека) число источников огня. В настоящее время подавляющее большинство территорий с подобными лесорастительными условиями заняты пустынями, степями, кустарниковыми пустошами.

Вот в этих-то условиях и вышла на арену истории малая группа наших предков. Она быстро вышла из долинных лесов, влажные местообитания были ей теперь ни к чему. С помощью огненного вала началась загонная охота на крупных животных. Почему именно крупных? Да потому, что это было „экономнее“. Зачем мелочиться, если можно добыть сразу много мяса?

Видимо, поначалу в качестве собственно загона использовали мысовые участки при впадении одной реки в другую. Пищи, причем белковой, калорийной было в изобилии. Появляются даже симптомы переедания наиболее вкусными для человека лакомствами - печенью и костным мозгом, по консистенции напоминающими речных моллюсков и мозги бывших собратьев.

В то время среди освоенных орудий наверняка были только каменное рубило, палка и копье с обожженным в костре концом. Однако этого было достаточно, чтобы добивать согнанных огневым загоном на ограниченное пространство обгорелых, испуганных, покалечивших друг друга в давке и панике крупных животных.

Последнее уточнение очень важно. Оно дает ключ к пониманию того, что мы называем теперь научно-техническими революциями. Суть этих революций прежде всего в освоении человеком новых видов энергии. Чем больше разница в потенциальных запасах вновь освоенного энергетического источника с аналогичными показателями старых источников, тем радикальнее революция. И эта первая революция была поистине глобальной. До нее источником энергии была лишь мускульная сила самого человека. Теперь у человека была в руках энергия огня, сконцентрированная в огромных запасах горючего материала готовых к огненной жертве густых лесостепей и парковых лесов.

Отдельным вопросом является то, с каким КПД используется эта энергия и что остается на Земле после ее применения, но это тема отдельного разговора, и мы затронем ее ниже.

Заметим, что роль орудий в процессе освоения новых видов энергии строго ограничена. Человек может начать освоение нового энергетического источника, имея только минимум средств для его активизации и использования результатов. Этот минимальный „набор инструментов“, конечно же, расширяется и совершенствуется со временем. Рационализируется и сам процесс потребления энергии, повышается его КПД. Однако это уже не научно-техническая революция, а научно-техническая эволюция. Если такая эволюция не создаст предпосылок для новой революции, то источник энергии иссякнет (а все источники когда-нибудь да иссякают), и „отставших в развитии“ ждет конец.

В результате „революции огненного вала“ у человека появился досуг и возможность „избыточного творчества“. В этой ситуации орудийный парк нашего предка стремительно нарастал.

Уточним возможные причины этого процесса. Они не могли быть только утилитарными, скорее наоборот. Никаких существенных преимуществ лучшая обработка камня или дерева во все тех же копьях, рубилах (топорах) первоначально не дает. Мало того, появление, например, средств охоты на птицу или мелкую дичь в условиях, когда имеется зафиксированное антропологами переедание мяса крупной дичи, вообще малообъяснимо, если ... не принять гипотезу о появлении „спортивной охоты“.

Современная наука стремительно переоценивает роль в развитии цивилизации „избыточной деятельности“ - искусства, в том числе и прикладного и т.п. видов деятельности. Мы не будем касаться здесь этой проблемы, она подробнее изложена нами ниже во второй и третьей главах.

Здесь лишь отметим, что имеется очень веская гипотеза о том, что раздвоенная психика человека стремится воссоздать утраченное единство инстинктивного мировосприятия уже на уровне второй сигнальной системы путем построения различного типа моделей мира - в философии, искусстве, науке и т.п. Это и есть творчество. При этом тяга к творчеству настолько сильна, что, помогая ее реализации, можно даже лечить тяжелые болезни, о чем у нас в России неоднократно докладывал академик В.П.Казначеев. Иными словами - дайте человеку возможность рисовать или петь, и у него пройдет хронический холецистит, например. Это не выдумка, это клиническая практика наиболее широко мыслящих ученых-медиков развитых стран.

Представим, однако, ситуацию, когда еще нет письменного языка и других „технических средств“ обслуживания творчества. В этом случае человек будет реализовывать „модели мира“ в виде предметов. Но умеет он делать только те предметы, которые делает в настоящий момент. Вот тогда-то и появляется „творческое исполнение“, „вариации на тему“ ... копья, например, наконечник которого стремятся сделать совершенным, как коготь тигра.

Именно таким путем, путем „творчества на досуге у костра“ и начал совершенствоваться парк орудий нашего предка. Скорее всего, первой в качестве нового, более технологичного (вследствие большей податливости в обработке) конструкционного материала была освоена кость. Ибо разбивать ее камнями для того, чтобы достать костный мозг, человек начал, по-видимому, сразу с началом массовой охоты. Наряду с этим стали использоваться жилы и шкуры животных.

Загонная охота требует координации усилий многих людей, оперативной оценки обстановки, пространственного воображения. Наверное, именно в это время окончательно оформился язык как средство общения наших предков. В условиях изобилия, „творческого фейерверка“ реализовалось большинство, если не все потенциальные возможности человека, заложенные еще со времен „водной обезьяны“ и каннибализма. Вторая сигнальная система получила дальнейший стимул к развитию. Альтруизм с сородичами, нежность к подругам, любовь к детям - все это формировало эмоциональную сферу человека.

Разумеется, именно с этим периодом было связано и начало употребления жареной пищи. Желудок человека сократился, т.к. жареная пища быстрее усваивается. В этих условиях каннибализм был почти забыт. Увеличилась продолжительность жизни. Появились старики, которых не было в условиях каннибальского противостояния, ибо люди обычно не доживали до своей старости.

Так как расширившийся орудийный парк тогда мог тиражироваться только методом непосредственного подражания, появление стариков - живых хранителей опыта и знания - привело к сохранению „технического опыта“ и накоплению орудий.

Очевидно, только после этого стало возможным массовое тиражирование орудий и создание их новых образцов. Венцом подобной практики стало появление лука - практически первого по-настоящему сложного орудия. Этому предшествовало, наверное, освоение гибкой лозы для плетеных ловушек (плетней, прикрывающих ямы-ловушки, „калиновых мостов“ для Змеев Горынычей русских сказок).

В кратком изложении перечислять далее основные достижения человека уже невозможно. Следует сделать лишь одно существенное замечание. Мы еще раз повторяем, что все основные анатомические черты человека как вида: и вторая сигнальная система, предпосылки к развитию эмоций, и начало завоевания человеком господства над природой были заложены еще в отсутствие трудовой деятельности как таковой.

Не труд  (осмысленное  создание орудий с утилитарной целью), а сугубо экологические предпосылки: мощный стресс „раздвоения сознания“ в период каннибализма, организация загонной огневой охоты на больших пространствах, „творческая игра в условиях избытка“ - сформировали „человека разумного“ - Homo sapiens.

Только в финале этого формирования появились орудия в полном смысле этого слова и труд, в основном, как процесс их тиражирования.

6. Неандертальцы и кроманьонцы. Ледник. Реванш злобных дебилов. Последний мамонт. Неолитическая революция. Победа разума

Загонная огневая охота смерчем прошла по пространствам Земли. Парковые леса сменялись лесостепями. Саванны-лесостепи сменялись степями. Степи сменялись пустынями. Человек уходил из тропиков, оставляя после себя в прямом смысле слова выжженную землю.

Подобное уничтожение лесов вело, в свою очередь, к дальнейшему иссушению климата в тропических, субтропических и умеренных широтах. Влажных лесов, где спрятались „силачи“ - бывшие собратья человека - становилось все меньше. Часть „силачей“ была „вышвырнута“ в выжженную саванну и пошла следом за бывшими собратьями.

Наверное, „человек разумный“ как близкородственный вид не потерял способности скрещиваться с „силачами“. Тем более, что те, оказавшись в сходных (однако худших) условиях, в значительной степени вынуждены были повторять эволюционный путь новаторов. Именно здесь, возможно, пригодилась „силачам“ обезьянья привычка к подражанию. Некоторые отставшие группы „человека разумного“ смешались с силачами и передали им часть своих навыков создания простейших орудий, а главное - „секрет огня“.

Открытия, сделанные семьей ученых Лики подтвердили по известным причинам „подпольно“ бытовавшие в среде российских антропологов взгляды, начисто отрицающие „марксистскую“ теорию происхождения человека. Согласно этим взглядам несколько менее миллиона лет назад на Земле одновременно существовали различные формы человекообразных, существенно различающиеся по своей эволюционной продвинутости. Таким образом, питекантропы и синантропы - не предки человека, а тупиковые ветви, отделившиеся, возможно, еще от „силачей“ и в дальнейшем окончательно деградировавшие и вымершие.

Среди этих тупиковых форм особенно интересна судьба неандертальца. Непосредственные предки современных людей - кроманьонцы и неандертальцы - дожили сообща до относительно недавнего прошлого. Причем, если кроманьонцы - это современный тип людей, даже можно сказать „наилучшая“ реализация этого типа, то неандертальцы - несколько размытая по своим признакам группа менее развитых человекообразных, сильно напоминающих современных больных акромегалией - сильных и выносливых тупиц с массивным скелетом. Заметим, кроманьонцы могли смешиваться с неандертальцами. Как же произошло, что „человек разумный“, навеки вроде бы завоевавший Землю, вдруг вынужден был делить ее с „аутсайдерами“ эволюции? Объяснения здесь достаточно просты.

Поднявшись из тропиков в умеренные широты, „человек разумный“ вторгся в приледниковую зону Европы и Азии. Заметим, что „человек разумный“ шел за огненным валом преимущественно по открытым междуречным пространствам. Этот период его эволюции очень скудно обеспечен находками соответствующих останков, ибо поиски ведутся в основном в долинах рек и пещерах. Именно поэтому появление кроманьонца уже в европейском приледниковье, значительно лучше зафиксированное археологами и антропологами, позволяет некоторым исследователям говорить о „внезапности“ возникновения современного человека. Как видим, эта „внезапность“ мнимая.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что окончательное оформление кроманьонца скорее всего произошло именно в приледниковье, где неординарные природные условия на первых этапах освоения этих регионов „отфильтровали“ лучших из огненных охотников. Однако дальнейшее „запредельное“ ужесточение климатических условий по мере наступления ледников способствовало скорее деградации популяций „человека разумного“, нежели его эволюционному совершенствованию.

Вероятно, часть популяции „человека разумного“ была отрезана наступающими одновременно с севера, с Альп и с Урала, ледниками в некоторых замкнутых ареалах и деградировала. Часть отошла на юг (если имела за спиной не совсем выжженную землю). В это время климат в некоторых из сотворенных человеком пустынь стал влажнее, и нашедшие возможность следовать по следам „человека“ наиболее развитые из „силачей“ оказались в резко улучшившихся условиях.

В процессе циклов наступления и таяния ледника происходили соответствующие миграции „человека разумного“, а также „силачей“ и выходящих в период межледниковий из изоляции „деградантов“. Смешиваясь в разных пропорциях, эти человекообразные особи (в данной главе мы несколько упрощая вопрос, назовем их „неандертальцами”, хотя это могли быть и более „дальние родственники” кроманьонца; подробнее об этом мы поговорим в первой главе второй части) к концу последнего оледенения значительно потеснили „чистокровного“ кроманьонца. Причины здесь просты. Значительно лучшее качество каменных орудий, развитость, разумность, внутригрупповой альтруизм и т.п. факторы перестали приносить кроманьонцу решающие преимущества, как только неандертальские маргинальные группировки освоили огонь и загонную огневую охоту. Кроме того, неандертальцы, судя по всему, относились к так называемому „стайерскому“ адаптационному типу.

Это понятие ввел в науку академик В.П.Казначеев. „Стайерский“ адаптационный тип отличается немедленным падением жизненной активности в плохих условиях, однако длительным сохранением жизнеспособности в этой ситуации. В противовес этому, „спринтерский“ адаптационный тип поначалу совершенно не реагирует на вызовы внешней среды, сохраняя заданную активность. Зато потом происходит так называемый „срыв адаптации“ и „спринтер“ становится подвержен болезням. „Спринтеры“ лучше учатся, добиваются больших спортивных результатов, зато чаще болеют и недомогают после периодов активизации. Среди жителей Европейской России, Украины, стран Европы подавляющее большинство „спринтеров”. Среди якутов, чукчей - „стайеров”. „Стайеры” выживут в условиях, в которых для „спринтеров” лучше надолго не оказываться, зато „стайеры” „пороха не изобретут”.

Итак, в условиях ледниковых холодов стайерские маргинальные группировки неандертальцев успешно конкурировали с кроманьонцами на полях загонных охот. К концу последнего оледенения их в Европе было уже значительно больше кроманьонцев. Потомки „силачей“ взяли временный реванш.

С уходом последнего ледника на просторах Северной Евразии развернулась последняя драма борьбы „человека разумного“ с его „дебильными“ родственниками. Дело в том, что циклы оледенений не позволили кроманьонцам и неандертальцам окончательно уничтожить в умеренных широтах так называемую мегафауну - фауну крупных животных. Именно представители мегафауны (такие как мамонты) были основным объектом промысла и для тех и для других. С уходом последнего ледника участь мегафауны была предрешена.

Соотношение жизненных циклов представителей мегафауны (мамонта, различных видов быков и т.п.) и человекообразных такова, что окончательное истребление жертв происходило стремительно, в течение жизни одного - двух поколений человекообразных. После этого разразился кризис.

Не успевшие перейти к другому образу жизни, туповатые неандертальцы вымерли в одночасье. Население Европы сократилось примерно в четыре раза. По-видимому, кроманьонцы, постепенно оттесняемые торжествующими неандертальцами от благодатного „корыта“ загонной охоты, уже в конце последнего ледниковья постепенно переходили на альтернативные способы жизнеобеспечения, прежде всего на скотоводство. Описываемое оттеснение имело прямой смысл. Кроманьонцы были вынуждены покидать территории, наиболее благоприятные для загонной огненной охоты, и на худших участках сроить альтернативную систему жизнеобеспечения. Это и позволило им пережить кризис.

Здесь уместно сделать одно важное замечание. Последнее время некоторые исследователи пытаются обосновать тезис о том, что альтернативой загонной охоте в качестве системы жизнеобеспечения могло быть земледелие. Подобное утверждение не выдерживает критики. Простейшие ресурсно-экологические расчеты показывают, что в умеренных широтах, а тем более в приледниковье (в отличие от тропиков и субтропиков), земледелие может прокормить население только при активном использовании тяглового скота и металлических орудий. Всего этого у кроманьонцев не было. Во всяком случае скотоводство, обеспечившее приручение животных должно было возникнуть раньше. А земледелие, зачатки которого вполне возможно присутствовали у кроманьонцев, носило вспомогательный характер и было, если так можно выразиться, некоторой смесью огородничества и собирательства.

По-видимому, животноводство не могло оставаться только мясным. Потребление молока началось вместе с приручением животных. В данной связи интересно отметить, что именно у индоевропейцев пищеварение генетически предрасположено к потреблению молока в течение всей жизни. Приспособленность к молочной пище коррелирует еще с целым рядом биохимических особенностей организма. Характерно, что эти особенности наиболее ярко выражены у т.н. „арийских“ народов, происхождение которых связывают именно с европейским приледниковьем.

Итак, кроманьонцы остались единственными гоминидами на Земле (если не считать гипотетического реликтового неандертальца - т.н. „снежного человека“). Вместе с тем, нельзя не отметить, что неандертальцы, по-видимому, перед своим уходом со сцены попытались взять реванш и „реанимировать“ каннибализм, от которого они, наверное, окончательно не отказывались никогда. Однако на этот раз кроманьонцы победили именно благодаря своей „цивилизованности“ в почти современном понимании этого слова.

Мы уже говорили, что относительно лучшие орудия не могли дать решающего преимущества кроманьонцам после того, как неандертальцы освоили огонь. Однако кроманьонцы могли лучше организовываться в большие группы, среди их сообществ было меньше междоусобиц.

Скорее всего, неандертальцы в этот период „ренессанса“ каннибализма в значительной степени самоуничтожались, воюя не столько с кроманьонцами, сколько друг с другом. Кроме того, не освоив никаких альтернативных источников питания, они испытывали значительно более сильный голод, чем кроманьонцы, в результате чего слабели.

Вместе с тем, нельзя утверждать, что кроманьонец вообще активно не боролся с неандертальцем за место под солнцем, особенно на финальных стадиях развернувшейся драмы. Кроме того, имело место и частичное смешивание кроманьонцев с неандертальцами (какая война проходит без насилий).

Однако, так или иначе, „человек разумный“ победил. Избавившись от своего основного конкурента, он снова оказался владельцем избыточных, с точки зрения примитивного поддержания жизни, ресурсов, ибо исчезновение ледника вызвало ресурсно-экологический всплеск в северной Евразии, который лишь немного „омрачился“ исчезновением мамонтов, но кроманьонцы в своем жизнеобеспечении уже не были „зациклены“ только на сверхкрупную дичь. Эта избыточность и вызвала неолитическую революцию - новый всплеск творческой активности, приведший к появлению шлифованных каменных орудий, за которым следовали со все ускоряющимся темпом новые научно-технические революции, будто торопясь закрепить победу разума.

7. Заметки на память. Суть человека. Осознавать, а не стыдиться. Если не хочешь стать питекантропом

Окончательно оформившийся в результате победы над неандертальцами и неолитической революции Homo sapiens - „человек разумный“ и является современным нам в биологическом смысле человеком. Антропогенез, на первый взгляд, закончен. Однако не все так просто.

Кроманьонцу предстояло еще разойтись по всей Земле, в частности, снова вернуться в тропики. При этом в разных частях Земли, у разных рас и народов в целом незначительная, однако существенно различная доля неандертальской (и не только неандертальской) крови. Эта примесь, сочетаясь со спецификой среды обитания и особенностями исторического пути, и предопределила существенные расовые различия населения Земли.

Есть еще одна проблема. Те свойства человеческого организма и человеческого ума, которые раньше ничего не значили для успеха его адаптации к среде, в условиях бурного развития цивилизации стали выходить на первое место. Те различия, которые незаметны у охотников или скотоводов, оказались весьма существенными у программистов или летчиков. Последние столетия в современных развитых странах идет последовательное увеличение доли „спринтеров“ в населении и так называемого грациального типа людей. Эти типажи лучше приспособлены к созданию и обслуживанию современной техники, к инновационной деятельности в любых сферах жизни и производства.

Помимо этого, имеются еще некоторые только что открытые различия в типе адаптационных реакций у разных социальных слоев населения одной, казалось бы, расы и одного народа. Одним словом, человек не только создает искусственную среду, но и приспосабливается к ней. Это дает основание некоторым исследователям говорить о незаконченности процесса расогенеза и даже антропогенеза. Но не это сейчас для нас важно. Развитие зачастую не искореняет старые свойства, но накладывается на них. Сильны у человека глубоко спрятанные в подсознании пережитки и стереотипы далекого эволюционного прошлого, готовые вырваться наружу при попадании в „нечеловеческие“ экстремальные условия.

Следует помнить, что человек выделился из животного мира, развил свое сознание, начал формировать искусственную среду отнюдь не из-за повышенного альтруизма или некоего благостного трудового побуждения смиренно и в поте лица своего. В самой основе собственно человеческого этапа эволюции человекообразных лежал свирепый  каннибализм, который не смог развиться до своего логического конца только по причинам физиологических ограничений, связанных с продолжением рода у прямоходящих млекопитающих. Следует осознавать, что альтруизм человека-самца этой же глубинной его сутью обусловлен хотя бы потенциальной доступностью ему всех самок группы, которую он считает своей.

Человек преодолел трагическую раздвоенность сознания, появившуюся у него в период каннибальского этапа эволюции, только на пути непрерывного, зачастую совершенно бесполезного творчества, обусловившего, в свою очередь, непрерывное совершенствование своей „искусственной среды“ - орудийного парка, только на пути непрерывного, опережающего, зачастую бесполезного с сиюминутной точки зрения, развития знания. Причем этот процесс по большей части был и остается возможным только при наличии перспективы улучшения, или хотя бы уверенного неухудшения условий своей жизни. Однако при этом человек проявил себя (и продолжает проявлять до сих пор) совершенно безответственным хищником по отношению к природе, вызвав (еще не имея никаких особых технических средств) поистине глобальный экологический кризис. Только ледниковое отрезвление, только нашествие неандертальцев не дало нашему „благородному“, „альтруистичному“, „творческому“ кроманьонцу прикончить себя вместе со своей кормовой базой. Следует помнить, таким образом, что экологические инстинкты человеку от природы, увы, не свойственны.

Все эти „ужасные“ для иного моралиста противоречия надо осознавать, а не стыдиться их, загоняя вглубь сознания, ибо человек раздвоен по самой своей сущности. Эта раздвоенность и сделала его человеком. „Простые, цельные натуры“, натуры, лишенные этой раздвоенности, которых так любят иные наши писатели и политики, - это не образец для спасения, а первый шажок к питекантропу, за которым бесславное дикое самоуничтожение и вымирание, ибо для питекантропов в современной биосфере мест (экологических ниш) нет.

И если мы не хотим стать питекантропами, нам надо научиться повышать уровень жизни и улучшать ее качество, сохраняя при этом природу и всячески стимулируя любое творчество. Однако автор не уверен, что человек сможет сделать это, в очередной раз не пожертвовав „чужими“. Ибо напомним еще раз - противопоставление „своих“ „чужим“ заложено в глубинной природе человека. И это противопоставление невозможно уничтожить разговорами об „общечеловеческих ценностях“.

Глава 2. РОДИМЫЕ ПЯТНА ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

1. Древние цивилизации и государства. Фараоны-ленинцы

Современный этап развития любой науки характеризуется непременным налетом некой сенсационности. Не избежала этого и история древнейших цивилизаций. Одни исследователи склонны отодвигать время зарождения цивилизаций долин Нила и Междуречья вглубь тысячелетий чуть ли не к концу последнего ледниковья (10 - 12 тысяч лет назад). Другие склонны „сжимать“ историю и готовы медный и бронзовый век расположить в начале нашей эры. Это интереснейшие проблемы, однако не они представляют для нас сейчас интерес.

Главное другое. Все исследователи единодушны в том, что впервые цивилизации зародились в долинах крупнейших рек в тропических и субтропических широтах. Места зарождения этих цивилизаций сейчас и, по-видимому, к моменту их основания, были окружены пустынями. Все эти цивилизации неразрывно связаны с определенными государствами. И, мало того, все государственные институты как таковые, зародившиеся еще в те времена, дожили до наших дней. Нас не удивляет пристальное внимание марксистских теоретиков к структуре тех древнейших государств. В трудах классиков, а особенно в работах их эпигонов и популяризаторов, четко прослеживается желание подкрепить свои логические построения примерами из древности. Мало того, иногда кажется, что примеры из древности гораздо более ярко иллюстрируют процессы классового разделения общества, схемы функционирования  силовых структур и прочие атрибуты, на исследование которых направлено такое пристальное внимание теоретиков социализма, чем примеры из более близкой нам истории. Говоря еще более резко, можно предположить, что, касаясь данной темы, господа марксистские теоретики как будто находятся на действительной службе в соответствующих структурах неких „фараонов-ленинцев“, находя всяческое оправдание их людоедским новациям ссылками на „прогрессивность“ оных.

Далее мы покажем, что такая „любовь“ коммунистов к этим временам не случайна. Но это не главная цель нашей работы, она гораздо шире. Мы хотим рассмотреть (конечно, крайне схематично), в каких условиях создавалось государство как управленческая структура, и какие черты органично присущи данной структуре. Для этого мы применим уже упомянутый в предыдущей части экологический, в расширенном толковании этого термина, подход.

Итак, мы начинаем нашу работу с реконструкции экологических условий формирования первых на Земле государств.

2. Как пауки оказались в банке. Экологический кризис в окрестностях долин великих рек

Как мы упоминали ранее, первый человек огненным шквалом пронесся по тропикам, уходя все дальше на север из мест своего появления. Последовавшие затем оледенения и сопутствующие им периоды увлажнения субтропиков и тропиков способствовали некоторому (однако далеко не полному) восстановлению экологического потенциала данных территорий. Сюда пришли и здесь обосновались те, кто двигался за первой волной огненных охотников. Они тоже были потомками Homo erectus, в итоге тоже стали Homo sapiens, но представляли аутсайдеров марша на север. Подробнее о них мы скажем во второй части. Здесь лишь заметим, что стали они в итоге охотниками и пастухами. И оставались таковыми достаточно долго.

Тропические, саванновые лесостепи представляли собой идеальные условия для кочевого скотоводства. Высокий потенциал естественного плодородия травянистых растительных сообществ сочетался в этих местах с относительно мягким климатом и наличием достаточных источников водоснабжения (реки, ручьи, родники). Единственным скрытым пока недостатком являлась неустойчивость экологической ситуации в данных условиях. Однако этого пока не ощущали скотоводы саванновых лесостепей. Они быстро размножались вместе со своими стадами. Травянистая растительность при этом уничтожалась в процессе выпаса. Кустарники и редколесья вырубались на костры, ибо пища готовилась на открытом огне (как, впрочем, и сейчас в этих местах). При этом, как известно, на приготовление пищи на кострах идет дров в три-четыре раза больше, чем при готовке на очагах. И последним „пожирателем“ растительности как травянистой, так и древесной стали участившиеся пожары. Нет, это не были шквалы огненных загонов, это были просто пожары от все более многочисленных неосторожно не погашенных костров кочевников.

Для саванных лесостепей не надо слишком большого воздействия, чтобы сдвинуть экологическое равновесие. Расчеты и реконструкции показывают, что при определенной численности кочевников перечисленных факторов было вполне достаточно, чтобы растительность начала оскудевать.

Далее процесс пошел в убыстряющемся темпе. Кочевники отнюдь не снизили интенсивность выпаса, они этого просто не могли сделать. Следовательно, то же число стад и костров располагалось на все более сокращающемся кустарнико-травяном ковре.

Спецификой данной ситуации является то, что с некоторого момента оскудевание растительности, особенно сокращение кустарников и участков редколесья, ведет к уменьшению осадков. Сухость нарастает. Дальше - больше. По тем или иным причинам полностью оголившиеся участки почвы не могут под ярким субтропическом солнцем восстановить растительный покров. Начинается опустынивание. Пыльные и песчаные бури создают и приводят в движение барханы, которые засыпают последние клочки некогда благодатных степей. Редкие дожди не питают источников, а бурными паводками быстро по голой земле скатываются в реки. Стадам не только нечего есть, но и нечего пить. Людям тоже.

Что в этих условиях попытаются делать люди, привычно разделенные на группы (теперь они называются родами и племенами)?

Поначалу они попытаются отвоевать скудеющее пастбище у соседа, „застолбить“ за „своими“ большее число иссякающих источников. И они делают это. Взаимная вражда растет. Спящие инстинкты просыпаются. Конечно, не как прежде, в дочеловеческие времена, теперь противников не едят. Их просто уничтожают как сорняк, мешающий обрабатывать „свое поле“. Иногда эта тактика приносит плоды. Численность кочевников и стад сокращается. Пустыня медленно оживает и может снова превратиться в степь. Однако это случается не всегда. В процессе опустынивания может быть уже пройдена критическая точка, когда даже полное снятие воздействия человека уже не приведет к восстановлению степей. Именно такая ситуация, судя по современному состоянию этих территорий, и имела место в окрестностях Нила, а также в районе Месопотамии. При этом, следует особо подчеркнуть, что финальные особо катастрофические для человека стадии этого процесса проходят очень быстро, в течение жизни одного-трех поколений*).

Озверевшие, обезумевшие от голода и жажды толпы кочевников идут туда, где есть хотя бы вода - в густые влажные заросли в долинах крупнейших рек, пересекающих новоявленную пустыню транзитом. Эти толпы прямо-таки „сваливаются“ в долины рек, продолжая в процессе этого взаимные войны на истребление и доедая стада, которые в густых зарослях нечем кормить. Следует отметить, что и отношение к природе нового местообитания у пришельцев не лучшее. Эта природа глубоко чужда и враждебна вчерашним кочевникам, она во всем противоположна тем условиям, в которых они жили ранее. Поэтому, если в саваннах они еще могли по своему эту природу любить, то в душных жарких зарослях, наполненных паразитами и змеями, они эту природу ненавидят.

Говоря о процессах „обвальных“ ресурсно-экологических кризисов в тропических саванных лесостепях, в результате экстенсивного скотоводства, мы должны понимать, что современные аналоги этим явлениям найти трудно. Скотоводство в степях умеренных широт происходит в совершенно другом, с экологической точки зрения, режиме. Некоторым, но более слабым, аналогом описываемого нами „Великого кризиса Сахары“ может служить современный кризис на южной окраине Сахары, в так называемом Сахеле.

3. Этика взаимоистребления. К чему приводит скученность населения

Итак, на относительно узком пространстве долинных лесов крупнейших транзитных рек оказываются даже по современным понятиям плотные толпы людей, собравшиеся сюда „со всей необъятной Сахары“ (далее, чтобы не разбрасываться, мы некоторое время будем рассматривать только Египет, хотя аналогичные процессы шли во всех древних цивилизациях). Эти толпы разбиты на группы, ведущие друг с другом войну на уничтожение. Эти толпы ненавидят окружающий их мир, в котором они оказались поневоле. Эти толпы очень сильно скучены, как никогда не был еще скучен собственно „человек разумный“, становление которого как вида сопровождалось именно выходом на простор из ограниченных местообитаний.

Биологами однозначно доказано, что аномальная скученность порождает глубокое психическое и физиологическое расстройство у особей всех видов. Крысы, например, теряют шерсть и могут приобретать пятнистую окраску. Однако, если столь глубоки органические нарушения, то что говорить об изменениях в поведении. У скученных на ограниченных пространствах особей большинства видов позвоночных появляется каннибализм, исчезают родительские инстинкты и т.д. и т.п. Кстати, живущие рядом, но на больших (однако не столь богатых) территориях особи тех же видов имеют альтруистическое поведение.

Таким образом и человеческие, и биологические особенности в описываемой нами ситуации „сбора“ в долинах транзитных тропических рек кочевников с огромных пространств степи, ставшей в одночасье пустыней, толкают людей только к одной линии поведения, по существу людоедской.

Мы не будем пока касаться эколого-ресурсных и хозяйственных деталей вариантов выхода из этого положения. Пока скажем лишь, что этот вариант по сути только один - переход к земледелию. При этом земледелие может быть по преимуществу только поливным. Интересным выводом из анализа возможных хозяйственных структур, проведенных для подобного типа ситуаций, является вывод об относительно малом (иногда вообще нулевом) использовании в этом типе хозяйств тягловых животных. Ниже мы обоснуем и его. Пока лишь еще раз заметим, что кардинальным выходом из подобного ресурсно-экологического тупика является поливное земледелие, которое на первых порах достаточно продуктивно даже при использовании минимального набора орудий. Теоретически говоря, эти орудия не обязательно должны быть металлическими (на первом этапе). Но что совершенно необходимо для этого типа хозяйства, так это концентрация усилий достаточно больших масс людей.

Рассмотрим, в каких же социальных условиях происходит становление этого типа хозяйствования. Согнанные в плотные массы толпы людей исступленно, как никогда до этого, воюют друг с другом за территорию и ресурсы. При этом свойственный людям альтруизм к членам своей группы сильно приглушен. Из более глубоких слоев сознания поднимаются установки на агрессивный внутривидовой каннибализм без разбора. Но агрессивное людоедство не может быть бесконечным по объему. Поэтому данные настроения имеют лишь один результат - снижение порога восприятия между „своими“ и „чужими“, уравнивая их на одинаково высоком уровне неприятия и ненависти.

Теперь проанализируем, может ли какая-нибудь группа добиться кардинальной победы в этих условиях. Преимущества пока дают: а) несколько большая исходная численность группы, б) несколько лучшие орудия, в) несколько лучшие физические качества группы. Ни одно из этих преимуществ не носит в этой ситуации „нарастающего“ характера, когда каждая победа существенно увеличивает ресурсы для дальнейшей борьбы.

Действительно, механизмы включения „чужих“ в свою группу пока ограничены, подобной массовой практики человек до этого не знал. Несколько лучшие физические качества тоже не улучшатся намного в результате победы (или серии побед). Так же обстоят дела и с лучшими орудиями. Любая серия побед дает лишь расширение территории. В условиях скученности, скудости ресурсов, постоянной войны без пауз, неоформившегося окончательно типа хозяйства  прибавка территории не дает нарастающего разрыва сил между победителями и побежденными. Зачастую наоборот, чем больше контролируемая территория, тем больше количество врагов по периметру расширившихся границ.

Анализ ситуации показывает, что наиболее быстро реализуемым вариантом в этом случае является практика использования побежденных, причем именно возможного использования их для дальнейшей борьбы. Мы можем найти реальные естественные предпосылки такой практики еще до появления земледелия - предпосылки, из которых при определенных ситуациях эта практика сложилась бы. Они известны.

Если говорить в общем, то это вполне естественное для недавних скотоводов использование пленников (а они, принадлежа к другим группам, рассматривались древним человеком как представители других видов) в качестве двуногого скота. Реальные примеры такого использования мы можем себе представить.

Это, во-первых, обусловленное вполне естественными причинами, свойственное человеку использование женщин побежденных группировок. У некоторых примитивных племен на Земле еще в недавнем прошлом бытовало следующее использование пленных женщин: мужчины племени совокуплялись с ними, а детей от такого совокупления съедали.

Во-вторых, пленников-мужчин могли использовать как „человеческий скот“. Чтобы такой пленник не убежал, он мог быть искалечен. При этом для других враждебных групп (не склонных к длительному содержанию пленников) он бы сразу становился жертвой в случае попадания к ним в качестве трофея.

Отмеченной многими исследователями особенностью „раннего рабства“ должно было быть частично добровольное пребывание в нем. Действительно, насильно удерживаемый раб в условиях тотальной войны вполне может сбежать, и его практически некому будет ловить.

Предпосылками к созданию такого механизма поведения могла быть только описываемая нами ситуация тотальной межгрупповой войны с весьма динамично меняющимися условиями и сильной внутригрупповой агрессивностью. В этой ситуации любой бежавший из одной группы „живой трофей“ сразу становился таковым же, попав в любую другую группу, а с большой вероятностью, даже вернувшись в свою прежнюю, где потерявшие человеческий облик родичи быстро забывали своих. Ничего не поделаешь - запредельный стресс порождает именно такие механизмы поведения. Последнее соображение, тем не менее, не является решающим, ибо попадание именно к своим бывшим сородичам в случае ухода от хозяев в условиях борьбы между собой массы мелких групп маловероятно.

Однако эти предпосылки говорят только о возможном „накоплении“ первых рабов у побеждавших по тем или иным причинам группировок. Прорыв же был осуществлен теми, кто первыми осмелились использовать рабов в войне. Гораздо более поздним аналогом такой тактики служат средневековые примеры использования галерных рабов в безвыходных для их хозяев ситуациях морских боев.

Итак, именно с началом использования „рабов-воинов“ и начал формироваться один из основных принципов подавляющего большинства массовых армий будущего: у „своих“ хозяев (командиров) есть хоть какие то шансы выжить, у „чужих“ их нет совсем.

Использование пленников сразу же сделало победу „самоусиливающимся“ процессом. Противоборство пошло по типу цепной реакции. Из множества мелких враждующих группировок образовались более крупные объединения. Укрупнение территорий и концентрация пленников, достигнув определенной величины, сделали возможным развитие поливного земледелия. Это очень важный момент в истории хозяйствования. Поливное земледелие, требующее концентрации усилий довольно больших групп людей на ирригационных работах и некоторого минимума устойчиво контролируемой территории, не могло быть возможным (более оптимальным, выгодным по трудовым затратам и т.д. и т.п.), пока некоторое число людей не могло быть сконцентрировано на некоторой территории, не затрагиваемой постоянной войной.

Таким образом последовательность событий может быть только такой: 1) использование пленников в качестве „двуногого скота“, 2) решение использовать их в войне, 3) завоевание и устойчивый контроль за некоторой территорией, 4) решение использовать пленников (самых небоеспособных) на работах, 5) развитие поливного земледелия, которое, вероятно, родилось из более примитивного собирательства и какого-то подобия „огородничества“, о чем мы более подробно скажем ниже.

4. Баланс взаимных злодейств. Какой ценой произошло „упорядочивание беспредела“

С этого момента война в долине приобрела упорядоченный характер. Эта война стала войной организованных групп. Очевидно, что укрупненные группировки контролировали полностью некоторые отрезки долины Нила, которая была нарезана между ними, как батон колбасы, крупными ломтями. Саму долину окружала пустыня, причем пустыня весьма суровая. В такой ситуации у каждой группировки было по два противника на относительно узких фронтах - с севера и юга. Моделирование конфликтов в таких условиях однозначно свидетельствует, что победа в этом случае окончательно становится самоусиливающимся процессом. Малейшие преимущества каждой из группировок мгновенно закреплялись в последующих конфликтах. Сила победителя нарастает, а фронт не увеличивается. В подобных условиях окончательная победа одной из первоначально незначительно вырвавшейся вперед группы становится очень быстрой. Так и произошло на самом деле. Отметим, что от начала „великого бегства“ из Сахары до начала „всеобщей войны“ в долине Нила сменилось всего одно - три поколения. Мы не знаем сколько времени прошло от начала войны до решения одной или нескольких групп использовать пленных в бою, но это время по силе стрессов и аномальности человеческих отношений не уступало финальным стадиям „великого бегства“, а скорее превосходило их.

Далее, всеобщая война после начала использования пленников и процесса укрупнения группировок должна была закончиться очень быстро: за одно - два поколения. Таким образом построение некоторой структуры управления населением и хозяйством всей долины в историческом плане было очень быстрым.

Какие же люди собрались „для мирного земледельческого труда“? Совсем недавние озверелые враги, которые еще одно-два поколения назад калечили и даже пожирали друг друга, которые в значительной части утратили внутригрупповой альтруизм, изначально свойственный человеку, и которые в связи с быстрым объединением недавних врагов-побежденных вообще утратили и чувства и разум, позволяющие проводить внутригрупповую идентификацию. В то же время, это было сообщество, практически не имеющее внешних врагов, отгороженное от других сообществ: с севера морем, с запада и востока пустыней, с юга тропическими джунглями, которые в то время не были интенсивно освоены человеком (да и в наши дни эти территории освоены недостаточно).

Однако это сообщество без внешних врагов имело лидирующую группировку, которая отбиралась в условиях тотальной войны всех со всеми, которая умела и до умопомешательства (в прямом смысле этого слова) любила воевать, для которой большая часть населения психологически была недавними смертными врагами, оставлять которых в живых можно только из соображений военной целесообразности. Однако справедливости ради следует сказать, что и масса „ведомых“ также представляла собой толпу бывших врагов, отнюдь не пылавших любовью друг к другу. Интересно отметить, что масса рабов была разноплеменного состава, что тоже работало на их разобщенность. Кстати, не отсюда ли неосознанная любовь иных современных идеологов и политиков к многонациональным государствам ...!?

Даже предвзятый читатель заметит, что эта ситуация - действительно уникальная в истории. Вся свирепая энергия самых умелых и удачливых убийц, в других ситуациях „стравливаемая“ в войнах с внешним противником, была направлена вовнутрь, на принуждение вчерашних противников или подчиненных, неполноценных рабов-солдат к работе. Войны больше не было. Был первый в мире и самый большой за всю историю, окруженный рукотворной пустыней, концентрационный лагерь для побежденных, побежденных вчера или позавчера, но все равно побежденных. И, как во всяком лагере, здесь не мог не царить беспредел охранников и паханов. Но это был беспредел меньшинства, который, следует отметить, закономерно сменил совершенно безумную войну на уничтожение всех против всех.

А ирригационное земледелие получило неограниченные трудовые ресурсы, оно получило своих рабов и надсмотрщиков над ними. Причем и рабы, и надсмотрщики не испытывали „экологического чувства“ к этой земле и были готовы уродовать ее как придется.

5. Обреченные на деградацию. К вопросу о происхождении и перспективах поливного земледелия

Как видно из названия нашей работы, мы рассматриваем в ней проблемы становления государства. Но, чтобы понять суть того или иного социального процесса, очень важно правильно оценить глубинную сущность типа хозяйства, при котором этот процесс развивается. Тем более, что, как наверное уже догадался читатель, поливное мотыжное земледелие вообще не могло осуществляться без рабства и вне древнего государства. Поэтому следующие три раздела мы посвятим исследованию проблем примитивного поливного земледелия как типа хозяйства и, еще шире, как типа жизнеобеспечения.

Итак, мы реконструировали условия начала поливного земледелия. Перечислим их: наличие многочисленных трудовых ресурсов с возможностью их неограниченной эксплуатации, относительно умеренное обеспечение земельными ресурсами, чрезвычайно высокое качество этих ресурсов (богатейшие почвы пойм и террас тропических рек), высочайший климатический потенциал (колоссальное количество тепла и большое количество воды в случае, если организовать ее сохранение при паводках или доставку от реки по каналам).

Умеренный объем земельных ресурсов требовал вовлечения в сельхозоборот практически всех возможных для организации поливов земель долины. Поэтому естественных угодий было мало, для них оставались лишь весьма малопродуктивные опустыненные места. Анализ сельскохозяйственной практики показывает, что рабочий скот в этих условиях имеет ограниченное применение, ибо питание скота не может быть обеспечено на данном уровне развития только с пахотных земель. Необходимо наличие больших массивов пастбищ, площадь которых должна быть как минимум равна площади пашни.

Итак, основным источником энергии в подобных условиях была мускульная сила раба. Основными орудиями - некоторые подобия мотыги и лопаты. Такая оснащенность земледельца может давать возможность прокормить его, его семью и отдать что-то на содержание надсмотрщика только в уникальных условиях богатейших почвенно-климатических ресурсов. Однако, не все решают ресурсы. Возможное отчуждение некоторых излишков при столь примитивном труде и практически нулевой энергообеспеченности не превышает одну десятую валового продукта.

В этих условиях верхушка, желающая получить как можно больше прибавочного продукта (естественное желание хищников, не ограниченных экологическим инстинктом), может только недокармливать работников, эксплуатируя их на износ (но тогда их надо восполнять пленниками в постоянных войнах, которые, в свою очередь, требуют людских и материальных затрат), одновременно расширяя площади поливного земледелия.

Сначала это расширение идет за счет тотального освоения долины, затем предпринимаются попытки освоить близлежащие водоразделы. Экологические проблемы начинаются еще в долинах. Специалистам известно, к чему ведет неумеренная распашка земель на поймах и террасах: сильнейшая эрозия во время паводков смывает плодородный слой на землях, лишенных естественной защиты. Однако еще более катастрофические последствия имеет попытка „поливать“ водоразделы в пустынях и сухих степях. Земли, имеющие слабый естественный дренаж, быстро заболачиваются и в условиях субтропиков и тропиков засаливаются. Соленые воды поступают в долину, ухудшаются условия водоснабжения населения, начинают развиваться болезни. Да и сельхозугодья стремительно теряют продуктивность вследствие засоленности, заболоченности, развития ветровой эрозии на засоленных землях (соленая почва выдувается намного интенсивнее из-за своей большей рыхлости).

Именно так была окончательно загублена Месопотамия, бывшая когда-то цветущей, однако превращенная человеком в солончаковую пустыню. Долина Нила не была настолько изуродована, однако и ее почвы испытали ряд периодов катастрофического падения плодородия, когда оно уменьшалось в несколько раз. Примерно так же в несколько других условиях жадными центрально американскими помещиками были превращены в полупустыни плодороднейшие земли. И самый яркий пример того, что человечество в экологическом плане ничему не научилось, являет нам бассейн Арала и зона Каракумского канала.

Полупустыни, бывшие неплохими пастбищами, поначалу (лет 5-7 не больше) после начала ирригации дававшие высокие урожаи, превращены сейчас в солончаковые, ни на что не годные болота, где нельзя ни пахать, ни пасти. Они не скоро станут (если вообще станут) хотя бы безопасными для окружающих регионов, ибо с их поверхности ядовитая соль уносится ветром, достигая даже Китая. Население этих мест болеет и фактически вымирает (доля здоровых среди новорожденных не превышает 10%).

Не лучшие тенденции имело и развитие хозяйства древнего Египта. Такова цена развития поливного земледелия - системы хозяйства, впервые сложившейся в результате кризиса, осуществляемого бездушными рабами под предводительством жадных убийц, насильников над людьми и природой. Реконструкции черепов владык древних приречных цивилизаций иллюстрируют явно преступный тип их владельцев. Такое хозяйство не имеет перспектив, примером чего являются практически все последующие (вплоть до наших дней) попытки масштабной ирригации, предпринимаемые обычно либо алчными хищниками, либо бездарными прожектерами, не понимающими законов природы.

6. Земледелие и цивилизация. Мифы о присваивающем и производящем хозяйстве

Читатель, учившийся в средней школе и хорошо выучивший представленную в учебниках схему, изумится, почему автор ничего до сих пор не сказал об освоении металлов и их роли в становлении и ирригационного земледелия, и первых государств. Наверное столь же изумится и внимательный читатель, уже заметивший „слабость“ автора к вопросам научно-технического развития. Рассеем же эти сомнения читателей.

Хотя серьезные специалисты по древним цивилизациям крайне осторожны в выводах, хрестоматийная версия процессов их становления выглядит на редкость целостно и однозначно. Согласно этой версии человек сначала освоил металлы. Первым из них была медь. Металлические орудия и использование тягловой силы прирученных до этого животных давали возможность нескольким работникам кормить одного лишнего. Это и побудило группы людей заставить работать на себя некие эксплуатируемые массы. А для оформления этого процесса эксплуатации и было создано государство.

Начнем с освоения меди. В бассейне Нила имеются месторождения самородной меди. Именно она была первым в истории человечества освоенным для целей производства металлом. Однако доказано, что сначала медь фигурировала как украшение.

Это утверждение находит все больше доказательств. В качестве примера можно привести древнейшие цивилизации Центральной Америки - майя и ацтеков. В этих цивилизациях интенсивно использовались драгоценные металлы для изготовления украшений. Однако практики массового применения металлов в хозяйстве не было. Между тем, эти цивилизации обладали сложнейшими системами государственного устройства и были типичными древнеземледельческими  цивилизациями, по многим важнейшим свойствам напоминавшими древний Египет и Месопотамию.

Однако еще более впечатляющие результаты дают недавние раскопки древних центров медной промышленности на Урале. В результате этих раскопок собран богатейший материал, поддающейся корректной статистической обработке. И согласно статистике свыше 90% добытой меди тратилось на производство предметов культа, украшений и оружие. И только 10% тратилось на производственные и хозяйственные нужды.

Весьма характерно, что даже на оружие тратилось меди меньше, чем на производство предметов культа и украшений.

Как видим, подобное распределение добытой меди в древности было повсеместным и определяется не местной спецификой, а некими общими свойствами массовой психологии человека.

Так же было и в Древнем Египте.

Мы не будем вдаваться в детали, как и когда могла быть освоена медь в более практичных целях. Скажем лишь, что она никак не могла вначале использоваться в орудиях земледелия. Совершенно очевидно, что она, с гораздо большей эффективностью для целей выживания отдельных групп, могла быть использована в оружии или орудиях охоты (что для тех времен одно и то же). Но, как мы видим на примере Урала, даже на оружие она отпускалась весьма скупо.

Далее, первые изделия из меди не могут давать решающего преимущества в войне на выживание. Действительно, много ли преимуществ у копья с медным наконечником перед копьем из твердого дерева с обожженным концом? Подобных сопоставлений мы можем представить очень много. Любой читатель может и сам придумать соответствующие „тестовые ситуации“. При этом надо только помнить, что имеется в виду мягкая самородная медь, которой, кроме того, не так уж и много.

Другим аспектом данной проблемы является сам по себе факт освоения меди. Здесь ничего экстраординарного нет. Люди, освоившие производство довольно сложных каменных орудий, умеющие работать с камнем, очевидно не пройдут мимо возможностей, которые дает такой камень, как самородная медь. Ну, а поняв особенности этого камня, люди, уже владеющие огнем и освоившие гончарное производство используют эти возможности полностью.

Из вышеперечисленного следует вывод: люди бассейна Нила совершенно естественным образом могли освоить использование самородной меди. Однако на первоначальных этапах эта медь использовалась для производства оружия и украшений, но никак не „мотыг и лопат“. При этом, как в оружии, так и в мотыгах и лопатах использование меди само по себе не дает решающих преимуществ, которые могли привести к возникновению принципиально нового типа хозяйства, каковым является поливное земледелие, и соответствующего ему типа общественного устройства.

Из этого следует, что отнюдь не научно-техническая „революция меди“ наподобие „революции огня“ сформировала новый образ жизни человечества (вернее уже его части).

Однако, может быть, есть еще какие-то чисто технические аспекты перехода к земледелию, которые существенно изменили информационный и технический уровень тогдашнего человека? Напрашивается очевидный ответ, что это - культивирование растений как таковое. Однако мы не можем согласиться со столь, на первый взгляд, очевидным суждением. И вот почему. Человек, произойдя от преимущественно растительноядных приматов, никогда не был стопроцентным хищником. Особенное значение растительная пища приобрела с началом ее термической обработки (жарка и варка), а затем при перемещении человека из тропиков на север. И хотя растения не были и не могли быть основными источниками питания человека, но они составляли существенный источник витаминов, и, на более поздних стадиях, лекарств. Источником растительной пищи было собирательство.

Однако нельзя отрицать и весьма высокую вероятность появления в окрестностях „базовых стоянок“ охотников и скотоводов некоего подобия огородов. Вполне возможно, что эти „огороды“ поначалу обслуживали в основном „интересы медицины“. Как известно, в ранних обществах шаманство и врачевание осуществляется совместно. Поэтому растениеводство поначалу могло иметь и сакральный смысл, о чем все больше свидетельствует современная наука.

Следовательно, поливное земледелие по своей „научно-технической“ сути является не революцией, а только значительным расширением и некоторой модификацией уже существовавшей практики. Дотошный читатель тут же возразит, что эта практика, тем более осуществляемая в условиях полива, потребовала новых инженерных решений, и поливное земледелие именно в этом качестве выступило катализатором прогресса. Но читатель, находящийся в плену стереотипов, опять будет не прав.

Сама по себе организация поливов обеспечивалась (и продолжает в большинстве случаев обеспечиваться и поныне!) на редкость примитивным набором мероприятий, извините за упрощение, канавами и дамбами. Древний человек, на финальных этапах загонной охоты делал колоссальные (длиной до нескольких километров) загоны из камня и земли. Их остатки сохранились поныне. Некоторые исследователи именно с такого рода сооружениями отождествляют знаменитые очень древние земляные валы в Воронежской и Орловской областях. Делались также огромные многометровые ямы-ловушки для крупных животных типа мамонтов.

 Поэтому к моменту описываемого нами „Первого сахарского кризиса“ человек вполне освоил практику земляных работ и при этом не только умел рыть большие ямы и насыпать протяженные земляные загородки, но и активно использовал частоколы, плетни и т.п. средства. Так что в условиях влажной мягкой почвы поймы Нила применение всех этих навыков не являлось технической революцией.

Однако есть еще одно соображение, на первый взгляд не согласующееся с нашей концепцией. Марксистская традиция (да и не только она) четко делит типы хозяйства на присваивающие и производящие. Ярчайшим представителем последнего, по мнению подобных исследователей, является земледелие. Как мы показали в нашей работе, первым примером типа хозяйства, где земледелие было основой, стало поливное земледелие.

Посмотрим внимательно, в чем суть производящего характера земледелия. Да, собиратели и охотники берут из окружающей среды готовые продукты, которые не были ими выращены. Земледелец выращивает свой урожай. Однако разве земледелец, выращивая урожай, не истощает почву? Собиратель берет из природы растение и превращает его в пищу. Земледелец берет из природы почвенные ресурсы (расходует гумус почв, зачастую хищнически) и в результате тоже получает пищу.

Аналогично охотник промышляет дикое животное, а скотовод выращивает свой скот. Однако скотовод использует пастбище, трава на котором выросла сама.

Так чем же отличается производящее хозяйство от присваивающего? Более бережным расходованием природных ресурсов? Однозначно нет. Мы показали выше совершенно губительные для природы последствия поливного земледелия и некоторых типов скотоводства. Примерами истощения земледельческими цивилизациями (не только древними) природных ресурсов наполнена вся история человечества. Земледелие может быть неистощительным? Да. Но и охота тоже может быть неистощительной. И примеры подобной системы охотничьего хозяйства есть.

Может быть, поливное земледелие потребовало лучшего оснащения орудиями, чем охота и скотоводство? Тоже нет. И мы об этом говорили выше. Однако еще раз подчеркнем, что долгое время основным орудием древнего земледельца была мотыга и лопата, предметы не более сложные, чем копье и нож. И материалы на копье и мотыгу шли одинаковые. Сначала просто дерево. В итоге - дерево и металлический наконечник (только разной формы).

Таким образом, особенных отличий мы пока назвать не можем. И уж во всяком случае не в присвоении тут дело. Любое производство есть присвоение. Присвоение земли или леса, присвоение руды или нефти, присвоение и дальнейшее использование человеком того, что создано не им, а природой. Без этого присвоения нет производства. Вопрос лишь в длине технологических цепочек от исходного природного ресурса до конечного продукта. Поэтому не в самом факте присвоения разница.

Таким образом, с точки зрения новизны в использовании тех или иных природных ресурсов или с точки зрения усложнения орудийного парка, короче, с точки зрения научно-технического прогресса первоначальное поливное земледелие не было ни революцией, ни результатом революции.

7. Двуногий скот. Истинная сущность земледельческой революции

Между тем переход к земледелию действительно был революцией. Именно осознание революционности этого перехода и довлеет над всеми исследователями, не давая им возможности отстраненно взглянуть на вещи и сформулировать истинный смысл этой революционности.

Рассмотрим энергетику жизнеобеспечения с точки зрения энергозатрат (трудозатрат) самого человека. Известны следующие факты изучения современных примитивных племен охотников и собирателей. Для поддержания своей жизни им необходимо не так уж много трудиться. В некоторых условиях мужчинам достаточно в среднем не более четырех часов в день проводить на охоте, чтобы прокормить семью. Таким образом, значение отношения объема продукции к трудозатратам в этом типе хозяйств гораздо большее, чем в земледелии.

Аналогично обстоят дела и в скотоводстве. Даже примитивный скотовод, имея в достатке пастбищные угодья и источники воды, может, помимо своей семьи, прокормить десять человек. И это в то время, как десять примитивных земледельцев могут прокормить только одного человека помимо своих семей. Таким образом, относительная доля „прибавочного продукта“, выражаясь марксистскими терминами, может быть (и бывает, когда этот продукт отчуждается) гораздо выше у охотника и скотовода-кочевника. Следовательно, пресловутое соотношение продукции к трудозатратам у кочевника-скотовода гораздо выше, чем у земледельца.

Однако и охотнику, и скотоводу-кочевнику нужны большие территориальные ресурсы. Там, где разместится один кочевник, может разместиться десять земледельцев. Поэтому примитивный земледелец  отличается от своего предшественника скотовода-охотника (совмещающего эти два занятия) не тем, что мог производить больше прибавочного продукта, а тем, что тратил больше своего труда, но занимал меньшую территорию. Затратами своей энергии, своего труда он как бы компенсировал недостаток территории.

В этой связи интересно напомнить, что во всех земледельческих регионах мира исторически сложилась так называемая „крестьянская этика“. Общемировой чертой земледельческой крестьянской этики является известная концепция „ограниченного блага“. Согласно этой концепции избыточный труд не может принести дополнительного блага. Любое дополнительное благо имеет источником отнятие этого блага у другого. Эти положения очень ярко характеризуют осознание соответствующими сообществами факта резкого ограничения природных ресурсов и необходимость преодоления этого ограничения истощительным трудом. Возможности иных способов преодоления ресурсных ограничений „крестьянская этика“ не признает. Именно поэтому дополнительное благо может быть только отнято, а не заработано - дополнительный труд при недостатке ресурсов не рентабелен (в широком смысле этого слова). Совершенно очевидно, что идеология и этика любой научно-технической революции объясняет как раз возможность преодоления ресурсных ограничений на путях технического прогресса. Но это еще раз показывает, что становление земледелия не было технической революцией.

Ни одно животное (человек в том числе) не станет сам увеличивать сверх определенного лимита собственные энерго- (трудо-) затраты на жизнеобеспечение. Это заложено в природе. Экономия собственных ресурсов и прежде всего их - одно из важнейших правил поведения, обеспечивающих выживание. Это не пресловутая „лень“ - это природная сущность всего живого. Человек по своей природе в этом отношении отнюдь не выделяется из животного мира. Исключением является лишь творчество, которое, как мы показали в предыдущей части „Экология антропогенеза“, является механизмом преодоления изначальной для человека двойственности восприятия мира. Творчество, таким образом, есть некое подобие психотерапии, снятия существенного психического дискомфорта. Для человека это тоже элемент жизнеобеспечения, но жизнеобеспечения не физиологического, а психологического. Элемент этот - сугубо специфический, выделенный из общего порядка процесса жизнеобеспечения. Более того, с точки зрения жизнеобеспечения творчество, даже такой его вид, как „исполнительское“ творчество, всегда избыточно.

Поэтому резкое увеличение трудоемкости жизнеобеспечения, не соответствующее биологической природе человека, могло произойти только в условиях стресса, аномального состояния психики и под давлением внешних обстоятельств.

Переход к более трудоемкому процессу производства материальных благ - процесс вынужденный, обусловленный ограниченностью территории. При этом экономное размещение по территории не есть бережное отношение к природе. Имеющуюся территорию первые земледельцы истощали ничуть не меньше, чем их предшественники - охотники и скотоводы.

Таким образом революционность перехода к земледелию заключается в резком усилении трудоемкости производства при экономии только одного вида ресурса - территории как таковой. Это проясняет и характер революционности перехода к земледелию. Новым источником энергии, причем источником хорошо контролируемым и управляемым, стал сам человек. Однако этот источник рассматривался самими пользователями, организаторами этого процесса, как внешний. Используемый человек, представитель побежденных, но не уничтоженных группировок, субъективно воспринимался как объект другого вида - „говорящий скот“.

Это не издержки антиэксплуататорской пропаганды, это психологическая реальность. Такой тип использования „разумной энергии“ мог состояться, когда эксплуатируемый не был членом своей группы, а значит, по понятиям древних людей, не был и человеком.

Именно для обеспечения такого „ресурсопользования“ (а также благодаря ему) и возникла древнейшая государственность, характерные черты которой мы рассмотрим несколько ниже.

8. Государственность и цивилизация. Заинтересован ли император в процветании империи?

Рассматривая государство как особый механизм общественного управления, мы должны определить, какие специфические задачи могли быть решены с помощью этого и только этого механизма. Для этого нам надо сравнить его с ранее бытовавшими механизмами, в существовании которых не следует сомневаться. Действительно, иерархические структуры в группах существуют уже у многих млекопитающих. Но многогранная деятельность человека, протекавшая в очень разных природно-климатических условиях, была уже с момента его похода за „огненным валом“ намного разнообразнее и сложнее, чем у любого из животных. Ни загонная охота, ни скотоводство, ни последняя битва с неандертальцами не могли протекать, не опираясь на достаточно развитые структуры группового управления. Однако сколь бы развиты и иерархичны они ни были, это были структуры самоуправления, где человек своей группы никогда не был объектом, но был субъектом. Цели этих управленческих структур были очевидны, а беспрекословность выполнения приказов базировалась на их очевидной функциональной целесообразности, а главное - на том самоотверженном, поистине человеческом единстве всех членов группы, где все были в какой-то степени родными. Такие структуры управления, помимо всего прочего, были сильны органичным сочетанием иерархичности, базирующейся на профессионализме и талантах, и творческой инициативы, опирающейся на полное доверие в сочетании с контролем „душой и сердцем“.

Это было коллективное управление. Однако эта коллективность не является аналогом в достаточной степени окарикатуренных парламентских процедур. Коллективность управления в данном случае определялась (и определяется до сих пор в хорошо „сыгранных“ командах) делегированием принятия конкретного решения наиболее компетентному в данной проблемной области человеку. Аналоги такой схемы управления сохранились до наших дней. Например, непосредственно в момент охоты на кита команды на китобое отдает не капитан, а гарпунер. Подчеркнем, что такая система отнюдь не отрицает наличие лидера. Просто лидер в этой системе - это элемент, которому несколько более чаще делегируется принятие решений.

У нас нет сейчас возможности описывать все тонкости подобной структуры. Заметим лишь, что именно по такой схеме работает человеческий мозг. В данном случае различные структуры мозга не „командуют“ одна другой, но передают управления друг другу. При этом для каждой важнейшей функции имеются дублирующие структуры. „Усталые“ участки, чаще обычного принимающие ошибочные решения, временно исключаются из „оперативной“ работы. Однако оценка адекватности тех или иных действий ведется мозгом в целом.

Автор отдает себе отчет в крайней популяризации, даже примитивизации изложения вышеприведенного примера и просит извинения у читателя-специалиста. По-другому трудно объяснить сложнейшую схему в одном абзаце. Здесь важно другое. А именно, однозначно установленное наукой отсутствие строгой иерархичности в работе мозга. Между тем на ранних этапах изучения физиологии мозга сторонники иерархического подхода серьезно искали группу клеток, которая руководила бы всей его деятельностью. Однако в мозгу это не так. В мозгу над принятием решения работают все его структуры.

Заметим, то же происходит и в сыгранной команде, в дружной артели, в хорошей семье и в древнейших человеческих сообществах (просьба не путать с сообществами дикарей-деградантов, чудом сохранившихся до наших дней). Близкая система управления наблюдается и в волчьих стаях. Однако не всех, а долгое время складывающихся и использующих одну территорию. Бродячие, преследуемые, стрессированные, истребляемые и вымирающие стаи такой структурой не обладают. Повторим, такая система управления наилучшая. Однако она не всегда возможна.

Действительно, для такой системы управления требуется отлично налаженная система информационных коммуникаций, обеспечивающих возможность быстрого обмена сигналами. Кроме того, очень важна однозначная интерпретация информации, т.е. взаимопонимание. Утрата этих качеств неизбежно ведет к нарастанию иерархичности в системе управления.

Однако можно ли было ожидать взаимопонимания и налаженных связей в быстро образовавшемся огромном сообществе? Разумеется, нет. Существовавшие до этого системы связи базировались на устной речи и были рассчитаны на непосредственный контакт. Этот контакт был утерян при быстром разрастании сообщества. А взаимопонимание было невозможно в сообществе, состоящем в основном из недружественно настроенных друг к другу членов. Таким образом, неизбежным стало возникновение строжайшей иерархии с фараоном (императором, царем и т.п.) во главе.

Иными словами, образование государства сопровождалось потерей качества управления, а характер управления стал строго иерархичным.

Теперь рассмотрим цели управления в догосударственных сообществах и в государстве. Они, на первый взгляд, вообще идентичны. Это защита своей территории, своего населения, организация и координация хозяйственной деятельности, обеспечение совместного проживания. Разве эти цели не достигались успешно в течение тысяч лет догосударственного существования человека?

Эти цели обеспечиваются и государственным управлением, только гораздо менее эффективно, если сравнить относительные объемы затрат ресурсов на их осуществление. Однако у государства *) возникают новые цели. Эти цели обусловлены задачами управления хозяйством, основной эксплуатационный ресурс которого люди. Кроме того, все вышеперечисленные базовые цели жизнеобеспечения сообщества, начиная с защиты территории и т.п., осуществляются в режиме ослабленных коммуникаций и отсутствия взаимопонимания. Значит государство, чтобы существовать, должно найти механизмы подобного управления.

Таким образом, было всего две уникальные задачи, которые впервые поставило и решило государство. Это управление хозяйством, основным ресурсом которого были люди, и организация управления аномально большими, по старым меркам, массами людей в условиях слабых информационных коммуникаций. Государство решило эти две задачи. В этом его роль в развитии цивилизации. При всем нашем эмоциональном отношении к исходному варианту реализации государства как управленческой структуры, мы должны признать, что обе эти задачи, особенно вторая из них, имеют большое значение для развития цивилизации. Человечество получило инструмент, позволяющий ему концентрироваться на решении важнейших и труднейших для себя задач. Проблемы применения этого инструмента - вопрос отдельный. Хирургический скальпель тоже произошел от ножа (хотя и скальпель могут использовать не только хирурги).

Есть и третья специфическая задача государства. Все вышеперечисленные традиционные и новые задачи оно решало в экстремальных ситуациях. Правда, эти ситуации были спровоцированы теми же процессами, которые и привели к образованию государства. Интересно отметить, что по мере исчезновения упомянутых задач - недостатка ресурсов, компенсируемого эксплуатацией человека, плохих информационных коммуникаций и экстремальности - государство как система управления теряет свою конкурентоспособность по отношению к другим возможным системам управления. Мы пока знаем их как

*) Применяя выражения типа „... у государства появились цели...“, „...государство было вынуждено...“, и т.п. мы имеем в виду следующее. Государство, как эволюционно сформировавшаяся структура управления, чтобы существовать, должно быть конкурентоспособно альтернативным структурам. Для этого должны решаться определенные управленческие задачи. Постановка и решение этих задач с помощью государственной структуры для краткости и описывается подобными „антропоморфными“ терминами.

догосударственные. Однако возможно (и даже очень возможно) существуют и постгосударственные системы управления, строение которых нам пока неизвестно.

Еще один важнейший момент, который мы не раз будем упоминать в дальнейшем. Поскольку в государстве как структуре заинтересованы в первую очередь его творцы и хозяева, они очень часто (осознанно или подсознательно) не дают решаться тем проблемам, которые ведут к понижению конкурентоспособности этой структуры. Хрестоматийным являются многочисленные попытки правителей ввергнуть свои страны в войну ради войны, а не ради победы. Таким образом  нерациональная до безумия политика многих империй объясняется очень просто - императорам нужна экстремальность, мирное развитие для них губительно.

Еще раз подчеркнем, что цели защиты территории, населения, хозяйства могут при этом вообще игнорироваться.

В этой связи интересно привести пример древнего Китая, который также являет собой один из вариантов древнейшей государственности и раннеземледельческой цивилизации. Там одной из основных целей войны было не только уничтожение противника, но и максимальные потери своих солдат. Таким образом осуществлялся „сброс поголовья“ излишнего населения.

Вообще тема государства и войны, государства и обороны неисчерпаема. Некоторые исследователи склонны даже рассматривать государство прежде всего как структуру, созданную для отражения внешней угрозы. Сторонникам такого взгляда мы предлагаем задуматься над следующим моментом. Первые государства окончательно оформились только когда внешняя угроза для них перестала существовать. Их окружала рукотворная пустыня с очень редким населением, находящимся на грани вымирания. И людские ресурсы, и организационные возможности первых древнеземледельческих государств были неизмеримо выше, чем их соседей. К этому фактору вскоре присоединилось и превосходство в вооружении (на более поздних этапах, правда, утерянное). Поэтому внешней угрозы для первых государств практически не было, их войска были „внутренними“. Поэтому силовой, террористический характер сложившихся структур древнеземледельческих государств-империй не определялся внешней угрозой в момент их оформления.

Интересно отметить, что государства такого типа вообще не блистали победами. В последующие периоды малочисленные кочевники, во многом сохранившие старые догосударственные структуры управления, наносили сокрушительные поражения колоссальным империям, население и армия которых превышали численность населения и армии нападающих в сто и более раз. История Египта, Китая, средневековых государств долины Аму-Дарьи полна такими примерами.

9. Родимые пятна государственности. Неужели это все свято?!

Итак, мы рассмотрели в каких экологических, ресурсных, информационных, хозяйственных, психологических и социальных условиях сформировались первые государства.

Напомним вкратце эти условия. Состояние длительного, в течение нескольких поколений стресса, вызванного ресурсно-экологическим кризисом, неосторожно спровоцированным самим человеком. Этот стресс снизил у человека интенсивность сугубо человеческих чувств внутригруппового альтруизма и всколыхнул еще дочеловеческие каннибальские инстинкты. Сложившийся в этих условиях тип жизнеобеспечения (хозяйства) был основан на использовании физической энергии большей части вновь образовавшегося сообщества в интересах победившего меньшинства. С точки зрения ресурсопользования это была истощительная стратегия, а говоря проще, стратегия растянутого во времени убийства побежденных непосильным трудом, не позволявшим выжить, но дававшим шанс на выживание. Шанс не большой, однако несколько больший, чем шанс выжить „без всего“ в совершенно голой пустыне Сахаре либо в поединке с лучше вооруженным и заведомо более сильным победителем.

Отсутствие сопротивления победителям со стороны сконцентрированных в значительно большие массы побежденных обуславливалось на первых порах не столько балансом сил, сколько взаимной враждебностью друг к другу самих побежденных - недавних врагов. Правители-победители были в этом отношении в значительно лучшем положении. Они были представителями немногих (а может быть вообще одной) групп. Однако и они перенесли не без последствий всплеск людоедских инстинктов и снижение внутригруппового альтруизма, что продолжалось в течение нескольких поколений. Кроме того, среди победителей также были представители былых соперников (однако это были наиболее „давние“ враги, успевшие перед окончательной победой в течение продолжительного времени побывать соратниками). Таким образом теплота и беззаветность отношений к „своим“ была утеряна и правящей верхушкой. Мало того, она не могла закрепляться вновь, через чисто биологические механизмы, что произошло бы в относительно малой группе, где все вскоре опять стали бы кровными родственниками. Этому мешала прежде всего практика „широкого пользования“ победителями женщин-рабынь из побежденных.

В подобной ситуации и возникла необходимость в неких структурах, которые бы обеспечили:

1) непрекращающуюся разобщенность эксплуатируемых масс;

2) подавление любой попытки части этих масс изменить порядок вещей;

3) максимально возможную монолитность правящей группировки при отсутствии твердых психологических и биологических предпосылок к ее единству.

Жизненная необходимость привела к возникновению данных структур, и именно они впоследствии были названы государственными институтами. Это прежде всего аппарат силового подавления, аппарат, по самой своей сути представляющий собой недавнюю армию, действия которой направлены вовнутрь. Следует подчеркнуть, что это были войска, которые по окончании формирования древних государств в условиях отсутствия внешнего противника в одночасье ставшие „внутренними“. Однако внутри они действовали по старым схемам, по схемам войны на уничтожение (других они пока не знали). Тем более, что их задачей было не только и не столько подавление, сколько устрашение возможных смутьянов. Это устрашение и было частью мер по решению первой задачи.

Помимо институтов подавления и устрашения были созданы и институты, попросту говоря, оболванивания. Целей у них было немного: а) наряду с устрашением способствовать разобщению низов и б) способствовать сплочению верхов. Как и институты подавления и устрашения, институты оболванивания также были лишены умеренности, ибо создавались в одной морально-психологической обстановке. Эти институты насаждали „мифы и предрассудки“, не дающие привести в порядок психику низов и провоцирующие проявления большой трусости и мелкой агрессивности к ближнему. В то же время они создавали красивые легенды для верхов, стремясь скрепить их на базе „общих идеалов“, заменивших естественное, родовое и племенное „чувство своих“.

Что же является основной чертой государства как института управления? Эта черта следующая: государство как институт управления, изначально возникший в особо экстремальных условиях, был изначально ориентирован на обеспечение истощительной эксплуатации человеческих ресурсов в интересах явного меньшинства населения. Отсутствие у человека „экологического инстинкта“ и специфика экстремальной ситуации образования государства обуславливало не просто нерациональную или истощительную, но на первых порах попросту истребительную стратегию эксплуатации данного ресурса.

Эта базовая черта государства определяет и другие его важнейшие свойства. Коль скоро ресурс эксплуатируется в чьих то интересах, то у него есть владелец. Правящая верхушка государства и есть его коллективный владелец. Коль скоро условия образования государства экстремальны, то и конструировали его люди со смещенным в экстремальных условиях сознанием. Поэтому институты государства и не рассчитаны на естественные для нормального человека чувства и успевшие стать сугубо человеческими инстинкты. Именно от того чисто государственная идеология производит впечатления лицемерия, неестественности.

Однако изначально государство было не только неестественной (с точки зрения соответствия природе человека), но и по большей части нефункциональной структурой. Решая вопросы обороны, управления территорией и ее ресурсами (в том числе трудовыми), технологического развития и т.п., оно делает это хуже, чем аналогичные негосударственные структуры (о чем мы говорили в предыдущем разделе на примере решения государством задач обороны). Причина этого в том, что, несмотря на жесткость методов и идеальную по тем временам управляемость, оно не ставило целью защитить свой основной ресурс - подданных. Не ставило оно поначалу и задачу рационализации управления этим ресурсом, ибо рассматривало последний как избыточный.

Вот поэтому подобная - изначально нефункциональная, людоедская и неестественная конструкция (не в эмоциональном, а в прямом смысле этих определений) объявлялась и продолжает объявляться некоторыми заинтересованными идеологами и политиками как конечная цель их усилий, ибо анализ функциональности государственных институтов сразу привел бы к „антигосударственническим“ выводам. Для этого созданы целые группы приемов, ставящие целью придание данной конструкции образа некой изначальности и святости.

Симптоматично, что „обожествляются“ обычно самые несимпатичные институты государства, функциональная неполноценность которых показывалась многими и вот теперь математически строго доказана нами. К этим институтам относятся в первую очередь: деспотические монархические (или вождистские) иерархично построенные системы управления, массовые армии-полчища, состоящие из солдат-рабов, лживые системы оболванивания, названные идеологиями. Однако именно они и составляют суть государства в его чистом, первозданном виде.

Рассказав о рождении этого объекта обожествления, мы спрашиваем читателя: „Неужели это все действительно свято?!“.

10. Государство и аристократия. Экология аристократии

Именно на этом месте иной читатель попытается прервать меня. „Да, свято“, - скажет он, - „Свято не для раба, но для господина, не для Спартака, но для Красса“. И тут он опять покажет, что попал в ловушку штампованных истин.

Во-первых, выше мы говорили не о конкретном государстве, государстве-стране. Мы говорили о государстве как управленческой структуре. Причем о структуре в ее чистом виде. И мы показали, и еще покажем ниже, что данная управленческая структура в ее первозданной чистоте бывала реализована в истории не так уж часто. Следовательно, если читатель в данном случае имеет в виду Рим, или Россию, или еще какое-нибудь конкретное государство, вернее страну, то он нас просто не понял. Мы не покушались на патриотические чувства г-на Красса или какого-либо иного элитарного патриота другой страны.

Во-вторых, такой читатель, сам того не ведая, поднял очень интересный вопрос. И, боюсь, рассмотрение этого вопроса приведет к неутешительным выводам для тех, кто рассчитывает быть хозяевами государства, не учитывая его специфики, как структуры.

Господа! У государства нет хозяев, у него есть лишь слуги. И если для Вас совмещение аристократа и слуги в одном лице допустимо, тогда мы с Вами расходимся в терминологии, о которой, как известно, спорить бесполезно. Но проблема государства и аристократии, конечно же, требует хотя бы краткого рассмотрения.

Античные мыслители ввели в употребление обозначения различных типов управления: аристократия, демократия, монархия, а также их искаженных, „плохих“ аналогов - олигархия, охлократия, тирания. Мы не склонны вдаваться в детали и оспаривать классиков, однако все данные и концепции, приведенные в этой книге дают основание утверждать, что так называемые „хорошие“ варианты данных типов государственного управления - лишь наши идиллические представления о них.

Там, где проявило себя древнее государство, еще не доросшее до своей противоположности - государства национального (о каковом мы скажем ниже, но само понятие которого появилось не раньше XVIII века),- все политические институты, все способы правления несут на себе печать людоедства, коварства, раздвоенной психики. Поэтому, соглашаясь с великими, что аристократия - наилучший способ правления, заметим, что аристократии они не знали, а имели дело с теми или иными проявлениями олигархии.

Что же такое олигархия? Попытаемся объяснить, исходя из наших  концепций развития государства, как управленческой структуры. Олигархия - это способ правления, когда правящая группа ограничивает власть деспота (императора, царя, фараона и т.п.) или вообще ликвидирует пирамидальную структуру управления в верхних слоях социальной пирамиды. Но это не влияет на людоедскую суть государства. Население остается его главным хозяйственным ресурсом. И этот ресурс эксплуатируется истощительно, строго говоря - „неэкологично“.

Можем ли мы употребить этот термин в данном случае? Можем. Ибо экологический подход к эксплуатации возобновимых ресурсов предполагает ощущение человеком себя как части природы. То есть части этого самого ресурса. Восприятие низших классов как возобновимого ресурса, как двуногого скота, имевшее место в древности, предполагает, что к этому ресурсу тоже может быть по крайней мере два подхода: экологичный и неэкологичный.

Неужели мы можем предполагать, что в древности был распространен экологичный подход к одному из видов ресурсов - человеческих? Нет, конечно. Человечество осознало необходимость экологичныого подхода к эксплуатации природных ресурсов только в XX веке. Но неэкологичная эксплуатация ресурсов вызывает ресурсно-экологический кризис, в результате которого зачастую гибнет и сам пользователь данного ресурса. Таким образом проблема истощительной эксплуатации трудовых ресурсов актуальна и для эксплуатируемых и для эксплуататоров. С этих точек зрения мы ее и рассмотрим.

Для народных масс олигархическое правление было, пожалуй, наихудшим. В экологии известен самый эффектный метод стабилизации системы „хищник-жертва“. Над хищником надо поставить еще одного хищника или паразита. Тогда активность первого хищника резко падает. Не этот ли эффект интуитивно чувствовали народные массы, практически всегда приветствуя приход тирании на смену олигархии, первыми жертвами которой становились именно олигархи? Это внутреннее чувство своей прямой выгоды и лежит в основе любых верноподданнических народных устремлений в ситуациях, пока государство остается прежде всего людоедом, а не защитником. В национальном государстве, переставшем быть людоедской системой (для своего народа), император (вождь, монарх, царь и т.п.) не нужен. Но, как мы покажем ниже, национальные государства - совсем недавно образовавшаяся структура.

Таким образом олигархия является весьма неустойчивой системой, которая неизбежно провоцирует кризис и эволюционирует в сторону тирании. Но в тирании не могут быть заинтересованы „лучшие люди“ - аристократы. Они потому и лучшие, что не нуждаются в помощи силовых структур для доказательства своего превосходства. Но мы не можем называть некие группы, кормящиеся от государства по лучшей норме в обмен за службу этой людоедской структуре, лучшими людьми. Как великолепно показал Александр Зиновьев, в такой структуре побеждает далеко не лучший. Не самый сильный, не самый отважный, не самый честный и, уж, конечно, не самый умный и талантливый. Людей, имеющих опыт жизни в СССР, в этом особо убеждать не надо.

Кстати, интересно отметить, что само понятие аристократии вошло в обиход не в азиатских деспотиях, а в Европе, где государство было в силу ряда причин в значительной степени „усмирено“. В деспотиях существуют вельможи - обласканные милостями чиновники высшего уровня, но не аристократы.

В этой связи интересно задуматься, а для чего (функционально) существуют наследственные аристократические привилегии? Ведь потомственный аристократ, человек, имеющий хорошую наследственность, с детства получивший соответствующую подготовку, носящий оружие и реально распоряжающийся большим объемом материальных средств, просто не может опасаться „хама“. Последний будет попросту раздавлен в любом конфликте с аристократом. Аристократу для победы над хамом не надо демонстрации никаких регалий, надо просто вынуть меч, которого нет у простолюдина и которым простолюдин не научен владеть. Перед кем же тогда необходимо так настойчиво утверждать свое превосходство? Да перед государством, конечно. Оно-то, в отличие от „хама“, сильнее любого аристократа. Вот и надо постоянно напоминать ему, что с аристократом „не положено“ поступать как с „хамом“. Но государство в этих вопросах такое забывчивое... Вот и уничтожаются аристократы, вытесняемые холопами-олигархами, и не поможет этим аристократам никакое кастовое закрепление их привилегий пока сильно государство.

Однако были ли хоть когда-то истинные аристократы - лучшие люди, которые брали себе не первый кусок, но принимали первый удар? Конечно же, были. Сообщества огненных охотников, кроманьонские роды и племена были построены именно по такому принципу. Наиболее талантливые, сильные, отважные и щедрые всегда были впереди: и в охоте, и в бою с врагами, и в творчестве. Именно они принимали решения в самых трудных ситуациях, что в более поздних интерпретациях выглядело как „руководство“. Смутные легенды о них сохранились у всех народов, по которым не прошел „каток“ древнейших государств.

Эти легендарные персонажи одновременно дарят людям огонь и металл, спасают племена от истребления соседями, они одновременно и гении, и герои: греческий Прометей, русский Сварог, иранский Кова. Их потомки и составляют древнюю аристократию. Как ученый, автор не склонен излишне доверять легендам. Это кстати, позиция, характерная не только для ученых, но и для ответственных деятелей культуры. Напомним слова великого Вагнера: „Не ищите исторического в нибелунгах, ищите нибелунгово в истории“.

Последуем сему совету и мы. По-видимому, все лучшие люди древних племен составили собирательный образ этих гениев-героев и их детей. Но их детьми было все племя, ибо для древних племен и родов не было своих и чужих детей среди сородичей. Кроме того, таких героев-гениев больше любили соплеменницы, и у них больше, чем у кого-либо были веские основания считать большую часть племени своими родственниками. Поэтому древним племенам не было нужды особо выделять прямых потомков тех или иных героев. Таким образом древняя аристократия в прямом смысле этого слова - власть лучших. Эти лучшие не противопоставлялись племени и не имели особых привилегий в потреблении.

Означает ли это в описываемой „аристократической“ структуре управления отсутствие неравенства как такового? Конечно же, нет. Лучшему охотнику давался лучший лук, лучшему воину - лучший меч. Разумеется это было весьма почетно и приятно для лучших „специалистов“. Наверное, даже в условиях дефицита питания лучшему воину находился и лишний кусок перед решающей битвой. Но это не были так называемые „привилегии“. Это было вполне функционально с точки зрения жизнеобеспечения племени в целом. При этом ни для кого из племени не было повода сомневаться в реальности данной целостности.

Таким образом, древнеаристократическое неравенство - это неравенство функциональное, а следовательно - ситуационное. Сегодня самыми нужными были лучшие кузнецы, завтра - воины, послезавтра - знатоки по поискам водных источников и т.д. и т.п. Это резко отличает данную структуру от государственно-олигархической, где всегда впереди специалисты одного профиля - интриганы в своем кругу, тираны с нижестоящими.

Итак, главная привилегия древних аристократов - радость быть самыми нужными для своих сородичей.

Не стоит упрекать автора в некотором „либеральном украшательстве“. Я в очередной раз повторяю, особенность древнего мировоззрения не в отсутствии жестокости вообще, а в отсутствии жестокости к своим. Тот же Сварог, согласно некоторым легендам, не просто научил славян ковать железо. Одновременно он организовал их для войны на истребление киммерийцев. Это племена, которые вследствие лучшей обеспеченности соответствующим сырьем, в эпоху бронзы превосходили славян в вооружении и брали с них дань людьми. Но освоение железа изменило ситуацию. И славяне, согласно этим легендам, просто уничтожили киммерийцев. На современном языке это называется геноцидом. Но не так ли поступаем и мы, уничтожая микробы йодом? Наше здоровье нам дороже жизни тысяч микробов. Благополучие своего племени дороже существования другого. Но ведь аристократы и принадлежали к конкретным племенам и народам, а у своих народов они были радостными, сильными, добрыми и щедрыми Богами. Это радостное, героическое, щедрое мировосприятие не могло не стать одним из положительных стереотипов. Потеря этого стереотипа составляла одну из важнейших утрат в процессе становления древнегосударственного озлобленного сумеречного сознания. Поэтому тираны и олигархи всячески стремились связать себя с этими гениями-героями генеалогической связью. Но, скорее всего, этой связи не было. В госструктурах всегда побеждали не самые достойные, а самые подлые.

Мы уже не раз говорили, что государство, возникло первоначально как структура в нескольких совершенно определенных регионах долин крупнейших транзитных рек тропических пустынь. Но государство как управленческая структура имело ряд преимуществ на том этапе развития, и потому медленно распространялось по Земле. При этом оно не могло, как, кстати, и мотыжное земледелие, не трансформироваться по мере своего распространения на территории с различными условиями. Иные институты государства заимствовали у первых империй прежде всего в одних местах, другие - в других, но заимствование шло непрерывно.

Поэтому вполне резонно говорить о разложении родоплеменного строя там, где не было шока древнегосударственного кризиса общественной организации, но было опосредованное влияние этого кризиса. Именно там, на окраинах тогдашнего цивилизованного мира и могло сформироваться общество, которое уже не было родоплеменным в чистом виде, но еще не стало государственным. Именно это переходное общество, по нашему мнению, и сформировало тот образ правления, который можно назвать аристократией в соответствии с его эмоциональной оценкой античных классиков. По нашей же терминологии это уже была все же не аристократия, но еще и не олигархия.

Если учитывать инерционность общественного развития при отсутствии глубоких кризисов, это было общество, стремившееся скорее сохранить лучшие черты родового строя, чем ринуться на путь древнегосударственного людоедства. Логично представить, что трансформация нравов происходила в двух направлениях. Аристократия стремилась сохранить лучшие традиции древних „кроманьонских“ взаимоотношений в своем кругу. В то же время происходило медленное отчуждение аристократии от основной массы племени. Таким, кратким переходным моментом и определялось лицо истинной аристократии, запечатленное древними авторами. Концом этого переходного момента был переход некой грани, когда аристократия окончательно обособилась от основной массы. Тогда очень быстро оформились классические государственные институты по эксплуатации соплеменников как ресурса. Аристократия по функциям переродилась в государственную олигархию с быстрым последующим насыщением последней людьми с низкими моральными устоями.

Поэтому, аристократия,  запомнившаяся древним авторам, действительно привлекательна. Она привлекательна как весна или как золотая осень. Привлекательна динамичностью, гармоничным сочетанием казалось бы несовместимых свойств. Однако научная честность требует уточнить наши оценки. Это именно привлекательность неустойчивого режима, захватывающего душу балансирования на грани. Аристократическое правление в то время не выдержало испытания на „экологичность“. Как только аристократия сделала однозначный выбор в сторону огосударствления (как мы покажем ниже, это по существу социалистический выбор), она запустила процессы ресурсно-экологического кризиса в отношении человеческого ресурса, ставшего для государства основным.

Кризис закончился крахом. Государству не нужны аристократы, ему нужны только холопы. Холопы с разной степенью комфортности содержания, но все равно холопы. И эту драму всегда понимали истинные аристократы. „Меж рабами себя он чувствовал рабом“, - сказал об одном венгерском графе поэт Шандор Петефи.

И, наконец, последнее замечание по поводу аристократии. Аристократической форме правления соответствовало и определенное мировоззрение. Не являясь культурологом, автор не хотел бы допустить некорректные научные построения. Однако можно утверждать, что в целом именно этому периоду может соответствовать язычество - система воззрений и верований, опирающаяся на глубокое и ясное понимание природы, светлая, щедрая, радостная. Это система, сочетающая активность и ответственность, система, где человек выступает как бы соавтором творения. В то же время аристократическое язычество не есть некая „идеология разгула“, как пытаются изобразить ее некоторые недобросовестные критики. Будучи связанной с аристократической системой управления, это религия дисциплины и иерархии.  Но дисциплины осознанной, вытекающей как бы из самих законов природы. В этом ее отличие от подавляющего рабства оболванивающих идеологизированных монотеистических госрелигий.

В данном месте автор менее всего хотел бы задеть чьи-либо религиозные чувства. Данное определение религиозного мировоззрения скорее чисто внешнее, „функциональное“. В дальнейшей истории мы часто видим, как конкретные религии, независимо от конфессиональной принадлежности, в разное время могут быть основами совершенно различных жизненных установок. И мы не отвергаем возможностей религиозного обновления тех или иных конфессий. Однако жизнерадостный настрой древнего язычества не может не вызывать отклика в душах борцов и искателей.

Итак, в процессе медленного перехода к „заимствованной у других“ государственной структуре у ряда древних племен довольно долгое время могла существовать аристократия - фактическое правление лучших. Традиции этих времен долгое время могли сохраняться и в дальнейшем. Тем не менее, и аристократия как форма правления, и язычество как форма религии были неуместны после окончательного оформления государственных институтов. И они сменились олигархией, быстро сметенной более эффективной в тех условиях тиранией, и сопутствующими монотеизмом.

Возвращение к аристократии в истинном понимании этого термина стало возможным только с эволюцией древнегосударственных структур в национальное государство. Но об этом речь пойдет в последней главе этой части нашей книги.

11. Не обожествление, а использование. Может ли юрист быть антигосударственником?

Предыдущие разделы наверняка вызвали даже у самого широко мыслящего читателя некоторый шок. Между тем автор не является неким „сакральным врагом“ государственности. Мы хотим сказать только одно. Государство является лишь инструментом решения проблем, стоящих перед народом. И применять этот инструмент надо грамотно, помня, как он создавался, как модернизировался и как применялся. Цели к применению ставятся не инструментом, но людьми, которые его применяют. Подменять цели их инструментом, обожествляя государство, бессмысленно, если это делается не в корыстных интересах производителей такой подмены.

Выше мы показали, как возникло государство, и объяснили причину появления тех его родимых пятен, которые и сейчас просматриваются сквозь модернизационные наслоения позднейших эпох. Совершенно очевидно, что подобная конструкция не могла быть устойчивой. Она начала рушиться сразу с момента своего создания. Тех процессов, которые развивались в результате этого, и их итогов мы и коснемся в этом разделе.

Интересно отметить, что когда раньше человек имел дело только с природными ресурсами, то нерациональное их использование приводило к экологическим кризисам, которые стимулировали процесс освоения новых ресурсов и совершенствование орудийного парка. Когда часть населения сама стала лишь ресурсом для использования, нерациональная хозяйственная деятельность провоцировала, помимо этого, социальные кризисы и стимулировало совершенствование старых и создание принципиально новых структур управления. Таким образом, социально-политические кризисы по своим глубинным механизмам в чем-то сродни кризисам экологическим.

Вот в такой „политико-экологический“ кризис не могли не попасть древнейшие государства вскоре после своего появления. Суть этого кризиса обуславливали следующие процессы.

Первое. Резкое падение плодородия почв и, как следствие, резкое падение сельскохозяйственного производства. Плодородие может упасть в 2 - 5 раз вследствие эрозии после превышения некоторой критической нормы распаханности пойм, и у нас нет оснований предполагать, что этот процесс не имел места. Особенно если сравнить первые легендарные урожаи, свидетельства о которых можно найти в исторических источниках, и последующее состояние дел. Конечно, мы не склонны буквально следовать источникам, согласно которым можно оценить общее падение урожаев за время эксплуатации поймы в несколько десятков раз.

Однако весьма обоснованным может быть утверждение, что долина Нила пережила несколько периодов резкого падения плодородия, при этом каждое это падение было не менее, чем в 2 раза. Первый такой кризис, согласно реконструкциям, мог произойти уже через 50 - 100 лет после начала сельскохозяйственного освоения поймы.

Второе. Вымирание рабского населения стало носить катастрофический характер. Свидетельства об этом имеются в ряде документов древнейших государств. Убыль рабов привела к тому, что этот ресурс вскоре перестал быть избыточным.

Третье. Постоянно возникали серьезные проблемы в налаживании процесса государственного и хозяйственного управления, ибо первоначальные структуры управления сложились стихийно и пока не имели адекватных технических средств обеспечения типа системы письменных распоряжений, отчетности, и т.п.

Четвертое. Правящая верхушка, составленная из самых агрессивных особей, не могла в условиях отсутствия внешних угроз долго сохранять монолитность. Древнейшая история изобилует свидетельствами и легендами о почти непрерывных заговорах, дворцовых переворотах и т.п. явлениях, которые, говоря на современном жаргоне, не что иное, как разборки бандитских по своей психологии верхов.

Без решения этих задач древнейшее государство как структура не выжило бы. И оно их решало. Первой, еще типично древнегосударственной попыткой их решения был набор следующих мероприятий: походы на беззащитное малочисленное население окрестных племен за новыми рабами, усиленное расширение площади поливной пашни за счет освоения все более дальних от реки территорий, усиление режима террора тирана (фараона, императора, царя и т.п.) по отношению к верхушке.

Нетрудно показать, что все эти мероприятия носили паллиативный характер и не давали радикального решения выше поставленных задач. В войнах гибло не намного меньше солдат, чем удавалось приводить пленников. Расширение площадей поливной пашни усугубляло ресурсно-экологическую ситуацию. Чудовищный террор практически не оставлял возможности любому „случайно оступившемуся“ пути к отступлению и стимулировал изощренность и упорство новых заговорщиков.

Наряду с этим были и более конструктивные попытки решения насущных проблем. Так, очевидно, задачи управления на больших территориях потребовали создания принципиально новой системы передачи информации, что, по-видимому, стимулировало появление письменности. Постепенно рационализировались и способы ведения хозяйства. Интенсифицировались и пропагандистские идеологические усилия по консолидации правящей верхушки.

Вышеупомянутые задачи вероятнее всего решались одним и тем же слоем „жрецов-интеллектуалов-идеологов“. Именно они по мере исчерпания возможностей чисто силового управления все больше брали в свои руки реальную власть.

Даваемая государством возможность концентрации усилий на решение отдельных, даже очень трудных, задач, очевидно, принесла плоды. Стремительно развивалась наука, как отдельный вид деятельности. Усложнялся институт религии. В целях идеологической обработки населения стали строиться колоссальные храмовые комплексы. Это в свою очередь потребовало определенного развития инженерии. Короче говоря, шли поиски нового знания и его применения.

Правда, все это, если вглядеться, имело подспудный отпечаток некоторой „полицейщины“, чем вообще отличается государство. Так, например, не все знают, что система доказательств в геометрии (землемерии) первоначально возникла для обеспечения управленческих и судебных процедур, а отнюдь не для решения инженерных задач. Для сбора налогов, а позднее - для целей торговли землей необходимо было доказывать равнозначность тех или иных участков, количественно сравнивать их площадь, в то время как контуры участков постоянно изменялись вследствие освоения новых земель и деградации старых.

Интересно отметить, что в данном примере мы имеем дело уже с необходимостью применения некоторой системы доказательств, пусть и в рамках полицейской структуры. Это уже, строго говоря, „разложение“ классического государства. Ибо государство в чистом виде - это система произвола, построенная на балансе страха.

Там, где появляется закон, государство в нашем его понимании уже ограничивает себя. Ограничивать подданных оно может и без всякого закона. А вот для самоограничения уже нужен закон. Поэтому специалисты в области законов - юристы - по сути своей должны быть антигосударственниками, ибо они работают в рамках системы, сложившейся для целей ограничения государства.

Мы, конечно же, понимаем парадоксальность и условность наших построений. Практика „подмены функций“ в тех или иных подсистемах управления известна читателю на чисто бытовом уровне. Однако в данном случае мы говорим о подобной структуре управления (правовой системе) в чистом виде, без ее паразитарных искажений.

Впрочем, мы не будем сейчас вдаваться в подробности процесса дальнейшего развития древнеземледельческих цивилизаций и ранних государств. Этот интереснейший вопрос мы рассмотрим во второй главе второй части нашей книги. Здесь же отметим лишь три очевидные особенности их развития.

Одну из них мы уже упомянули - это „интеллектуализация“ процесса управления хозяйством и идеологического обеспечения сохранения государственных структур. Эта интеллектуализация имела для государства, которое поначалу было исключительно силовой структурой, вынужденный характер. Силовики и рационалисты-интеллектуалы постоянно соперничали в борьбе за способ осуществления власти, а следовательно за свое участие в ней, смутная информация о чем дошла до нас в многочисленных легендарных сюжетах противоборства жрецов и воинов. Правда, независимо от исходов этой борьбы шло общее увеличение знаний, которое иногда проявлялось в виде колоссальных скачков в науке и культуре.

Второй особенностью развития древнеземледельческих цивилизаций, был процесс создания некой рациональной вертикали управления, когда соответствующий представитель государства обладал полномочиями фактического владельца территорий, людей и ресурсов. Здесь происходило постоянное противоборство двух тенденций. Изначально в древнеземледельческих деспотиях все земли и рабы были коллективной собственностью правящей верхушки. Мы можем наблюдать ярчайшие проявления стремления монархов и ряда прослоек в чиновничьей иерархии сохранить этот коллективный, государственный характер всей собственности, как это происходило в древнем Китае, империи инков, Ассирии и том же Египте.

Однако естественное стремление знати подражать в своей обыденной жизни роскоши фараонов вело к появлению больших объемов личной собственности. В этой ситуации управляющий-распорядитель не мог не путать свой карман с государственным. Несмотря на чудовищные репрессии (вспомним изощренное антикоррупционное законодательство древнего Китая), распорядитель желал и становился владельцем хотя бы части вверенной ему в управление собственности. А где часть, там и целое.

В конечном итоге, чтобы сохранить единство в верхушке власти, фараоны, императоры, цари и т.п. вынуждены были узаконить собственность „на средства производства“, говоря марксистскими терминами. А где собственность, там и согласование интересов, правила обмена и т.п. процессы, которые в итоге ограничивали возможности принятия произвольных решений самим государством.

Третьей особенностью развития древнеземледельческих цивилизаций был процесс постоянного притока людей из окрестных кочевых племен в силовые структуры, а оттуда и в аппарат высшей власти. Этот процесс начался тогда, когда крупные государства вошли в соприкосновение друг с другом. Оказалось, что недоедающее истощительно эксплуатируемое население этих государств не может обеспечить призывной контингент хорошего качества.

Многочисленность рабов-солдат не компенсировала их слабосилия (вспомним, что в зоне Каракумского канала и в Каракалпакии здоровые дети составляют менее 10% от всех новорожденных). Привлечение в ударные воинские части здоровых кочевников вело к проникновению вместе с ними в среду правящего класса нелицемерной догосударственной системы ценностей.

Интересно отметить, что избавление от государственного гнета прямо-таки с боем отвоевывается отдельными социально-профессиональными группами, волею судеб (или волею самого государства) оказавшимися на верхних ступенях общественной иерархии. Первое, что делает любая социальная группа, почувствовавшая свою силу - это избавление от государственного гнета. Различия в степени свободы от государства и являются основой сложной системы реальных привилегий, (говоря марксистскими терминами, системы классового неравенства), в рамках которой высшие классы отличаются от низших.

В идеале верхи всегда хотят быть полностью свободными от государства, стать этакими „аристократами“ среди толпы рабов. Чего, как мы показали выше, быть не может в принципе. И подобные „аристократы“ всегда становятся жертвами собственного бездумного эгоизма, хотя при этом могут быть весьма неплохо обеспеченными в бытовом плане. Еще раз подчеркнем, подобные „аристократы“ ни в коей мере не являются истинными аристократами, жившими в догосударственное время, но лишь жалкими карикатурами на них.

Интересно отметить одну особенность подобного процесса „классового расслоения“. Государство, часто будучи не в силах рассчитаться с притязаниями взявших силу социальных слоев иными способами, попросту отдает им часть своих полномочий по эксплуатации единственного своего „неисчерпаемого“ ресурса - населения.

Для внешнего наблюдателя или исследователя может показаться, что именно в интересах этих-то классов и создано само государство, что оно и его гнет вторичны по отношению к гнету, обусловленному классовым неравенством. Именно это положение и является одним из краеугольных камней марксизма.

Согласно же нашим логическим построениям все оказывается наоборот. Сначала формируется государство с присущей ему формой тотальной эксплуатации всего населения. А уже затем, отдельные профессиональные группы, прежде всего сама бюрократическая верхушка, отвоевывает себе особые, функционально не оправданные привилегии, этакие „вольности дворянства“.

Если мы внимательно посмотрим на общеизвестные примеры происхождения различных привилегий в Средневековье, например, то увидим, что наша схема гораздо ближе к истине, чем марксистская. Возвышение того же служилого сословия начинается с его освобождения от налогов (его повинность - служба), предоставления в его пользование природных (прежде всего, земельных) ресурсов, и уже завершается дарованием ему прав на сугубо государственную привилегию - эксплуатацию части лишенного всех прав населения.

Не все привилегированные сословия удостаиваются последнего из перечисленных „благ“. Некоторые так и „застревают“ на первых этапах социального восхождения. Например, стрельцы или так называемые „посадские-беломестцы“ в средневековой России. Впрочем, тут мы несколько забежали вперед. Однако эти хорошо известные средневековые примеры достаточно показательны для понимания сути процессов, начавшихся еще в древности.

Поведение низов в описываемой ситуации эволюции государственности сложнее. Они хотят по мере своих возможностей также освободиться от государственного гнета. Однако, если это не получается, то делаются попытки отобрать привилегии у верхов.

Именно равенство всех перед государственным террором и является основой практически всех учений о „социальной справедливости“. Отчасти это логично, ибо неравенство обязанностей перед государством является основой ненужного, с точки зрения целей общего выживания и процветания, усиления естественно обусловленного неравенства. С другой стороны, равенство перед государственным террором отнюдь не является гарантом благоденствия низов. Зачастую наоборот.

Тем не менее, в целом историю творят те слои, которые имеют реальную силу и которые, естественно, стремятся употребить ее на освобождение от государственного гнета. Именно поэтому с течением времени государство, как управленческая структура, скорее ослабляется, чем усиливается. Хотя, иногда высшая бюрократия в союзе с низами и устраивает „государственно-бюрократический ренессанс“.

Однако современным государственникам все же, к счастью, не удается полностью скопировать структуры управления классических государств - древних Египта и Китая, Ассирии, империи инков и т.п. Подобное происходит, как мы покажем ниже, потому, что с развитием цивилизации все большее число непосредственно не принадлежащих к центральной бюрократии, социальных и профессиональных групп завоевывают себе необходимый для их профессиональной деятельности объем прав и гарантий. В вышеприведенных примерах, касающихся древнеземледельческих государств, это были региональные управленцы, некоторая часть военных, религиозная верхушка. Несколько позже к ним присоединились купцы и ремесленная элита.

Вышеперечисленные особенности постепенно размывали целостность исходной государственной структуры, идеологии, мировосприятия. Затем к ним присоединялись все новые факторы.

Дальнейшее развитие государства как института шло уже по пути приспособления его имманентных свойств к требованиям жизни. Стремясь сохранить главное конструктивное достижение государства как системы управления - возможность концентрации больших сил для решения трудных задач, человечество избавлялось от его родимых пятен.

Как современное энерговооруженное земледелие принципиально отличается от ирригационного мотыжного земледелия древнейших цивилизаций, так и современное государство значительно отличается от своего родоначальника. То государство, которое мы описывали в этой работе похоже на современное государство так же, как бешеный волк похож на выдрессированную собаку. Правда, чтобы понимать собаку, неплохо знать ее родословную и представлять, что может с ней стать, если она одичает.

12. Забегая вперед, или можно ли ухудшить плохое

Завершив изложение „Родимых пятен государственности“, мы не можем не сделать краткое примечание для наших заинтересованных читателей, уже знакомых с нашими предыдущими работами, и, в первую очередь, с „Национал-прогрессизмом“. Таким читателям может показаться нелогичным наша теория „паразитарного перерождения“ государственных структур, разработанная в „Национал-прогрессизме“ (а в настоящем издании изложенная несколько ниже в следующей главе) с точки зрения приведенного здесь взгляда об изначальной порочности государственных институтов.

Дело в том, что согласно концепции „паразитарного перерождения“, этому процессу могут подвергнуться функционально оправданные структуры управления вследствие потери ими своих полезных качеств. Однако мы пока столь много говорили об изначальной порочности государства как структуры, что у читателя, уже знакомого с концепцией паразитарного перерождения может возникнуть вопрос, как же может еще ухудшаться и без того столь уродливая структура? Однако это мнимое противоречие. Чтобы разрешить его, надо четко осознать следующие моменты.

Первое. Существуют объективно некие цели коллективного выживания. Для достижения этих целей должны быть сформированы соответствующие структуры. Современный человек не знает иных структур подобного рода кроме тех, которые сформированы государством, либо под влиянием государства. Поэтому современный человек неосознанно отождествляет соответствующие цели и государственные институты.

Второе. Современное государство в значительной мере отошло от тех принципов, которыми характеризовалось государство как структура в момент своего появления. Поэтому современный исследователь наблюдает значительно более адекватные коллективным интересам государственные структуры, которым, образно говоря, „есть куда ухудшаться“.

Третье. Государство, как мы показали выше, стихийно сложившаяся структура. Конструктивных целей у этой структуры не было. Поэтому, оно, хотя и вынужденное выполнять определенную конструктивную роль, было, тем не менее, изначально не адекватно этой роли. Или, говоря в терминах „Национал-прогрессизма“ изначально подвержено паразитарным перерождениям.

Таким образом, современный исследователь может констатировать: во-первых, изначальную паразитарность древнейших государств; во-вторых, он может наблюдать изживание этой паразитарности в процессе эволюции государственных институтов; в-третьих, он может прослеживать в отдельных случаях „государственно-бюрократический ренессанс“ и „вторичное“ паразитарное перерождение уже более или менее удачно сформированных государственных структур.

В итоге мы можем утверждать, что никакого противоречия между приведенной в настоящей работе теорией происхождения государства и разработанной нами ранее (и изложенной ниже) концепцией паразитарного перерождения нет.

Глава 3. ИСТОРИЯ ТЕХНОЛОГИЙ И ТЕХНОЛОГИЯ ИСТОРИИ

1. Естественнонаучные основания истории технологий. Развитие и выживание. Этика эволюции. Паразитарные структуры

В данной работе мы хотим более подробно коснуться ряда вопросов, которые были схематично изложены нами в более ранних работах, но которые становятся до конца понятными только в сочетании с материалом предыдущих глав - „Экология антропогенеза“ и „Родимые пятна государственности“. Материал следующих двух разделов подводит более общую базу под ряд утверждений, фигурировавших в этих главах, а также в последующих главах нашей книги.

Строго говоря, можно было бы обойтись и без подобного уровня обобщений. Однако нам важно показать, что наши схемы есть не просто обобщение некоторого ограниченного объема эмпирического материала, а вывод из фундаментальнейших законов развития жизни. В этом мы стремимся соответствовать лучшим традициям науки XX века, и российской науки в первую очередь. Ведь еще наш знаменитый соотечественник Вернадский утверждал, что закономерности развития сферы разума и человеческого общества органично вытекают из законов развития биосферы.

Автор, однако, отдает себе отчет в том, что материал такого рода не может быть изложен достаточно занимательно и живо. Единственно, что остается нам в этой ситуации сделать, это изложить упомянутые вопросы по возможности сжато, заранее извинившись перед читателем за сухость и конспективность изложения.

Судьба любой особи и любого вида в биосфере Земли - это непрекращающаяся борьба за ресурс жизнеобеспечения. Появление человека не отменило этого состояния, а лишь усложнило его. Человек стал эффективнее других животных бороться за ресурсы жизнеобеспечения с помощью орудий, поставив себя в зависимость уже от ресурсов, необходимых для поддержания и развития своего орудийного парка.

В этой борьбе за ресурсы есть только три возможные стратегии.

Первая. Захватить недостающие ресурсы у других. Это стратегия завоевания (захвата).

Вторая. Расширить круг ресурсов, с помощью которых решаются заданные проблемы. Например, расширить пищевой рацион (для животных), или расширить круг используемых материалов - медь, железо, а затем алюминий, и энергоносителей - дрова, уголь а потом нефть и газ (для человека). Это стратегия универсализации.

Третья. Увеличить эффективность добычи и использования ресурсов. Например, увеличить эффективность охоты и „чище обгладывать кости“ (для хищных животных), или увеличить КПД двигателей (для человека). Это стратегия специализации.

Стратегия завоевания у всех одна. Вторая и третья стратегии не могут осуществляться каждым отдельным видом животных с равным успехом одновременно по физиологическим причинам (нельзя одновременно хорошо и плавать, и бегать).

Только человек смог осуществлять обе эти стратегии одновременно с помощью орудий, обойдя тем самым физиологические ограничения.

Таким образом, с точки зрения ресурсопотребления человек отличается от животных, во-первых, массовым применением орудий для своих целей, во-вторых, возможностью осуществления с равным успехом всех трех стратегий и, в-третьих, вовлечением в сферу своей деятельности не только биологических ресурсов жизнеобеспечения, но и ресурсов для производства орудий.

Человек освоил орудия только с помощью знаний. В любом виде орудийной деятельности знания первичны. Чтобы произвести изделие, надо как минимум знать, что же ты хочешь создать.

Иными словами, „знание - сила“. Только знание может реально компенсировать недостаток ресурсов (включая трудовые) или орудий. „Избыток удобрений не спасает от недостатка ума“ - сказал в начале века великий Менделеев в дискуссии по проблемам агрохимии.

Новое знание появляется в значительной степени вследствие избыточных с точки зрения непосредственного жизнеобеспечения областей деятельности - религии, искусства, технического обслуживания бытовой роскоши, а в последнее время и фундаментальной науки.

Человек, как и животные, эксплуатирует открытые системы - берет энергию и ресурсы, которые не им созданы. Так что человек, после того как произошло разделение труда, может производить так называемый прибавочный продукт не потому, что это прерогатива трудового процесса, а потому, что это свойство всех открытых систем.

Человек в процессе труда как бы тратит вовлекаемые энергию и ресурсы, чтобы изготовить „парус”, с помощью которого он может улавливать „ветер“ (поток энергии и те же ресурсы) в гораздо больших объемах, чем это было затрачено на шитье „паруса“. Именно на подобный характер труда как деятельности по жизнеобеспечению обращали внимание многие исследователи, в частности наш соотечественник Н. Подолянский и известный современный американский ученый и политик Линдон Ларуш.

Отличие человека от животных в эксплуатации открытых систем биосферы и литосферы только одно: именно он может в процессе творческой деятельности (причину появления которой мы объяснили в „Экологии антропогенеза“) направлять избыточные ресурсы на решение „абстрактных“ проблем, которые затем могут воплотиться в новое знание.

Развитие человечества определяется, прежде всего, увеличением орудийного парка, его совершенствованием и расширением круга ресурсов (не созданных человеком), вовлеченных в процесс производства, что осуществимо только после появления соответствующего знания.

Можно ли считать эволюцию „бесцельным“ процессом? Коль скоро появилась жизнь, цель живого - выживать. Однако среда постоянно меняется, одни виды ресурсов заменяются другими. Живому для выживания надо постоянно иметь некоторый избыток жизненной прочности, надо „поддавливать“ косную среду, чтобы она своими неожиданными колебаниями не уничтожила жизни. Поэтому эволюция, понятая именно как попытка соединить стратегии универсализации и специализации, не случайность, а единственно возможное средство сохранения жизни.

Иными словами цель эволюции - сохранение жизни как явления. То, что в процессе эволюции организмы усложняются, а в итоге появляется разум лишь объективное следствие попыток реализации ее целей. Значит выживание невозможно без усложнения организации живого и появления разума.

Поэтому будем считать безусловно положительными с точки зрения сохранения жизни вообще и человечества в частности, а также, если хотите соответствующими Божьему замыслу, любые процессы ведущие к усложнению строения природы и увеличению количества знаний и мощи разума у человека.

При этом не прогресс как таковой, а его диспропорции, безграмотное и некомпетентное использование его результатов, надежда на каждом новом уровне прогресса остановить его и удержаться только в рамках бездумной стратегии захвата - вот причины экологических кризисов от древнего Египта до наших дней.

Можно сформулировать и этические принципы эволюции.

Выживание цель эволюции.

Прогрессивное развитие - единственная возможность реализации целей эволюции.

Опережающее развитие интеллекта - единственно возможный путь прогрессивного развития человечества.

То, что противоречит эволюции, прогрессу, интеллекту - противоречит выживанию человека и биосферы в целом, то и является плохим с точки зрения этики эволюции.

Оценивая коллизии эволюции, мы отделяем понятие хищник от понятия паразит, хотя и тот и другой эксплуатирует популяцию жертвы как ресурс для своего жизнеобеспечения. Можно доказать, что хищничество нейтрально с точки зрения этики эволюции, в то время как паразитизм оценивается отрицательно.

Сейчас на пропагандистской волне экологического бума практически бездоказательно во многих работах утверждается тезис об абсолютной ценности любых видов живых организмов.

Между тем в процессе эволюции с арены земной жизни сошло огромное количество видов. Исходя из сформулированных выше принципов этики эволюции мы можем утверждать, что существование отнюдь не каждого вида представляет безусловную ценность. Эволюция живого, реализуясь до появления человека методом „проб и ошибок“ вполне допускала и сохранение результатов своих ошибок какое-то время. Однако ошибки исправляются, и утверждать, что необходимо сохранение паразитов - явная передержка.

В данном контексте примечательно соответствие принципов „этики эволюции“ библейской мудрости. „Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится“ (Мтф., 15:13).

В чем же отличие паразита от хищника? Образно говоря, паразит - это сапрофит (эволюционно низкий организм, перерабатывающий мертвую органику), благодаря ошибкам эволюции оказавшийся в живом высокоорганизованном организме. Его эволюционная цель - утилизировать, извините, дерьмо для обеспечения жизни (высоко полезная функция), а не истощать эту жизнь, потребляя соки эволюционно продвинутых организмов. Хищничество в отношении более развитых организмов - вот что такое паразитизм, если охарактеризовать его максимально кратко.

С точки зрения этики эволюции паразиты вредны. Запомним этот тезис - паразитизм возникает при „подмене функции“ жизнеобеспечения в сообществе организмов каким-либо видом. В результате этой подмены паразитарный вид получает возможность физиологически комфортно существовать, своей деятельностью „не работая на эволюцию“. Попутно отметим, что хищничество либо нейтрально по отношению к эволюционному развитию, либо (что бывает значительно чаще) способствует ускорению эволюции.

По аналогии с паразитарными видами можно определить паразитарную структуру.

Назовем паразитарной структурой такую структуру, которая возникает при „подмене функции“ жизнеобеспечения в сообществе организмов одного вида, какой-либо, занимающей определенное положение в иерархии или в ином разделении обязанностей, группой особей этого вида. В результате этой подмены паразитарная группа получает возможность комфортно существовать, своей деятельностью „не работая на выживание и эволюцию“.

Организационные структуры обеспечивая реализацию эволюционных процессов, эволюционируют сами. И возникновение паразитарных структур также как и возникновение паразитических видов является результатом „ошибок эволюции“.

2. Суть развития территорий, государств и хозяйственных комплексов. Паразитарное перерождение структур управления

Исходя из предложенной концепции, судьбу любого человеческого сообщества, живущего на определенной территории (в частности население какого-нибудь государства, а еще точнее страны) можно представить в самом общем виде следующим образом. Оно контролирует указанную территорию и расположенные на ней ресурсы жизнеобеспечения (возобновимые ресурсы биосферы) и ресурсы для создания орудий (в основном это невозобновимые минерально-сырьевые ресурсы). Невозобновимые ресурсы в процессе эксплуатации безвозвратно истощаются. Возобновимые меняются более сложным образом. Если не подорван потенциал воспроизводства, то возобновимые ресурсы самовосстанавливаются (вырастают леса, восстанавливается плодородие почвы и т.п.) и их объемы колеблются во времени. Колебания определяются как собственными свойствами биосферы, так и внешними воздействиями - изменениями климата, интенсивностью эксплуатации и т.д.

Потенциал страны, помимо трудовых ресурсов, определяется системой „(1) возобновимые ресурсы - (2) невозобновимые ресурсы - (3) орудия - (4) знания“. На начальных этапах развития цивилизации, когда третий и четвертый компоненты изменяются крайне медленно, а второй компонент в силу небольших объемов производства также меняется незначительно, львиная доля текущего потенциала и амплитуда его колебаний определяются динамикой первого компонента. Вследствие того, что существуют естественно обусловленные колебания экологического потенциала (засушливые и дождливые годы, колебания численности промысловых животных и т.п. процессы), возобновимые ресурсы территорий меняются со временем.

На восходящих этапах роста ресурсного потенциала происходит рост мощи стран (и соответствующих государств), который при наличии соседей и возможностей захватить их территорию зачастую толкает усиливающуюся сторону на агрессивные войны, что является попыткой реализации стратегии захвата.

Колебания ресурсного потенциала на соседних территориях причудливым образом соотносятся друг с другом, что обусловлено изменениями климата, исходными объемами эксплуатации и т.п. Изменения потенциала, связанные с увеличением территории или ее потерями, накладываются на естественные колебания этого потенциала.

Все это дает совершенно неожиданные соотношения сил различных государств во времени.

Понятие пассионарности популяции, введенное Л.Н.Гумилевым, с точки зрения ресурсно-экологической не что иное, как режим функционирования популяции на восходящем витке ресурсного потенциала. Агрессия пассионарной популяции (и государства ею населяемого) вовне, в том виде, в каком ее изображал Л.Н. Гумилев, не что иное, как попытка реализовать стратегию захвата, пользуясь неожиданно увеличившейся мощью.

Трагедия безудержного захвата заключается в ее бессмысленности. Если нет существенной разницы в техническом уровне (а именно так по большей части было в древности), то захватываемые территории имеют, как правило, меньший потенциал (иначе они были бы населены более сильными соседями).

В подобном случае вполне естественно, что пассионарная популяция „растворяется” в захватываемых соседях, как хорошее вино в кувшине с простой водой. В итоге среднее качество популяции и среднее качество территории в расширяющимся государстве „пассионариев” неизбежно падает.

Тем не менее, в процессе укрупнения государств может происходить и прогрессирующее накопление потенциала. Подобное происходит, если удается захватить большие территории, мобилизовать большие объемы (вследствие именно величины территорий, а не их относительного богатства) доставшихся ресурсов, существенно увеличить орудийный парк и все это сконцентрировать на деятельность, способствующую резкому накоплению суммы знаний.

Слова „мобилизовать” и „сконцентрировать” являются в данном случае ключевыми. Однако мы должны ясно отдавать себе отчет, что это есть не что иное, как ограбление. То есть исходно более скудные захватываемые территории становятся еще беднее. И расширяющееся государство „пассионариев” в итоге, в среднем, все же ускоренными темпами „скудеет”, если говорить о его территории в целом.

Однако гораздо более важен вопрос, куда будут направлены сконцентрированные „пассионариями” ресурсы. Концентрация ресурсов на цивилизационный прорыв (что по силам именно государству как специфической структуре) далеко не правило, а лишь одна из возможностей.

Следует, однако, заметить (и об этом мы еще будем говорить ниже), что только реализация подобных сценариев является главным оправданием сохранения государства как структуры с точки зрения цивилизационной и эволюционной целесообразности.

Любой же захват в „чистом“, если так можно выразиться, виде, рано или поздно вновь ставит вопросы выживания, но на большей территории и для большего числа подданных (да еще и после мерзостей и потерь грабительских войн, а потому в еще более острых формах). Невозобновимые ресурсы медленно, но неуклонно расходуются. Объем потребления возобновимых подходит к своему пределу, за которым начинает сказываться жесткая зависимость колебания потенциала от колебания объема возобновимых ресурсов.

А возможности соседей могут в любой момент возрасти. Поэтому угроза вымирания от голода либо уничтожения в войне никогда не покидала совершенно народы древности и средневековья.

Собственно накопление знаний в то время имело бессистемный характер. Основным источником знаний были религия, искусство и техническое обслуживание бытовой роскоши. Фундаментальная наука находилась в зачаточном состоянии. На современном этапе она стала основным источником новых знаний, однако роль вненаучных источников знания пока тоже сохраняется.

Мы зачастую недооцениваем вненаучные источники знания на определенных этапах развития цивилизации. Между тем они сыграли и продолжают играть колоссальную роль в развитии человечества. Приведем только несколько примеров.

Культурные растения и животные, как установлено современной наукой, первоначально использовались в первобытных религиях как культовые элементы. Таким образом, животноводство и земледелие выросло из религиозного поклонения неким поначалу „бесполезным“ растениям и животным.

Медь сначала использовалась в украшениях, в то время как люди еще пользовались в основном каменными орудиями. Таким образом и первая металлургия изначально выросла из обслуживания „индустрии роскоши“.

В рамках ювелирного искусства позднего средневековья были отработаны технологии, на которых базировалось первоначальное примитивное приборостроение, без которого невозможно было бы навигационное обеспечение регулярных плаваний в Америку (к новым богатым ресурсам!).

Первая винтовка была выполнена в качестве подарка кролю Франции как диковинка с нарезкой ствола в виде лилии. И только потом выяснилось тактико-техническое превосходство нарезного оружия. Да и сейчас на Западе множество внедрений та же военная промышленность черпает из новинок электроники, разработанных для развлекательных нужд.

Таким образом, можно утверждать, что отсутствие науки не есть отсутствие инноваций. Исключительная роль науки состоит, возможно, не столько в самом поиске инноваций, сколько а в их систематизации и тиражировании. Наука не дает (во всяком случае не должна давать) новым знаниям исчезнуть. Инструментом этого служит теоретическое осмысление новых фактов, позволяющее затем „на кончике пера“ восстановить любую один раз зафиксированную и осмысленную ситуацию.

Однако знания все-таки накапливались и в „донаучные времена“. Удачливые государственные правители поощряли роскошь и искусство, жертвовали средства на развитие церквей. Случайное бессистемное знание, аккумулируясь, давало иногда возможность для технологических прорывов.

Научно-технические революции обычно протекали следующим образом. Сначала в результате накопленного знания появлялась и реализовывалась идея расширить круг потенциально используемых ресурсов. Ярким примером служит здесь металлургия, начавшая с использования самородной меди, а затем освоившая все медные руды, оловянные руды, железные руды различной степени богатства и т.п.

Как правило это расширение сразу давало колоссальный выигрыш трудозатрат.

Затем начиналось медленное эволюционное совершенствование технологий. Целенаправленно, а зачастую просто по логике производства, методом проб и ошибок постепенно увеличивался коэффициент полезного использования материалов и энергии. Яркий пример тому появление все новых поколений двигателей внутреннего сгорания, где КПД медленно, но растет.

Уровень специализации не так ярко проявлялся в успешном увеличении производственного потенциала, однако был как бы автоматически предопределен самим процессом производства.

Любой технологический прорыв (реализованное ! знание) тут же закреплялся в военной сфере.

Выигрыш в битве за глобальный ресурс получал самый умный. Фактически никто не отменял жестоких правил борьбы за выживание. Однако эволюционно не закреплялось голое животное хищничество древних деспотий, а лишь хищничество обслуживающее эволюцию.

В конечном итоге в процессе конкуренции выигрывал тот народ, который с помощью растущего знания успешно реализовывал одновременно стратегии универсализации и специализации. Возможность захвата чужого ресурса была лишь дополнительным поощрением способному ученику, которое должно было стимулировать дальнейший поиск.

Как уже видно из вышесказанного, борьба за ресурс и цивилизационное лидерство не прекращалась с самого начала развития цивилизации. Разумеется в этой борьбе не мог не использоваться такой инструмент, как государство. Именно внешние функции государства, направленные на концентрацию усилий (а именно это основная функциональная ценность государства как структуры) по обеспечению борьбы за цивилизационное лидерство (а именно к этому в конечном итоге сводилась наиболее напряженное межгосударственное противоборство) соответствовали этике эволюции. Государство „рационализировалось“, превращаясь из „подлого паразита“ в „благородного хищника“.

Соответственно рационализировались и другие структуры управления, созданные под влиянием государства. Именно положительные, эволюционно оправданные, свойства различных управленческих структур и соответствующих социальных слоев дают возможность создавать их благоприятный образ в общественном сознании.

Однако следует признать, что изначальные черты „антиэволюционности“ и, следовательно, паразитарности никогда не были изжиты до конца ни государством, ни создававшимися под его эгидой социальными институтами. Более того, неоднократно наблюдался и обратный процесс паразитарного перерождения, вроде бы обретших цивилизационный смысл управленческих структур.

Хрестоматийными примерами подобного рода могут служить коррумпированные полицейские структуры, слившиеся с преступным сообществом, и армии, используемые для выполнения внутренних, а не внешних функций. Здесь, однако, все слишком очевидно - структуры, потребляющие общественные ресурсы для выполнения определенных целей (в приведенных случаях это борьба с преступниками и внешними врагами) делают нечто совершенно противоположное. И основой здесь является очевидное „выпадение“ соответствующих профессиональных слоев из общества в целом, что, в общем-то, вполне естественно для атомизированной людской массы древних и средневековых государств, не изживших свои отрицательные черты в рамках становления национального государства, о чем мы будем говорить ниже.

Однако для лучшего понимания процесса паразитарного перерождения рассмотрим следующий более сложный пример, не сводимый к „родимым пятнам государственности“.

В условиях осознания человечеством истины „Знание-сила“ особую роль заняла фигура организатора, предпринимателя, промышленника, который собирает материальные ресурсы для реализации некой новой идеи в производство.

Отнюдь не всегда сам обладая некими значительными ресурсами (материальными, земельными, денежными) предприниматель находит пути соединения возможностей собственников денег (банкиров), земли (государство или землевладелец) и т.п. для реализации некой идеи.

В случае успеха, каждый доверивший свои средства (в широком понимании этого слова) предпринимателю получает свою долю успеха. Сам предприниматель также имеет свою часть. Мы уже говорили ранее, что в силу открытости биологических и производственных систем говорить о прибавочной стоимости бессмысленно. Она, условно говоря, присутствует всегда в любом акте жизнеобеспечения. Предприниматель же в данном случае организует более эффектный процесс, материально-энергетический выигрыш от которого выше, чем наблюдался ранее.

Успешное предприятие дает выигрыш по сравнению с другими, не использовавшими данную идею. Предприниматель по своей прогрессистской сути - заинтересованный организатор прогресса. Развитие предпринимательской деятельности по идее должно создать такое „плотное“ востребование новых идей, чтобы ни одна из них не пропадала втуне.

Однако используя институт частной собственности, который должен как инструмент обеспечить предпринимательскую деятельность, предприниматели зачастую направляют его на цели по сути глубоко чуждые назначению предпринимательства. Распространяя институт частной собственности не на результаты труда и идеи, которые действительно можно считать созданными конкретными людьми и которые этим людям и должны принадлежать, а на природные ресурсы, предприниматели пытаются эксплуатировать „созданное Богом“.

Вместо прогрессивной „погони за идеями“, для чего и нужен предприниматель, начинается „погоня за ресурсами“, для чего лучше подходит бюрократ или военный. Налицо паразитарное перерождение и подмена функций предпринимательства.

Особенно показательно в контексте данного примера развитие института финансов. Интенсификация обмена ресурсами и орудиями привела к необходимости информационного обслуживания этого процесса. Появился всеобщий эквивалент товаров - деньги и структуры, обеспечивающие их учет. Это информационная функция. Однако паразитарное перерождение информационной функции ведет к появлению так называемых спекуляций, когда нет ни реальных товарных потоков, ни объективной информации. Биржевые дельцы „делают деньги“ на искажении информации, т.е. прямо противоречат своему целевому назначению.

Показательно, что сейчас в мировом хозяйстве только малая часть денежных потоков (по оценкам некоторых специалистов не более 2,5%) сопровождает соответствующие потоки энергии, ресурсов и товаров. Остальная часть задействована в чисто спекулятивных фиктивных операциях, что исподволь готовит глобальный кризис мирового хозяйства. Поразительно - этот кризис в наибольшей степени ударит именно по финансистам. Однако они, полностью соответствуя паразитам из животного мира, эгоистически способствуют гибели „хозяина“, вмещающего организма (а значит и своей собственной), ради сиюминутных благ.

3. «Нелирическое» отступление. О морском и континентальном пути развития всерьез

Сформулированная выше эскизная модель развития территорий, государств и хозяйственных комплексов дает возможность, в частности, довольно просто, и вместе с тем достаточно научно, изложить суть пресловутой проблемы о „морском” и „континентальном” пути развития. По нашему мнению эта проблема дается в нашей научной и научно-пропагандистской (да простит читатель это определение) литературе весьма запутано, эмоционально и политизировано.

Понятна и оправдана известная „литературщина” и идеологизация в освещении данной проблемы теми, кто впервые поставил и развил ее в прошлом веке. Но в третьем тысячелетии просто неприлично путать жанры примитивных агиток и серьезных трудов. Еще более неприлична претензия выдавать тома не содержащих ни одной цифры бессодержательных заклинаний иных наших „геополитиков” за капитальные теоретические работы.

Поэтому мы постараемся кратко, ясно, но корректно изложить данный вопрос. Пусть мы и пишем в несколько облегченном жанре трактата.

Малоизвестен, но очень интересен следующий факт. Свыше 50% мирового промышленного потенциала сосредоточено в 200 километровой прибрежной полосе. Это объясняется тем, что расходы на транспортную инфраструктуру значительно осложняют освоение внутриконтинентальных районов (для примера в России сейчас в среднем около 50% себестоимости продукции занимают транспортные расходы).

Прибрежное положение региона в силу облегченности транспортных расходов прямо таки диктует региональную специализацию и опору на межрегиональный обмен. Это способствует развитию экономики, но в совершенно определенном направлении. Можно утверждать, что „прибрежный“ тип развития отличается:

Первое. Опорой на обмен и межгосударственную торговлю.

Второе. Более высоким (при прочих равных) уровнем жизни населения. И вследствие этого:

Третье. Развитием паразитарных структур в сфере финансов, предпринимательства и неэквивалентного межгосударственного обмена.

Четвертое. Традиционно большей долей „индустрии роскоши“ во вненаучных источниках знаний.

Пятое. Резко специализированной научной традицией, сильной своей аналитикой, но слабой в плане синтеза знаний.

Шестое. Идеологией „глобальности“, интернационализма, что в конечном счете сводится к требованиям открытости чужих источников сырья.

Как видим, все это основные постулаты того типа (или тех типов) цивилизации, которую иногда называют западной, но которая по существу является прибрежной. Япония и Сингапур не менее (если не более) „западны“, чем Англия или Франция.

Сказанное не значит, что все прибрежные государства автоматически реализовывали свои возможности (например, Япония в прошлом веке), однако, судя по всему, сейчас это осознано и будет реализовано всеми, эти возможности имеющими.

Другой момент связан с тем, что западный (будем называть его условно так) стиль связывается с правами человека и демократией. Нет оснований полагать, что это детерминировано. Англия демократична, Сингапур авторитарен. Скорее всего, это просто случайность, обусловленная исторической конкретикой.

Континентальное положение региона в силу большой величины транспортных расходов диктует региональную универсализацию и опору на собственные силы. С другой стороны внутренние части континентов богаче как возобновимыми ресурсами (в силу меньшей хозяйственной истощенности относительно труднодоступных территорий), так и минерально-сырьевыми (хотя бы в силу большей площади суши). Однако они требуют гораздо больших усилий для обеспечения общегосударственных структур (транспорт, связь, управление).

Можно утверждать, что „континентальный“ тип развития отличается:

Первое. Опорой на собственные силы и ресурсы.

Второе. Менее высоким (при прочих равных) уровнем жизни населения. И вследствие этого:

Третье. Развитием паразитарных структур в сфере внутреннего управления (бюрократия).

Четвертое. Традиционно большей долей религии и искусства во вненаучных источниках знаний, а также относительно большой „государственной наукой“.

Пятое. Синтетической научной традицией, с относительно слабой аналитикой, однако сильной своими обобщениями, возможностями интегрировать чужое знание.

Шестое. Идеологией „региональности“, национализма, что в конечном счете сводится к требованиям „чужого не надо, своего не отдадим“.

Континентальную традицию трудно назвать „восточной“, ибо под Востоком понимается более узкая идеология. Нельзя считать ее также традиционно авторитарной и антигуманной. Достаточно вспомнить хотя бы „Русскую Правду“ Ярослава Мудрого или казачью военную демократию.

Наиболее яркой и резко выраженной континентальная традиция предстала в России. Россию можно назвать вообще единственно „чистым“ представителем континентализма.

Все остальные национальные типы цивилизаций, даже тяготеющие к континентализму обязательно имеют в своих традициях значительную долю „океанического“.

В настоящее время континентальная традиция, несмотря на кажущийся крах, имеет возможность дать пример решения глобальных задач.

В частности, после угрозы ядерной войны, экологический кризис стал одной из наиболее опасных угроз человечеству. Избежать его можно только громадным опережающим развитием науки и всех источников знания вообще.

Западная метода решения экологических проблем путем переваливания их на другие регионы с помощью торгово-финансового грабежа в длительной перспективе обречена. С другой стороны развитие науки и знания без видимых результатов их немедленного использования, также вне западных традиций. В случае ослабления притока ресурсов извне Запад пожертвует своей наукой одной из первых.

С другой стороны Россия пока не может решить проблемы своего выживания, не решив проблемы построения национального государства по возможности в наиболее чистом виде.

Только убрав паразитарные барьеры, Россия сможет на основе своих континентальных традиций решить проблемы экологического кризиса на путях высокой духовности, безусловного авторитета знаний, синтетической научной школы, относительной скромности в потребностях.

Итак, построение национального государства в России - единственная возможность выжить для России и, более того, дать пример выживания для всего мира в условиях надвигающегося ресурсно-экологического кризиса.

На этом мы закончим изложение естественнонаучных основ концепции истории развития технологий и эволюции структур управления и продолжим наше повествование дальше.

4. Лимитирующие факторы развития и их преодоление в процессе производства. Путь земледельца и путь скотовода

Теперь посмотрим еще раз на производство как на процесс жизнеобеспечения. Допустим, мы научились измерять, причем в неких общих единицах, трудовые ресурсы, возобновимые ресурсы, невозобновимые ресурсы, количество орудий, количество знаний. Мы сейчас отвлечемся оттого, что такая задача чрезвычайно трудна и составляет, возможно, предмет отдельной научно-исследовательской программы. Итак, допустим, эта задача решена.

В чем же тогда будет состоять оптимизация процесса производства? В получении возможно большего количества продукции при фиксированных затратах всех видов ресурсов. Иными словами, отношение продукции к сумме, затраченной на ее производство ресурсов (трудовых + возобновимых + невозобновимых + количества орудий), должно быть максимальным. Знания мы исключаем из рассмотрения, ибо их использование не сокращает их количества. Такая схема видится в идеале.

На самом деле, некоторых ресурсов может быть в избытке, - некоторых в недостатке. Кроме того, как мы показали в „Родимых пятнах государственности“, естественным стремлением человека как всякого живого существа является, прежде всего, сокращение расхода своих трудовых ресурсов на единицу продукции. Поэтому организация производства в каждой конкретной ситуации является более простой.

Мы уже можем определить, исходя из материала, изложенного в „Экологии антропогенеза“ и „Родимых пятнах государственности“, целевые установки по крайней мере для двух типов производства: догосударственного охотничье-скотоводческого и ирригационного древнеземледельческого. Для первого, как мы показали ранее, непосредственная деятельность имеет целью достижение максимума отношения продукции к затрате трудовых ресурсов. Для ирригационного мотыжного земледелия целевая функция иная: достижение максимума отношения продукции к затратам возобновимых ресурсов, а еще точнее, только части возобновимых ресурсов - территории.

Иными словами, древние охотники, совершившие революцию при помощи огня, искали новые возможности все более результативной охоты, искали новые виды возобновимых ресурсов и более экономных, с точки зрения расхода своих усилий, способов добычи этих ресурсов. При этом они не были стеснены территорией: все саванны и степи мира были в их распоряжении. А верхушка древнеземледельческих государств поначалу искала возможности максимально расширить площадь поливной пашни и не была стеснена в использовании трудовых ресурсов своих рабов.

Заметим, что наши построения, как и всякая схематизация, описывают ситуацию лишь в первом приближении. И мы в данном случае хотим лишь показать, что одни ресурсы расходуются максимально бережно в процессе повседневной производственной практики, а другие расточительно, хотя это не всегда значит, что их просто бессмысленно уничтожают. В данном случае существуют и промежуточные варианты, однако, в каждой ситуации, как, мы надеемся, уже ясно читателю, есть очевидные предпочтения. С учетом этой оговорки мы будем и дальше придерживаться подобной схематизации, ибо она позволяет понять очень многое.

В данных примерах мы исключили из рассмотрения орудия, ибо их „расход“ в процессе производства в столь примитивных условиях был относительно невелик. Однако по мере вовлечения в производство изделий из меди (учтем, что медь сравнительно редкое ископаемое) целевая функция производства изменилась и выглядела как стремление к максимизации отношения продукции к сумме расходов земельных ресурсов, невозобновимых ресурсов и орудий, в которых ценился прежде всего не труд, затраченный на их производство, а материал.

Железный век, пришедший на смену бронзовому, поначалу снял вопрос о дефиците руды для основного конструкционного материала - железа, ибо железных руд было неизмеримо больше, чем медных. С другой стороны, орудийный парк все более возрастал (к орудиям в данном случае следует причислить и рабочий скот). Недостаток орудий мог существенно ограничивать производство. В этой ситуации целевая функция феодального производства предстанет перед нами, как стремление достичь максимума отношения продукции к расходам земельных ресурсов, орудий и отчасти труда.

 Последний ресурс эксплуатировался при феодализме, конечно же, расточительно. Однако на ранних этапах, когда земля в Европе была еще не в таком дефиците, как в долине Нила, трудовые ресурсы надо было если не беречь, то хотя бы не истреблять, как в древнем Египте или Ассирии. Поэтому в хозяйственной структуре феодализма и возникли механизмы, несколько смягчающие непроизводительные расходы трудовых ресурсов. Хотя „идеальной“ схемой феодального хозяйства можно все же назвать стремление к максимуму прежде всего отношения продукции к расходам земельных ресурсов и орудий.

Мы не рассматриваем сейчас производство предметов роскоши, где, конечно же, роль невозобновимых ресурсов, т.е. запасов руд драгоценных металлов, всегда была решающей. Изготовление предметов роскоши лежало вне непосредственных потребностей жизнеобеспечения.

Капитализм, где труд был наемным, опять изменил целевые установки производства. Основной целью стала максимизация отношения произведенной продукции к сумме расходов трудовых ресурсов, орудий, невозобновимых, а также возобновимых ресурсов. Однако это несколько идеализированная схема. На самом деле, классический капитализм в Англии, а затем в США стремился сделать возобновимые и невозобновимые ресурсы как можно более доступными, чтобы их можно было бы расходовать расточительно и в идеале исключить из целевой функции производства.

Для земельных и других возобновимых ресурсов эта цель в XIX веке если не была достигнута, то, во всяком случае, значительно приближена в США и ряде других стран. Вовлечение огромных земельных массивов на вновь освоенных территориях сделали землю на какое-то время очень дешевой. Ценилась не территория как таковая, а ископаемые, либо коммуникации на этой территории (городская земля). Последний случай можно схематизировано рассматривать как некий объем „зарытого в землю оборудования“, а не землю как таковую. В это же время в США, Канаде, Австралии неосвоенные территории для сельскохозяйственного производства зачастую предоставлялись переселенцам-фермерам за символическую плату, покрывающую расходы только на канцелярское оформление собственности.

В данном случае можно возразить, что при капитализме капиталист и оплату труда стремится тоже сделать как можно меньше. Однако это не всегда и не везде так. Вспомним, например, Генри Форда, увеличившего оплату труда в 2,5 раза и разбогатевшего, помимо всего прочего, и от реализации отдаленных последствий этой акции. Но дело даже не в этом. Сам факт регулярной оплаты труда не позволяет расходовать его расточительно, „немерено“. И если в отношении ресурсов лидеры капиталистического мира в целом упорно „играли на понижение“ как минимум в последние 100-150 лет, то в оплате труда такой тенденции не наблюдается. Наоборот, во второй половине XX века она возрастала практически повсеместно в развитых капиталистических странах.

Хотя в последние годы реальная заработная плата в странах Запада по некоторым данным вновь начала снижаться, это еще ни о чем не говорит. Налицо некие значительные колебания зарплаты в странах, мировых лидерах, по контрасту с упорно реализуемой тенденцией снижать стоимость сырья.

Социализм, получивший наиболее яркое воплощение в СССР при Сталине (ниже мы обоснуем этот свой тезис), породил новую целевую функцию производства: максимизацию отношения продукции к расходу (амортизации) орудийного парка. Земля и другие возобновимые ресурсы, ископаемые, а тем более труд расходовались в СССР при Сталине крайне неограниченно, бережное отношение было только к производственным фондам.

Следует подчеркнуть полное отсутствие эмоционального оттенка в наших оценках. Это лишь констатация фактов, не более того. Итак, мы показали существенно разные внутрипроизводственные стратегии в различных социально-экономических условиях. Все они вызваны наличием в каждой ситуации различных лимитирующих факторов. Древним земледельцам не хватало земли, капиталистам - денег на наем персонала и покупку  оборудования и сырья (то есть не хватало желаемого объема трудовых ресурсов, оборудования и сырья). А хозяйству СССР в 30-е годы не хватало прежде всего оборудования для растущей промышленности, тем более после того, как оно было уничтожено и расхищено в гражданскую войну. При этом, в распоряжении государства были огромные массы крестьянства, высвобожденные из деревни в результате коллективизации, и уникальные минерально-сырьевые и природные ресурсы одной шестой части суши Земли. Поэтому вышеперечисленные факторы никак не ограничивали производство.

В данном разделе мы не ставили своей задачей наметить некие исторические закономерности развития систем управления производством. Отдельные приведенные примеры должны, на наш взгляд, убедительно подтвердить только один вывод. В зависимости от конкретной хозяйственной и ресурсно-экологической ситуации перед производством, как перед системой жизнеобеспечения и самовоспроизводства, стоят разные цели. Настроенность на выполнение этих целей предполагает создание адекватных управленческих структур, систем оценки результатов и систем стимулирования оптимальных стратегий.

Совершенно очевидно, что в организационном смысле эти системы управления при столь различных целях будут совершенно различны. Именно поэтому так не похожи экономические системы рабства, феодализма или капитализма.

5. Политика и производство. Сколько раз на Земле был построен социализм?

Говоря пока только о производстве и экономике, мы надеемся, что показали, достаточно убедительно, различие хозяйственных механизмов в зависимости от целевой функции производства. Но, помимо решения внутрипроизводственных проблем, каждая хозяйственная система требует и внешнего обеспечения.

Зачем оно нужно, спросит иной читатель. Коль скоро автор показал возможность построения производственно-хозяйственных систем (назовем их экономическими системами), адекватных любой возникавшей ситуации, то пусть бы они и менялись себе спокойно с изменением внешних условий. Это, очевидно, не так. Отбросим пока субъективный фактор. Обратимся к объективным закономерностям.

В главе „Родимые пятна государственности“ мы показали, что мотыжное земледелие потому и было мотыжным, что для прокорма рабочего скота в древнеземледельческих цивилизациях не было достаточного количества пастбищных угодий. И этого скота там просто не было. Допустим, Сахара вдруг снова стала бы цветущей лесостепью. Разве можно было бы ирригационным земледельцам в одночасье снова стать вольными скотоводами при отсутствии достаточного количества скота?

Это простейший пример. Однако вся история хозяйствования говорит о том, что очень трудно при изменении условий изменить хозяйственную структуру, переналадить орудия, переучить персонал, изменить систему коммуникаций и решить массу тому подобных задач. Именно поэтому первая реакция человека на изменение условий, влияющих на производство, - это сохранение (или восстановление) внепроизводственными способами старых условий. При этом зачастую не важно, настолько ли они были благоприятны.

Вспомним, чтобы выбраться из ресурсно-экологического кризиса, разразившегося в бассейнах и долинах великих тропических рек, человеку нужно было создать такую внеэкономическую структуру, как государство - коллективного людоеда, единственная положительная роль которого состояла в создании механизма концентрации слабо понимающих друг друга и враждебных друг к другу людей для решения неких общих задач. Решение этих задач привело к созданию принципиально новой системы хозяйства. Эта система характеризовалась целевой функцией достижения максимума отношения продукции к используемым земельным ресурсам.

Раз возникнув, государство, как один из инструментов управленческой структуры, продолжало существовать. Его уже использовали для обеспечения внешних условий при сложившейся системе хозяйствования. Не стало хватать рабов - пошлем армию в поход за пленниками. Не менять же хозяйственную структуру.

Аналогично в XVII-XX веках рассуждали руководители колониальных государств. Не хватает ресурсов для бурно развивающегося производства - возьмем их в колониях, не перенастраивать же систему хозяйства, где эффективность производства измеряется деньгами. А ведь деньги в первую очередь оценивают (а следовательно, экономят) только затраты труда, живого либо овеществленного в орудиях (правы были в этом классики марксизма). Вот и дымили канонерки у чужих берегов, стимулируя менее продвинутых в технике дикарей делиться ресурсами, которых не было в Англии или Франции.

А вот кочевникам ни ископаемые, ни люди не были нужны. Им была нужна территория. Зачем кочевнику рабы, если скот сам пасется. Поэтому они просто уничтожали людей и хозяйственную структуру на завоеванных территориях, чтобы там не могло снова возникнуть оседлое население, занимающее землю, на которой должны пастись стада. Это потом, когда кочевники вошли в контакт с рабовладельцами-мелиораторами, они часть пленников начали продавать им. Но это побочное замечание. Нам важно другое. Кочевники тоже не собирались отказываться от своей системы хозяйства, а использовали собственные слабо оформившиеся государственные, и прежде всего военные, структуры для достижения оптимальных условий при сложившейся у них системе хозяйства.

И в СССР 30-х годов также использовалась вся мощь государства, чтобы обеспечить возможность расточительного расходования трудовых ресурсов. Интересно, что пока в конце 20-х годов промышленность только набирала обороты, когда массу безработных еще нельзя было обеспечить орудиями труда и „дать им фронт работ“, вопрос о коллективизации не вставал. Сталин даже поддерживал Бухарина. Однако, когда в самом начале 30-х расширяющееся производство, не привыкшее экономить трудовые ресурсы, потребовало их, была сменена не целевая функция этого производства, а была произведена организованная государством „трудовая интервенция“ из деревни на заводы, фабрики и рудники.

Приведенные примеры этого раздела опять же не представляют некой системы. Мы просто показали, что сплошь и рядом сложившимся системам хозяйства активно помогает государство. Это произошло с самого начала возникновения данной структуры.

Однако  государство не только может обеспечивать функционирование уже работающего хозяйственного механизма, но и являться инициатором создания новой хозяйственной парадигмы. Вспомним, что зародилось государство именно во время краха кочевого скотоводства. Именно благодаря государству стало возможным мотыжное поливное земледелие. Можно привести и более близкие примеры такого рода.

Современные западные государства, испытав экологический кризис, проводят своеобразную революцию, заставляя хозяйственную систему перейти на новую целевую формулировку, заставляя производителей учитывать прямые и косвенные затраты природных ресурсов своих стран, ибо капиталистическая производственная система сама по себе этого не может сделать (при этом, однако, те же государства продолжают мировую борьбу за ресурсы чужих стран).

Последовавшая после Великой Отечественной войны „вялая капитализация“ СССР, завершившаяся перестройкой, в хозяйственном отношении была тоже ничем иным, как реакцией на утрату избыточности в трудовых ресурсах (результат войны). Их нельзя было расходовать расточительно. В целевую формулу надо было ввести учет расхода трудовых ресурсов.

В данных построениях мы предполагаем, что государство поддерживает определенную систему хозяйства, а в определенных условиях заставляет ее измениться, спасая от катаклизмов (хотя и действует не всегда успешно и адекватно условиям, но это другой вопрос). Крах системы хозяйства принесет крах государству. Мы отдаем себе отчет, что не все так просто, однако в первом приближении мы принимаем именно эту схему.

Однако государство, создавая внешние условия для функционирования системы хозяйства, должно иметь в своем распоряжении определенные средства для этого. Тут могут быть разные модели. Одной из них является модель, когда государство одновременно является и некой внешней, по отношению к собственно хозяйственной системе, силой, и единственным собственником всех ресурсов, орудий, территорий и, фактически, людей. Последнее не обязательно понимать как рабство древнеегипетского типа. Здесь важно понять, что человек перед государством просто не имеет никаких альтернативных (негосударственных) возможностей жизнеобеспечения и, следовательно, никаких прав, хотя может и достаточно комфортно жить.

Такая система собственности была во всех древнеземледельческих первых цивилизациях Египта, Месопотамии, древнего Китая. Подобная система собственности была у майя, инков, ацтеков. Почти такая же система была в средневековых цивилизациях долины Аму-Дарьи. Эта система собственности, а еще шире - система управления - очень эффективна для решения экстремальных задач, когда производство по тем или иным причинам заходит в тупик.

Мы не будем дальше держать читателя в неопределенности, и скажем сразу: именно такую управленческую структуру мы называем социализмом. Все построения Маркса и его последователей в этом вопросе представляются нам достаточно путаными. Единственным однозначно понимаемым признаком социализма из всех марксовых выкладок представляется госсобственность на все виды ресурсов, включая трудовые. И известная полемика по этому поводу Энгельса с Дюрингом не является здесь аргументом. Энгельс не смог противопоставить Дюрингу никакой управленческой и экономической реальности, или хотя бы реальности мысленного эксперимента, реальности ситуационной. Социализм есть госсобственность на все. И другого социализма нет. Так примерно утверждал Дюринг. И жизнь показала его правоту.

В противовес этому утверждению можно было бы привести только два существенных аргумента, но и они не выдерживают никакой критики.

Аргумент первый. Социализм является прежде всего обществом, обеспечивающим социальные гарантии. Это не так. Не только социализм дает социальные гарантии. И не он как таковой обеспечивает возможность их реализации. Подробнее этот вопрос мы рассмотрим ниже.

Аргумент второй. Социализм - это общество, реализующее идеологию равенства. Я вынужден извиниться перед читателями, но подобные утверждения я бы не рассматривал, как не рассматривают патентные бюро проекты вечного двигателя. Идеология не есть наука. С помощью идеологии опытный демагог может представить наилучшей любую управленческую структуру.

А вот жизненный опыт свидетельствует, что социальное неравенство при социализме отнюдь не уменьшается. Скорее наоборот. Так было в годы Гражданской войны, когда голодающим и вымирающим населением управляла дорвавшаяся до царских палат обжирающаяся банда большевиков. Так было практически во все годы Советской власти, за исключением последних десятилетий, когда практически началась „ползучая капитализация“ социалистического режима. Аномалии структуры потребления на различных слоях общественной пирамиды в СССР очень напоминают Древний Египет, Вавилон, Ассирию и т.п. государства.

Таковы реалии. А идеология - дело, извините, десятое. Далеко за примерами ходить не надо. Сколько политических деятелей, далеких от христианских принципов равенства и всеобщей любви, также успешно использовали христианство отнюдь не в христианских целях? И ничего. Чем же лучше социалистическая идеология всеобщего равенства?

Итак, социализм есть общество с господством госсобственности. Но если социализм именно таков, то его можно представить на любом витке общественного развития. Социализм мотыжного земледелия - это древний Египет и другие древнейшие цивилизации. Социализм в эпоху „коня, быка и железного плуга“ - это средневековые государства Аму-Дарьи и средневековый Китай. Социализм индустриальной эпохи - это СССР 30-х годов.

Менее четко оформленный вариант индустриального социализма - национал-социализм в Германии и фашизм в Италии. Эти структуры, что характерно, сформировались в результате длительного периода безработицы, то есть избытка трудовых ресурсов.

Социализм эффективен всегда, когда назревает ресурсно-хозяйственный кризис при избытке (фактическом или потенциальном) трудовых ресурсов. Избыток трудовых ресурсов обязателен, ибо, как мы показали в „Родимых пятнах государственности“, изначальная природа государственных институтов состоит в их ориентации на экстенсивную эксплуатацию этого типа ресурса. Социализм нацелен на эффективное решение любого кризиса через экстенсивную эксплуатацию трудовых ресурсов. При реализуемости данной стратегии социализм - наиболее конкурентоспособный способ управления.

В кризисных ситуациях иной природы, когда трудовые ресурсы недостаточны, государственное регулирование не может быть пущено на полную мощь. Оно имеет место быть. Но при этом государство вынуждено самоограничиваться (или быть ограниченным обществом) в методах, а, следовательно, не столь эффективно и в результатах.

Когда, в какой последовательности, в рамках каждой хозяйственной парадигмы наступают кризисы того или иного характера, совершенно не ясно. Поэтому закономерности наступления социализма в той или иной хозяйственно-производственной формации совершенно непредсказуемы априорно (хотя, зная текущую ситуацию, ближайший кризис можно предсказать). Таким образом, этот процесс исторически индивидуален. Все мотыжное ирригационное земледелие во всех без исключения странах было с самого начала социалистическим. А в индустриальном обществе социализм был не везде, и то на финальных этапах развития этого общества в преддверии перехода к постиндустриализму.

Наряду с государственной имеются и иные виды собственности. Однако, уже рассмотрение периодов господства госсобственности, где не выявляется никакой тенденции и никакой периодичности, позволяет нам утверждать, что сами по себе смены форм собственности не являются основной системой для понимания закономерностей развития человеческого общества.

6. Реалии прогресса. Преодоление марксизма

Тем не менее, очень многие ученые видели, а скорее интуитивно ощущали некие закономерности последовательного необратимого развития человечества. Действительно, есть же разница между первобытным охотником-скотоводом и инженером конструкторского бюро. Есть же разница между разбросанными по необъятным просторам Земли разрозненными группами землянок и шатров и сетью современных городов. Конечно, есть, и вроде бы развитие достаточно последовательно идет в определенном направлении.

Именно это, скорее интуитивное, видение развития попытался научно сформулировать Маркс. В то время, когда он писал свои основные труды, только начала оформляться теория эволюции, практически не было антропологии, никто не рассматривал производство как систему управления. Наука об управлении появилась только после смерти Маркса, еще не поставлены и не изучены были экологические проблемы, роль знания как фактора производства тоже не была оценена (патентное право оформилось уже после написания основных трудов Маркса и Энгельса).

Как мы показали выше, именно эти отрасли знания активно используются в решении тех проблем, о которых так много писал Маркс. Поэтому совершенно очевидно, что он просто не мог не то что правильно решить их, но во многом даже правильно поставить. Как мы показали (надеюсь, убедительно) в „Экологии антропогенеза“ и „Родимых пятнах государственности“, все построения марксизма в области происхождения человека, причин и процессов возникновения государства просто безграмотны.

С другой стороны, именно Маркс попытался охватить сразу огромный пласт проблем в их совокупности, интуитивно почувствовав их связь. Не нам судить: чем это было - научной смелостью или научной наглостью. Однако не при помощи марксизма могут быть конструктивно решены данные проблемы. Здесь гораздо ближе к их решению подошел В.И. Вернадский и его последователи.

Этими рассуждениями мы подводим предварительный итог имеющимся в данной работе полемическим упоминаниям классиков марксизма с их классами, формами собственности, теорией политической борьбы, которая зачастую есть не борьба, а просто возня. Именно возня, в которой современных политиков намного превзошли бы вожаки стад шимпанзе, умей они говорить. Это данные этологии, современной науки о социальном поведении животных, а не эмоциональные оценки автора.

Вместе с тем наш итог не может быть окончательным. Ибо Маркс, к сожалению (или к счастью?) затронул слишком много вопросов, на которые сам не дал ответов, хотя попытался представить их решенными. Но которые, тем не менее, требуют решения в рамках формирования целостного мировоззрения.

Итак, не смена форм собственности определяет направление поступательного развития человечества. Повторимся.

Развитие человечества определяется, прежде всего, увеличением орудийного парка, его совершенствованием, расширением круга природных ресурсов - как тех, что вовлечены в процесс производства, так и тех, что могут быть вовлечены в производство, исходя из существующего объема знаний. Разумеется, постоянно, пусть и с некоторыми колебаниями и потерями, расширяется и круг знаний человека о природе и о себе. При этом возврат к старому невозможен. Природа постепенно теряет объем и качество своих ресурсов. Сейчас даже для самых скромных потребностей древнего человека не хватило бы месторождений самородной меди - они исчерпаны. А древним охотникам (даже если бы их осталось на Земле всего несколько миллионов) негде было бы устраивать свои огненные загоны и некого загонять.

Поэтому, назад дороги нет. Нет пути не только к охоте, но и к более поздним типам хозяйства. Сейчас уже нет тех почв, которые прокормили бы полностью человека с мотыгой.

Да только ли возврат назад есть гибель? Разве не „звереют“ современные государства в борьбе за нефть, которая все равно кончится по прогнозам пессимистов через 25 лет, а оптимистов - через 150 лет. Никакая война за ресурс здесь не поможет. Или человек найдет „у себя под ногами“ новый вид энергии, заменяющий дефицитную нефть на более доступный источник энергии, как в свое время заменило распространенное в любом болоте железо дефицитную медь, или он вымрет. Так что не только возвратиться, остановиться - и то нельзя. И человечество, понявшее это, не останавливается.

Мы в данном случае не рассматриваем вопрос о тупиках развития. В них попадают не от самого процесса развития, а от неумения прогнозировать и управлять его последствиями. Человек падает в яму не только и не столько от того, что идет или бежит, а от того, что не смотрит под ноги.

Есть ли все же остановившиеся? И были ли они раньше? Есть и были. Но все, кто остановился, рано или поздно отдавали свои ресурсы, земли и жизни тем, кто находил в себе силу и волю идти вперед. В самом начале пути человек, только становящийся разумным, силой огня победил обленившихся превосходивших его физически громил. Потом кроманьонец победил неандертальца. Потом владеющие железом победили владеющих медью. Ружье победило меч, и так вплоть до атомной бомбы.

Итак, сам процесс выживания, будь это в условиях мира или войны, или хитрого невоенного противоборства, требует от человека развития, увеличения объема знаний и овеществления их в орудиях. Мы не устанем повторять: „Без развития нет выживания, без наращивания знаний нет развития“.

Таким образом, орудийный парк человечества аккумулирует в себе все большее количество знаний. Все большее наименование возможных ресурсов может использоваться в производстве и идти на потребности жизнеобеспечения человека. В то же время, ранее вовлеченные в производство виды ресурсов литосферы исчерпываются, а возобновимые ресурсы биосферы требуют все больших усилий для предотвращения экологических кризисов.

Однако это чисто производственные аспекты, характеризующие необратимость процесса развития. Есть ли у этого процесса социальная составляющая? Конечно же, есть. Все большая энерговооруженность и интеллектуализация труда предъявляют все большие требования к персоналу и, следовательно, требуют, с чисто прагматических позиций, все более бережного обращения с трудовыми ресурсами.

В чем это выражается, покажем на следующем примере. Для воина-пехотинца желательно быть сытым. Однако в принципе голодный пехотинец тоже вполне может воевать. Голодный летчик-сверхзвуковик по физиологическим ограничениям в принципе не может производить полеты.

Военнослужащий, специфика деятельности которого предполагает определенную квалификацию и определенную „бережность“ отношения к нему со стороны начальства, обычно является офицером, а не солдатом. В наиболее „древнем“ роде войск - пехоте - доля офицеров составляет несколько процентов, в современной авиации офицеров около половины. Таким образом, прогресс вооружения требует предоставления офицерского статуса все большему числу военнослужащих.

Мы привели здесь армейский пример только вследствие его наглядности. Но он демонстрирует всеобщую тенденцию повышения социального статуса трудящихся с усложнением производства. Причем это не результат благих пожеланий или борьбы классов, а внутреннее требование самого производства. Другое дело, что по причине инерционности социальных систем такое повышение статуса часто запаздывает. И достижение адекватного состояния часто предстает в виде некой политической борьбы (а иногда по „закону маятника“ захватывается и неоправданно большой объем прав и гарантий, превращающихся в привилегии). Однако суть дела, не в перипетиях и издержках этой борьбы, а в объективных закономерностях развития.

Таким образом, повышение научно-технического уровня орудийного парка с неизбежностью определяет (в среднем, на уровне тенденции) повышение уровня материальных благ и уровня психологического комфорта основной массы населения. Разумеется, идет и повышение уровня образования населения. Иными словами, происходит неуклонное (опять же на уровне тенденции) повышение уровня социальных гарантий населения. Это и есть то, что называют социальным прогрессом человечества.

Как видим, социальные гарантии и социализм отнюдь не одно и то же. Если социалистическое государство ставит перед собой цели ускоренной модернизации производства, то, расточительно расходуя на начальном этапе модернизации трудовые ресурсы, оно затем, по мере достижения поставленных целей научно-технического развития, объективным ходом истории вынуждено ускоренно вводить социальные гарантии для все более квалифицированной массы населения.

 Наша схема вполне объясняет особенности развития России в XX веке. Сумма социальных гарантий в 30-е годы, за исключением гарантии от безработицы и возможности получения образования (что соответствовало требованиям ускоренной индустриализации), была минимальной. Для этого достаточно послушать рассказы людей, живших и работавших в то время. Бараки и коммуналки в качестве жилья. Скудное питание. Строжайшие правила выдачи больничных, да и то на очень ограниченные сроки. И это в то время, когда значительная часть людей в лагерях вообще была обречена на гибель.

Социальные гарантии более поздних времен, которые с такой ностальгией воспринимаются сейчас, появились не ранее, чем модернизированное хозяйство потребовало квалифицированного персонала. Однако и в это время затраты на социальные нужды в СССР ни в абсолютных, ни в относительных цифрах не превышали аналогичных затрат в США, но были намного меньше. Например, в 1988 году по всем источникам финансирования на здравоохранение в СССР было выделено 25,5 млрд. рублей, в США - 200 млрд. долларов, на образование соответственно - 46,7 млрд. рублей и 300 млрд. долларов, на охрану труда в пересчете на одно рабочее место соответственно - 55 рублей и 280 долларов.

Нынешний упадок социальной сферы в России не более, чем следствие упадка технического уровня производства, ориентированного на добывающие отрасли, требующие минимальной квалификации занятых в них, свертывания фундаментальной и прикладной науки и образования. Если мы хотим возрождения социальной сферы, нам надо добиваться модернизации хозяйственного комплекса, а не плакать о потерянном рае социализма.

И последний аспект проблемы развития. Научно-технический и социальный прогресс, очевидно, меняют образовательный уровень населения, его мировосприятие, даже психологический облик и психофизиологические особенности (напомним приводимый ранее в „Экологии антропогенеза“ пример о нарастании доли людей со „спринтерским“ адаптационным типом в более развитых регионах). Добавим к этому примеру еще один. Со временем человек получает все больше зрительной информации. Как показали исследования, согласно ряду косвенных данных можно утверждать, что еще в бронзовом веке человек получал не менее 15% информации звуковой и не менее 5% через обоняние и осязание. На зрение, таким образом, приходилось не более 80% всей информации. Современный человек получает не менее 90% зрительной информации, около 9% звуковой и не более 1% через обоняние и осязание.

Можно ли при этом говорить, что все сферы, связанные с чувственным восприятием и духовными запросами человека, могут оставаться неизменными в процессе развития человека, столь радикально меняющем даже его физиологию чувств? Разумеется, нет. Поэтому мы наблюдаем радикальные смены религиозных систем, эстетических критериев, типов искусства и культуры.

Мы не утверждаем, что, помимо указанных нами факторов, не существует других причин подобных перемен. Мы не утверждаем также, что в самой культуре отсутствуют внутренние закономерности развития. Отнюдь. Все это имеет место, но автор, не являясь специалистом в данной области, не берется судить об этом.

Однако мы утверждаем другое. Даже названных нами психофизиологических факторов достаточно, чтобы утверждать, что смена религий, мировоззрения, искусства и культуры со временем неизбежна. И эти сферы человеческого бытия оказываются как правило однозначно связанными с определенными этапами развития цивилизации, государства и самого человека.

Именно подобные этапы развития, закономерно сменяя друг друга, и образуют череду общественно-экономических формаций. Сама суть смены формаций определяется, как мы только что показали выше, процессами научно-технического развития, процессами взаимообусловленной эволюции биосферы, техносферы (в расширенном толковании данных терминов) и самого человека. Однако в силу специфики общественных наук в центре внимания соответствующих исследователей оказываются не эти процессы, а варианты оформления их последствий в нормах права, религии, культуре, этике и т.п.

Мы далеки от утверждения, что традиционное обществоведение исчерпало свои возможности. Однако для понимания глубинной сути проблем развития человечества и цивилизации необходимы усилия прежде всего инженеров, экологов, антропологов, и, конечно же, специалистов по управлению, системологов и системотехников. Именно такой системный взгляд поможет правильно оценить проблемы и перспективы развития человечества.

7. Продолжение темы. Деньги, деньги …

Специфика ситуации в России в те годы, когда пишется эта книга (рубеж тысячелетий) такова, что „все просто помешались на деньгах”. Не обошло это и идеологов. У представителей разных течений деньги то выступают причиной всех зол современного либерального общества, то чуть ли не главным двигателем прогресса.

По нашему мнению в обоих этих случаях имеет место либо откровенное непонимание, либо пропагандистский перехлест.

Сразу подчеркнем, нам ненавистен паразитизм ростовщиков, прикрывающихся „либеральными” идеями. Это наше отношение к данной социальной группе и к данному явлению, должно быть достаточно очевидным читателю из всей нашей книги.

С другой стороны нам ясно, что вполне понятная ненависть любого труженика и творца к ростовщичеству, являющемуся неотъемлемой частью либерально-капиталистической модели, используется зачастую иными „певцами” архаики и регресса в качестве инструмента для дискредитации весьма широкого круга идей и тенденций, далеко выходящих за рамки капитализма и либерализма.

Именно поэтому стоит рассмотреть вопрос, при каких условиях деньги могут приносить доход и быть товаром. И почему именно в современном западном обществе получило массовое распространение это явление.

Рассмотрим сначала проблему в чистом виде, по возможности без паразитарных искажений. В таком случае, деньги есть просто мерило неких товарных потоков. Об этом мы говорили выше в начале настоящей главы.

В данном случае уместно опять обратиться к началу главы и вспомнить образную аналогию материальных объектов производственного назначения с парусом. С помощью этого „паруса” удается уловить большие объемы материалов и энергии (в частном случае энергии человеческого труда), нежели те, которые затрачены на его „пошив”.

Например, если применить энергетический эквивалент, на постройку гидроэлектростанции затрачивается гораздо меньше энергии (по всей соответствующей технологической цепочке), чем она даст за время своей работы.

Это правило верно для любого производства. За исключением случаев, когда производство деградирует, а население вымирает. Другое дело, что в большинстве случаев этот „повышающий коэффициент” не столь высок. В архаических обществах выигрыш (или прибыль, в расширенном понимании данного термина) не превышает 10%.

В данном случае мы оставляем за скобками проблему „качества” энергии. Действительно, с точки зрения ценности для жизнеобеспечения человека одна калория в нефти не равна одной пищевой калории. И трата 10 калорий горючего на создание одной пищевой калории еще не означает нефункциональность цивилизационной модели.

Впрочем, исследователи цивилизационных моделей, пытающиеся создать энергетические характеристики всей совокупности технологий тех или иных производственных укладов давно отметили эту проблему. Было даже предложение ввести понятие „эксэргии”, или энергии, умноженной на определенный „коэффициент ее ценности” для жизнеобеспечения человека.

Впрочем, так или иначе, но и по отдельным видам производства и по всей совокупности технологий теоретически возможно оценить затраты различных типов энергии. И здесь теория только подтверждает интуитивно очевидный вывод – в нормально функционирующем производственном „мега комплексе” производится больше, чем тратится на производство.

Пусть это звучит несколько некорректно, но непредвзятому читателю очевидно понятно то, что мы имеем в виду.

Однако вернемся к нашему изложению. „Производственный выигрыш” становится очень высоким, если происходит радикальная модернизация, когда в производство начинают вовлекаться большие объемы доступных ресурсов, которые ранее не могли быть использованы по техническим причинам.

Напомним, что именно такой была ситуация становления цивилизации огненных охотников. Именно с такого гигантского выигрыша и начинался современный человек разумный. Именно такая ситуация является идеальной согласно биологической природе человека как вида. Именно это положение зафиксировано в легендах большинства народов Земли как „золотой век”.

Этот пример можно назвать получением сверхприбылей от внедрения достижений очередной НТР.

Другим примером подобного рода является случай, когда более развитое производство начинает использовать ресурсы новых территорий. Тех, где раньше производства подобного уровня не существовало. Этот пример можно назвать получением сверхприбылей от освоения колоний.

В последнем случае, несомненно, имеет место хищничество. Но, подчеркнем, именно хищничество, а не паразитизм. Если следовать нашей терминологии. Заметим также и то, что колониальный захват в итоге будет все же процессом вторичным. Без производственной модернизации, бессмысленно вовлекать в дело ресурсы колоний. Их можно разве что одноразово ограбить. Но это все равно, что уничтожить улей, взломав его, для того чтобы достать мед. Данная акция возможна, но не будет длительной.

Итак, в основе возможностей реального получения сверхприбылей от вложения сил и средств, является все же производственная модернизация. В подобных случаях, мы можем потратить деньги на „пошив паруса”, и реально произвести потом с его помощью гораздо больше, чем потратили.

Еще раз подчеркнем, в данном случае деньги только способ измерения объема материальных ресурсов. Специфика данной ситуации состоит не в том, что эти ресурсы оцениваются в деньгах. А в том, что целесообразно накопление этих ресурсов.

При этом не простое создание в неких разумных объемах резервов на случай форс-мажорных обстоятельств (это стараются делать в любом вменяемом обществе в любых ситуациях). А накопление с целью пустить сэкономленные ресурсы в дело. Во все расширяющееся производство (прав здесь Маркс, постоянно педалирующий значение расширенного воспроизводства при капитализме).

Заметим, охарактеризованная нами ситуация имела место при формировании современного западного общества. Ниже мы покажем, что это общество есть финальный этап „революции железа”, стремительный (по историческим меркам) период окончательного „взросления” железного века. В чем-то аналогичный периоду жизни от 20 до 35 лет современного „здорового приличного мужчины без вредных привычек”.

Впрочем, мы несколько забегаем вперед. Пока лишь заметим, что весь период становления современного „западного” общества был периодом непрерывно сменяющих друг друга волн модернизации и колониальных захватов.

В этой ситуации, краткой по историческим меркам, но весьма длительной по меркам человеческим, имелись реальные предпосылки получения „производственных” сверхприбылей. И эта возможность, сохранявшаяся почти непрерывно в течение, по крайней мере 500 лет, совершенно логично, стала восприниматься как естественная.

В данной ситуации имел место еще один важный момент. Размер сверхприбылей сильно зависел от интенсивности и радикальности модернизации и от интенсивности колониальной экспансии. А эти процессы были весьма различными по темпам в разных странах и для разных производств.

В итоге сложилось следующее положение. С одной стороны имелись объективные предпосылки для того, чтобы накопление денег (а фактически реальных средств и материалов, которые можно на них приобрести) и их последующее вложение „в дело” стало рациональным, дающим возможность для получения сверхприбылей. И такое положение послужило базой для возникновения моделей поведения, оформленных потом в т.н. „протестантскую этику”.

С другой стороны рядовой обыватель, имеющий возможность что-то скопить, был, как правило, не осведомлен, где можно получить максимальную прибыль. И он мог „поделиться” этой прибылью с человеком, который (исключим пока мошенничество) знал, где эта прибыль максимальна.

Реально это происходило следующим образом. Владелец денег „продавал” их знающему человеку. Тот, оптимально использовав средства, получал сверхприбыль, оставляя часть ее у себя, а часть выплачивал в виде процентов заимодавцу.

Вот вам и процесс, превращающий деньги в товар. И для понимания этого не надо трех томов „Капитала”. Достаточно только посмотреть на развитие человечества не с точки зрения пресловутой „надстройки”, а с точки зрения „базиса”. А еще вернее – технологий и ресурсов.

Автор понимает, насколько примитивно, а главное тривиально, выглядят его рассуждения для специалиста. Тем не менее, не все в них так уж тривиально, хотя все и предельно просто. Ибо в наших простейших рассуждениях присутствуют три важнейших вывода, которые, конечно же, знакомы специалистам, но которые, как правило: а) тонут в море частностей, б) весьма редко высказываются вместе, в) наглухо замалчиваются в идеологически ангажированных приложениях экономических теорий.

Первое. Возможность получения сверхприбылей именно в процессе „честного производства”, а не спекуляций, на определенных этапах развития цивилизации имеется. Отметим, что именно это наиболее яростно отрицают сторонники архаики и „нераскаявшиеся коммуняки”.

Второе. Если бы этой возможности не было вообще, в принципе, то вряд ли возникли бы условия для „превращения денег в товар”, протестантской этики и т.п. явлений и тенденций, в сумме как раз и составляющих то, что называется иногда „капитализмом”, иногда „западной цивилизацией” и т.п. терминами.

Третье. Указанная возможность всецело определяется модернизацией. Таким образом, необходимой предпосылкой для создания условий для возникновения „западного капитализма” является модернизация производства в результате освоения достижений НТР. Желательно, перманентная модернизация.

Нет модернизации - нет капитализма.

Но модернизация есть проявления развития. А как мы показали выше, без развития нет выживания. Таким образом, само выживание (если говорить о гарантированном выживании), естественным образом позволяет на определенных этапах появляться капитализму. Он не противоречит выше сформулированной „этике эволюции”.

И эти этапы отнюдь не ограничиваются только определенным периодом „железного века”. Они, очевидно, имели место и во всех остальных цивилизационных моделях (о „псевдокапитализме” цивилизации бронзы мы скажем ниже). Более того, будут иметь место и в будущем.

Далее, вопрос состоит лишь в том, является ли капитализм необходимым условием реализации модернизации в странах лидерах (догоняющую, навязываемую извне, модернизацию мы не рассматриваем; ибо если нет „лидерской” модернизации, то нет и догоняющей - некого догонять).

Или капитализм лишь возможен, но имеются и другие модели социума, оформляющие модернизацию в странах начинающих ее осуществление.

Таким образом, проблема рассматривается несколько иначе, чем у Маркса. В центре внимания стоит модернизация. Она первична. И как цель и как причина формирования тех или иных общественно-политических моделей. А уж являются ли деньги товаром, или имеется ли частная собственность на средства производства – дело десятое. Все это по большому счету частности.

От ответа на поставленный вопрос зависит многое. Ибо в одном случае (необходимость капитализма) стоит искать пути смягчения его негативных аспектов и бороться с паразитарными перерождениями вполне функциональных структур. А в другом случае (возможность других, не менее оптимальных, моделей оформления модернизации) следует (или, по крайней мере, можно) бороться с капитализмом как таковым.

Есть правда и третий путь – отрицание самой модернизации под видом борьбы с капитализмом. Это отдельная проблема. И мы ее коснемся ниже. Здесь лишь, несколько забегая вперед, отметим, что отказ от модернизации как таковой – это путь в тупик. Подобный вывод читатель может сделать уже и из материала предыдущих глав. Однако здесь есть много весьма злободневных аспектов. И мы вынуждены будем подробно разобрать их ниже.

Вернемся, однако, к главной теме данного раздела. То, что деньги при становлении современной западной капиталистической цивилизации стали товаром, вполне естественно и оправдано.

Однако паразитарное перерождение очень многих аспектов „денежного варианта” управления экономикой несомненно. Мы уже упоминали выше, но сейчас фактом является то, что мировые финансы уже по большей части представляют собой механизм функционирования паразитарных структур, сложившихся вокруг денежного оборота.

Ибо не более 2,5% мирового денежного оборота связано с информационным обслуживанием организации мирового товарного потока.

Разумеется, мерзости паразитарного перерождения капитализма не могут вызвать ничего кроме отторжения. Но для построения правильной стратегии их изживания нужно четко ответить на поставленный выше вопрос: „Возможна ли модернизация без капитализма”.

Кроме того, стоит учесть, что одной из альтернатив капитализму является социализм, в нашем широком понимании этого термина. „Прелести” же социализма нам известны. И их тоже не хочется переживать вновь.

Не будем далее попусту интриговать читателя. Ответы на все эти вопросы у нас есть. И мы их дадим ниже. Они будут не „по Марксу”. Но и не в стиле неолиберальных критиков марксизма. И не в стиле дремучих традиционалистов.

Забегая вперед, лишь заметим, что паразитарное перерождение любых структур и моделей особенно сильно проявляется тогда, когда эти модели начинают разрушаться изнутри. Чтобы понять, почему же с капитализмом это неоднократно происходило и происходит сейчас, надо четко уяснить, что капитализм невозможен не без экспансии или без эксплуатации.

Капитализм невозможен без модернизации. Именно с ослаблением темпов модернизации, ее прерывистым, непостоянным характером в прошлом были связаны кризисные явления в капиталистическом обществе.

Помимо всего прочего это наше утверждение вполне корреспондируется с теорией кондратьевских циклов. Напомним, в рамках этой теории кризисы капиталистического производства связаны с определенными этапами периодически повторяющегося масштабного технического перевооружения.

Однако наше утверждение имеет еще более общий характер. Не только пресловутые кризисы, но абсолютно все кризисные явления капитализма, весь комплекс паразитарных перерождений его структур, опасность вообще скатиться в феодализм – порождены замедлением модернизации, или ее прекращением.

Именно резкое ослабление модернизации при всех внешних проявлениях НТР (как мы покажем ниже виртуальной НТР) во второй половине ХХ века и стало причиной того, что мир катится к новому витку социал-феодализма. Капитализм без модернизации погибает. Он гниет на корню. И поэтому столь пышным махровым цветом расцветают паразитарные перерождения капитализма.

Нынешние денежные спекулянты затормозили выход на новый виток НТР (при всей видимости „перманентной модернизации” последних лет, но модернизации фиктивной, виртуальной). Тем самым они проложили путь к своей собственной гибели.

Впрочем, об этих проблемах мы поговорим несколько ниже. Здесь же будет уместно коснуться еще одной весьма интересной проблемы, связанной с деньгами. Как мы только что показали, превращение денег в товар и их видимое всесилие свойственны именно классическому капитализму.

Но еще раньше мы показали, что целевой функцией „классического” капиталистического производства в развитых странах была максимизация отношения выпуска продукции к затратам трудовых ресурсов. И в данном случае Маркс абсолютно прав, формулируя теорию „трудовой стоимости” товаров.

Более того, деньги идеально подходят именно в качестве мерила затрат труда. Тем более это качество в неявном виде было затвержено в мировом масштабе после становления капитализма и промышленной революции.

В классическом случае, при избытке ресурсов для производства, деньги, выражая в первую очередь затраты труда, действительно всесильны, как всесилен сам труд. Люди обмениваются плодами своих усилий и имеют полное моральное право предлагать любые свои услуги в обмен на услуги других.

Ситуация коренным образом меняется в феодально-социалистическом обществе, испытывающем дефицит ресурсов. Здесь стоит сделать одно разъяснение. Дефицит времени тоже есть дефицит одного из видов ресурсов.

А в производстве дефицит времени это отсутствие материальных фондов и инфраструктуры. Ибо даже при наличии природных и трудовых ресурсов необходимо некоторое время, чтобы они стали набором готовых изделий и коммуникаций. Есть некое видимое противоречие в том, что деньги, если понимать их как мерило аккумулированного в продукте живого труда (то есть, в итоге, того же рабочего времени) не могут в условиях дефицита времени восполнить этот дефицит. В итоге „время” не в силах восполнить … „времени”.

Однако это противоречие мнимое. Чтобы заменить в условиях дефицита времени „то, что надо” „тем, что уже сделано”, надо иметь большой запас разнообразных продуктов. Только тогда с помощью денежного механизма можно сразу купить, то, что надо. Если же этого запаса нет, то помимо затраты денег надо еще ждать, пока на эти деньги товар будет не куплен, а сделан.

То есть, помимо денег нужно еще живое время.

Подчеркнем, в классической капиталистической экономике эта проблема весьма четко понимается. Хозяйственный механизм Запада всегда функционирует с большими резервами товаров и еще большими резервами производственных мощностей. Без этого резервирования просто нет рынка в западном понимании.

Таким образом, эффекты от дефицита природных ресурсов (как в Древнем Египте) или дефицита производственных фондов при наличии природных ресурсов (как бывало большую часть времени существования СССР) приводят к одним и тем же социально-экономическим тенденциям.

Но, как мы показали выше, в главе „Родимые пятна государственности” в подобной ситуации дефицит ресурсов не компенсируется трудом. А следовательно, (в рафинированно чистом случае) деньгами.

И тогда возникает опять же вполне закономерная, естественная для данного положения, ситуация, когда „за деньги всего не купишь”.

Вопросом вкуса остается выбор, что лучше – жить там, где „все покупается и все продается”, или там, где „ничего просто так не купишь”.

Однако наиболее интересная проблема в другом. Мы уже упоминали ранее, что хозяйственный механизм консервативен. Буржуа, даже перед лицом ресурсного кризиса не будет спешить ограничиваться. А бюрократ, видя угрозу для себя в „жиреющем” народе поспешить в целях самосохранения создать дефицит. Ибо, напомним название одной из предыдущих глав, император не заинтересован в процветании империи.

Несомненно, перед СССР стояло много неотложных задач, которые надо было решать с помощью напряженных планов. Но тем не менее при взгляде на наше недавнее прошлое невольно напрашивается вопрос: „Всегда ли напряженность планов была вызвана реальной необходимостью? А может быть очень часто планов громадье было просто механизмом создать дефицит времени?”.

Ведь в условиях такого дефицита государство проявляет свое несомненное превосходство как управленческая структура. А круги, заинтересованные в феодально-социалистической модели развития всегда очень тонко, на интуитивном уровне, чувствуют, что надо, чтобы государственная машина не испытывала эрозии.

В этом месте иной дотошный читатель определенных взглядов может ехидно заметить: „Ишь ты, иррациональность поведения буржуа покритиковал в одной строке, а перекосы социализма в двух абзацах”. Дорогой социалист! Капиталистическую действительность я знаю лишь в теории. Поэтому о ней пишу лишь то, что можно узнать из книг и вывести логически.

И не надо говорить, что в России уже более 10 лет капитализм. В России на рубеже тысячелетий осуществляется модель, совмещающая режим колонии и остатки феодально-социалистического режима. Это отнюдь не то, что можно назвать капитализмом, в классическом понимании.

Итак, капитализма автор не знает из непосредственного личного опыта. А вот социализм нам знаком досконально. Поэтому о чем больше знаю, о том и больше пишу.

Но по смыслу и духу данной книги любой беспристрастный читатель может понять, что нам одинаково противен и лицемерный западный капитализм и хамский социал-феодализм.

Мы ищем свой русский путь. Путь, намеченный русским академиком Вернадским. И не надо ставить нас перед ложным выбором между не русским Марксом (коммунизм) и не русским Хайеком (неолиберализм).

8. Специфика нынешнего момента. Противоречия развития. Замечание о военной разведке. «Негосударственное» государство

Современный этап развития человечества является в определенном смысле переломным в его истории. Это не значит, что подобные переломные этапы не случались ранее. Мы показали в частях „Экология антропогенеза“ и „Родимые пятна государственности“, что по глубине изменений более ранние этапы были отнюдь не менее кардинальными, чем нынешний. Однако для нас по вполне понятным причинам наше время представляет наибольший интерес. Итак, особенности современной ситуации таковы.

Первое. Невозможность крупномасштабных войн, соответствующих современным техническим возможностям. Это, однако, не означает, что мир стал добрее. Он стал сильнее и умнее. Современная война бессмысленна, ибо для любого победителя потери многократно превысят его трофеи. И мир (вернее его наиболее развитые страны) это осознает. Однако осознание этого факта не приводит к однозначному отказу от попыток реализации стратегии захвата.

„Бескровной“ реализацией такой стратегии стал неэквивалентный торговый обмен, осуществляемый благодаря особенностям сконструированной Западом мировой финансовой системы. Мы не будем здесь более подробно развивать данный тезис, он достаточно подробно будет проиллюстрирован нами ниже в третьей части, в главах „Россия и золотой миллиард“ и „Россия в новом мировом порядке“.

Второе. Появление ресурсно-экологических кризисов, вызванных косвенным воздействием на биосферу (загрязнения). Вовлечение новых видов ресурсов сразу требует высокой степени полезного использования (чем ниже коэффициент полезного использования, тем выше объем отходов на единицу полезной продукции). Фактически там, где раньше на отшлифовку технологий, что проявлялось прежде всего в повышении коэффициента полезного использования, отводились десятилетия, если не века, сейчас надо затрачивать на это считанные годы.

В связи с этим резко возросла роль технических наук, помимо всего прочего целенаправленно совершенствующих существующее производство. В современной ситуации нельзя выпускать новое изделие в производство и эксплуатацию, не доведя его до очень высокого уровня в процессе теоретических исследований, компьютерных, модельных экспериментов, лабораторных и стендовых испытаний. Отныне для гармонично развитого цивилизованного государства дополнительным поощрением будет чистота собственной природы, а не возможность захвата чужих ресурсов.

Третье. Знания, овеществленные в орудиях, стали такой заметной силой, что это было осознано людьми. Необходимые для поддержания приемлемых темпов прогресса  затраты на науку возросли. Возникли целые отрасли информационной индустрии (человеческой деятельности, направленной исключительно на добывание информации, например, метеослужба, картографическая служба, государственная геологическая служба). Наука плюс отрасли информационной индустрии занимают значительную долю в бюджете, а то что оценено в деньгах, не отдается даром.

Интересно в этой связи привести пример, „осязаемо“ показывающий хозяйственный эквивалент знаниям. Известно, чтобы добыть, например, нефть, надо знать, где и как она залегает. По существу и сама добыча нефти, и получение информации о ее залегании осуществляются в значительной степени благодаря одной и той же технической операции - бурению.

Зачастую затраты на поиск и разведку нефти составляют до 40% от общих затрат на ее добычу. Однако, если искусный геолог по ряду косвенных признаков (благодаря своим знаниям) правильно определит положение нефтяной структуры, это многократно сократит объемы разведочного бурения. Таким образом обладание знаниями одного (или нескольких) человека оказываются эквивалентны затратам труда и оборудования для тысяч метров бурения. Сэкономленных благодаря знаниям средств бывает достаточно для организации добычи практически до половины объема месторождения.

Аналогичных примеров достаточно и в военном деле. Недаром говорят, что один хороший разведчик (источник информации) стоит танкового корпуса (сосредоточение материализованной силы). В идеале, который пока недостижим, гарантия знания о всех замыслах противника резко, на много порядков, сокращает расходы на оборону.

Впрочем, на уровне тенденций это проявляется уже сейчас. Так, согласно исследованиям конца 1980-х годов, один рубль, вложенный в военную разведку, вносит такой же вклад в обеспечение безопасности страны, как 7 рублей, вложенных в силы общего назначения. Заметим, что один рубль, вложенный в стратегические ядерные силы аналогичен 5 рублям, вложенным в силы общего назначения.

Таким образом, военная разведка с точки зрения обеспечения безопасности страны эффективнее даже ядерного оружия. И, разумеется, гораздо эффективнее толп пехоты (пусть и моторизованной), построенной по имперским принципам. Эта тенденция усиления роли информационной составляющей в любом виде деятельности имеет общий характер. Просто в военном деле она проявляется наиболее ярко в силу большой ценности успеха или ошибки.

В данной связи можно напомнить, что США вдвое меньшими силами выиграли сражения за Мидуэй во Вторую мировую войну, переломив тем самым весь ход войны на Тихом океане, прежде всего благодаря расшифровке японских кодов. После чего замыслы противника буквально «читались» американцами. Неоценима аналогичная роль аналогичных служб союзников и в битвах за Северную Атлантику в середине 1940-х годов.

В данной связи весьма интересно, что чем более «технологична» война, чем большая огневая мощь и энерговооруженность войск, тем большую роль играет военная разведка. Это вполне понятно. Чем более мощен любой технологический комплекс, тем более безошибочна и предсказуема должна быть его работа. В противном случае он представляет большую угрозу прежде всего для собственного владельца или создателя.

В самом деле, пьяного заснувшего возницу лошадь сама может привести домой. Заснувшего за штурвалом летчика вряд ли привезут даже на кладбище. Нечего будет вести.

Итак, экстраполируя охарактеризованные тенденции в будущее, можно утверждать, что недалек тот день, когда военная разведка станет основой вооруженных сил.

Но, повторим, это только частный случай всеобщей тенденции развития цивилизации. Информационная составляющая которой становится все более и более важной. В таких условиях передача скромной документации, содержащей результаты некоторых исследований, соответствует передаче результатов труда и материалов, достаточных для производства огромного количества реальных материальных благ.

Разумеется, государствам и субъектам хозяйствования далеко не безразлично, куда пойдут полученные знания. Традиционная стратегия захвата ресурсов дополнилась стратегией захвата знаний. И, более того, специальными стратегиями противоборства в области знаний.

Четвертое. Мы говорили ранее, что стратегия захвата, осуществляемая по принципу „железный меч перерубит медный“, фактически поощряла наиболее развитые народы и государства, стимулируя ускорение прогресса. Однако это было верно только до тех пор, пока: во-первых, направления эволюции не были осознаны человечеством и, во-вторых, сохранялась вероятность масштабных конфликтов между наиболее развитыми государствами.

По мере исчезновения указанных факторов стратегия захвата перестает усиливать эволюционную селекцию, а лишь отвлекает силы от сознательного внутригосударственного поощрения прогрессивного развития. Соблазн реализации стратегии захвата у развитых государств становится тормозом прогресса и способствует развитию паразитарных структур.

В этой ситуации только один путь преодоления кризисов остается перспективным в долгосрочном плане - ускоренное развитие прогресса, в частности, опережающее развитие науки и образования. Но для всего этого нужна определенная концентрация усилий, то есть усиление роли государства. Однако здесь мы вступаем в некоторое противоречие.

Наиболее перспективный научный поиск и процесс внедрения в производстве идет в творческой атмосфере. Но, как мы упоминали ранее, творчество - это прежде всего свобода поиска, творчество не является элементом непосредственного жизнеобеспечения. Таким образом, для создания „творческого изобилия“ надо решить проблемы жизнеобеспечения, исходя из наличных ресурсов. В условиях фактической мировой борьбы за ресурсы это может обеспечить лишь достаточно сильное государство.

Между тем, государство как структура всегда будет носить „полицейские“ черты, которые чужды творческой атмосфере. Гигантские затраты государства на научно-техническое развитие в условиях отсутствия творчества и конкуренции могут использоваться малоэффективно (либо вообще не использоваться). Да и дальнейшая деятельность по реализации научных достижений в практику далеко не оптимальна в „полицейских“ условиях.

Ярчайшими примерами такого рода наполнена недавняя история нашей страны. Концентрация усилий, организованная государством, принесла успех в реализации аэрокосмической и ядерных программ. Однако в то же время, несмотря на научный приоритет, были безнадежно утрачены позиции в биологии, электронике, кибернетике. Между тем эти отрасли имеют не только общехозяйственное, но и оборонное значение, что, вроде бы, предполагало их активное использование насквозь пронизанным силовыми структурами милитаризованным государством.

Таким образом, научно-технический прогресс поставил перед современной цивилизацией одну из труднейших задач - создать управленческую структуру, которая бы могла осуществлять государственные функции концентрации усилий больших масс людей для решения определенных проблем, но при этом отказаться от государственных, „полицейских“, по сути „людоедских“, форм решения этих проблем.

Заметим, что данная проблема имеет определенную новизну, однако в истории бывали и некоторые аналоги решения подобных задач. Не раз те функции (правда, не связанные с концентрацией усилий), которые обычно вот уже несколько тысяч лет выполняет государство, осуществлялись негосударственными структурами. Классическими примерами здесь служат самоуправляющиеся группы золотоискателей в Калифорнии, на Аляске и в Австралии, а также существовавшее длительное время в раннем Средневековье (кажется в жутчайшие времена) самоуправление в Исландии. В определенной степени к аналогичным структурам относятся элементы казачьего самоуправления. Интересно, что эти структуры осуществляли типично охранительные силовые функции, которые обычно не мыслятся вне государственных институтов.

Следует выделить одну интересную черту всех негосударственных структур. Они отдают предпочтение различного рода поощрениям (кстати, не только материальным) перед наказанием. При этом основным наказанием является не убийство или причинение различного рода физических страданий и ограничений, а факт исключения из данной структуры - изгнание из золотоискательского или переселенческого поселка, объявление „вне закона“ в Исландии времен викингов, увольнение с работы при капитализме, наконец (а частнособственническая экономика также есть негосударственная структура). Таким образом, основным благом в негосударственных структурах считается сам факт принадлежности к данному сообществу, и лишение этого блага, перевод из „своих“ в „чужие“, есть самое страшное наказание.

Интересно отметить, что структуры типа мафии мы не можем, исходя из вышесказанного, назвать негосударственными. Это по сути псевдогосударственные структуры, управляемые теми же методами, что и государство. Скажем больше, по сути это рецидив раннего, дикого, еще нецивилизованного государства.

Итак, повторим, основная проблема современного этапа развития управления - невозможность достижения необходимой для современного уровня развития степени концентрации усилий для решения актуальных задач в рамках негосударственных, по характеру стимулирования, структур. Иными словами - это проблема построения „негосударственного государства“.

Наиболее масштабной попыткой решения данной проблемы является частнособственническая экономика, которая осуществляет одну из функций, изначально осуществляемую государством, - управление хозяйством. В целом частная экономика более „творческая“, однако она даже сейчас не способна обойтись без помощи государства. 

 Движущей силой частнособственнического уклада, как известно, является буржуазия. Буржуазия не может обойтись без государственной поддержки при обеспечении ей доступа к дешевым ресурсам. Таким образом, буржуазия постоянно балансирует на грани. С одной стороны она вроде и не желает зависеть от государства, боится государственно-социалистических тенденций. С другой стороны, безудержным потреблением ресурсов она же провоцирует кризисы, из которых ей не выйти без усиления роли государства. Вся история XX века со всеми революциями и мировыми войнами являет собой иллюстрацию этого опасного балансирования.

Есть только один неиссякаемый ресурс - знания. Однако для понимания важности этого ресурса у буржуазии не хватает образования и культуры, ибо, когда данная социальная группа формировала свою идеологию и социальные стереотипы, роль знаний была еще не столь очевидна. Поэтому буржуазия неадекватно воспринимает роль знаний и технологий в современном обществе. В данном случае правы „левые“ критики капитализма.

Но, в отличие от них, мы считаем, что это не ее вина. Это скорее беда буржуазии. Возможно непонимание роли знания, а зачастую просто его неприятие, является инстинктивным нежеланием делиться реальной властью с носителями знаний. Делиться властью с чиновником буржуа исторически худо-бедно, но научен, с интеллектуалом же - пока нет.

Автору могут возразить, приведя примеры гениальных инженеров-предпринимателей типа Генри Форда. Однако не они, а финансовые воротилы определяют лицо современного бизнеса. Последние же не столь технически образованы, а зачастую просто пещерно безграмотны в области техники и естественных наук.

В этом месте дотошный читатель наверняка напомнит о самом богатом человеке Земли Билле Гейтсе, который как раз является изобретателем в области программного обеспечения. Увы, Билл Гейтс как раз подтверждает наши рассуждения. Ибо навязанная всему миру (кстати, с помощью государственной помощи в лице ЦРУ и Госдепа США) программная стряпня его фирмы имеет мало общего с техникой и производством. Современная информатика вообще только четвертой частью своих разработок обслуживает реальный сектор.

В остальном она работает на банковское дело, которое стало сейчас почти полностью паразитарным, и шоу-бизнес. Так что студент-недоучка Билл Гейтс отнюдь не бизнесмен-производственник. Он и его корпорация есть техническая обслуга финансовых спекулянтов и шоуменов. И именно к этим социальным группам примыкают сейчас лидеры т.н. „новой экономики”. Впрочем, ниже, в 3-й главе 3-й части, мы еще коснемся данного вопроса.

Поэтому в итоге основным выразителем стратегии научно-технического развития становится государство (это не домысел автора, а вывод Комиссии по конкурентоспособности США, содержащийся в ее докладе за 1992 год). Но тенденции современного мира, как мы показали выше, требуют очень осторожного оперирования институтами государства, ибо пример сверхсильного государства - это социализм со всеми его пороками и тупиками развития.

На примере частнособственнической экономики можно проследить одну интересную закономерность развития. Негосударственные структуры управления, несомненно, более свободные и творческие, чем государственные. Однако они лишены неких механизмов самоограничения.

 Поэтому, эффективно организуя производство, а еще шире - жизнеобеспечение, они экономят живой труд и, в целом, интенсивнее потребляют природные ресурсы. Но последние иссякают. И тут, в кризисной ситуации недостатка природных ресурсов (относительный избыток ресурсов трудовых) становятся конкурентоспособнее древне-государственные,  социалистические структуры управления. Государство разрушает самоорганизующиеся негосударственные образования.

Этого не происходит, если недостаток ресурсов бывает преодолен еще до наступления кризиса в процессе новой научно-технической революции. Тогда вводятся в оборот новые, ранее не использовавшиеся виды ресурсов, которые снова оказываются в избытке. В такой ситуации негосударственные структуры опять становятся эффективнее государственных.

Как мы показали несколько выше, именно такая перманентная модернизация и была характерна для всего периода становления капитализма (негосударственной экономики) в Европе и США. И только в таких условиях и могли закрепиться стереотипы современного западного общества.

И именно таким образом научно-технические революции XX века спасли буржуазию от уничтожения интернациональным социализмом, или национал-социализмом. С ростом объемов ресурсопользования процесс научно-технической революции должен стать перманентным. Это требование жизнеобеспечения, о чем мы уже не раз говорили. Но, помимо жизнеобеспечения, реализация данного требования непрерывного развития есть единственный шанс для спасения от социализма. Этот путь развития вполне реален. Но для его осуществления необходимо, чтобы  буржуазия  поделилась властью с носителями интеллекта. Противоречия современного мира определяются неготовностью класса буржуазии сделать это.

Глава 4. НАЦИОНАЛИЗМ БЕЗ СОЦИАЛИЗМА

1. Повторение пройденного. Эволюция нравов

Настала пора признаться читателю, что включенные в эту книгу работы, и в первую очередь „Экология антропогенеза“, помимо удовлетворения чисто творческой (в том смысле, о котором мы и говорили в данной работе) потребности осознать некоторые научные проблемы, прояснить для себя „картину мира“, могут, опять же в полном соответствии с нашей теорией, иметь также прикладное значение: конструктивно объяснив ряд противоречий современного переломного момента развития цивилизации, определить наилучшую стратегию выживания для русской нации.

Напомним, что согласно нашим построениям, человек стал человеком благодаря попаданию в исключительную с точки зрения эволюции ситуацию, когда инстинкты стали бессильны. Эту раздвоенность психики человек преодолел благодаря появлению второй сигнальной системы и языка.

Основой, на которой стабилизировалось мировосприятие человека, стало четкое разделение особей одного вида на „своих“ и „чужих“. При этом эволюционный смысл имел сам по себе процесс подобного разделения. Первоначальным механизмом реализации этого процесса и его закрепления на биологическом уровне стали кровно-родственные связи в группах „своих“ и соответственные модели социального поведения. Кроме этого, раздвоение мировосприятия преодолевается в процессе творчества, которое необходимо для здоровья психики так же, как витамины необходимы для здоровья организма.

Однако это изначальное раздвоение так и не было до конца преодолено. Этот процесс продолжается. Тем более он не был закончен и ко времени создания государства. Государство как структура, созданная в момент глубочайшего кризиса, закрепило новые противоречия в психике человека. Эти противоречия были наложены на уже имеющуюся раздвоенность сознания. „Свои“ и „чужие“ оказались снова трудно различаемыми.

Появилась целая система градации принадлежности к „своим“. Например, свои сородичи. Но это очень узкий круг - семья, но не род и не племя (уничтоженные вместе с появлением государства), а малая его часть. Или сограждане одного социального уровня, просто сограждане.

При этом чисто биологические механизмы идентификации своих (за исключением ближайших родственников) оказались совершенно выключены. Однако все лучшие, чисто „человеческие“, качества эволюционно сформировались только по отношению к своим. И это как раз и явилось причиной появления новых противоречий в психике человека, о которых мы только что упоминали.

Если мы будем говорить об „эволюции нравственности“, то появление „человека разумного“ - это гигантский рывок вперед. Ни один животный вид не имеет такого устойчивого стереотипа солидарного и альтруистического поведения к столь относительно большой родоплеменной общности, как человек. Однако государство - на много порядков большая общность, чем род. Тем не менее, человек и не относится (биологически) к согражданам как к своим. Они „полу свои“. А по большей части - вообще „не свои“.

Государство, тем не менее, было заинтересовано в некоем, не обеспечиваемом биологически, способе самоидентификации подданных (хотя бы, чтобы не подрались). Постоянный баланс страха было необходимо подкрепить чем-то „положительным“, хотя бы для верхушечной части государства. И такое подкрепление имелось. Вспомним, что язык  возник прежде всего как средство групповой самоидентификации. На сознательном и подсознательном уровнях он стал самостоятельным элементом этой самоидентификации. Однако, не будучи подкрепленным другими биологическими и психофизиологическими механизмами этот элемент не мог обеспечить отношение к соответствующим людям как к своим, они были только „четверть свои“.

Закрепив язык письменностью, построив на базе языка „государственную культуру“ и государственную религию, „верхушка“ государства несколько повысила роль языка вообще. Через приверженность к письменному языку и выросшей на его основе культуре, она создала „культурно-языковую“ самоидентификацию, имеющую психофизиологическую базу несколько более прочную, чем она была бы при использовании „бесписьменного и бескультурного“ языка. Как и все „верхушечные“ достижения культурно-языковая самоидентификация постепенно распространялась и на более низкие социальные уровни.

Повторяем, это средство самоидентификации было единственным позитивным, обеспечивающим общность населения, механизмом в государствах, помимо многочисленных средств голого устрашения и идеологического оболванивания. И именно этот механизм обеспечивал в государствах тот минимум взаимной терпимости, то специфическое отношение к согражданам как к „полу своим“, характерное для цивилизованного человека.

Таким образом, сломав (или воспользовавшись сломом) ранее сложившиеся средства обеспечения групповой общности, государство создало новую систему этой общности. Однако лучшие человеческие качества, проявлявшиеся в старой системе, не распространялись на эту новую, неимоверно разросшуюся общность. Выиграв в масштабности, государственная система групповой самоидентификации проиграла в качестве.

Упомянутая потеря в качестве человеческих отношений распространилась и на, кажется, наиболее биологически предопределенную общность людей - семью. Относительно маленькие семейные коллективы, соприкасаясь непосредственно с множеством „чужих“, не выдерживают массированного давления иных стереотипов и не соответствуют теперь высоким догосударственным нормам отношений. Правда, автору могут возразить, приведя в пример так называемые патриархальные семьи. Увы, по большей части легенды о таких семьях являются результатом внешних наблюдений и не отражают их истинной сущности.

Хотя, следует заметить, разница в отношениях в различных семьях очень велика. В некоторых из них действительно существует весьма высокий уровень взаимопомощи и взаимопонимания. Но, повторяем, в государстве никогда нельзя было жить, не завися от его влияния. Поэтому в среднем семья как структура не выдержала этого давления.

Итак, человек, так и не успев преодолеть причины изначальной, эволюционно обусловленной раздвоенности сознания, приобрел со становлением государства новый душевный разлад. Конечно же, он стремился и по сию пору стремится преодолеть его. Поэтому изначально психологически перспективными представляются любые конструкции, которые дают человеку утраченное чувство „своих“. Правда, для верного понимания этого чувства необходимо помнить, какого рода общность на инстинктивном уровне человек может считать своей (в данной связи уместно будет порекомендовать забывчивому читателю вновь обратиться к разделу 3 „Экологии антропогенеза“, где мы описывали эволюцию становления групповых взаимоотношений предков человека).

Рассмотрев с этой точки зрения все попытки построения идеологий солидарности на базе социализма или пуританской патриархальности, мы увидим, что подобные суррогаты не могут дать действенных рецептов обретения чувства „своих“. Поэтому их следует рассматривать либо как заблуждение, либо как явное жульничество, эксплуатирующее высокие стремления.

2. Проблемы многоплеменных государств. К пониманию эволюции государственности

Наличие различных по уровню государственного развития образований и их неизбежное взаимовлияние привели в этой ситуации к появлению многих коллизий между „государственной“ и реликтовой „племенной“ системами самоидентификации. Причем племенные системы всегда находились в антагонизме с государственными. Идеальный подданный должен был забыть о племени. Однако, если племя продолжало существовать в большом государстве в оформленном виде, его члены просто обирали более лояльных государству подданных, используя эффектные древние механизмы взаимопомощи и коллективной борьбы в интересах „своих“.

Поэтому так называемые „имперские нации“, являвшиеся ядром больших государств и первыми утрачивающие племенную самоидентификацию, всегда теряли свой демографический потенциал, будучи истощаемыми во внутригосударственной борьбе за перераспределение доходов более сплоченными согражданами из сохранивших себя мелких племен.

Экстремальным примером этого процесса были варианты достижения монолитности правящей группировки по принципу почти племенного обособления верхушки. Но „другое племя“ предполагало в идеале и другой язык. А тогда государство лишалось единственно возможного „несилового“ скрепляющего механизма. Впрочем, это достаточно экзотический вариант. Тем не менее, в истории имеется масса примеров, когда дворянство той или иной страны считало престижным для себя быть потомками инородцев.

В классических древнеземледельческих государствах и их средневековых аналогах вымирание основной массы населения проходило настолько интенсивно и качественные характеристики его были настолько низкими, что огромные империи были просто вынуждены привлекать для военной службы массы более здоровых и физически развитых окрестных кочевников, не изуродованных государственным гнетом. Поэтому-то в правящих классах этих государств было так много инородцев.

В данной ситуации многоплеменное государство выступает как изначально несостоятельная структура. Формально являясь выразителем интересов основного государствообразующего народа, оно истощает его силы в интересах правящей верхушки, где непропорционально много инородцев, а также в интересах присоединенных племен, упорно сохраняющих свою недостаточную лояльность общему государству, механизмом чего является консервация догосударственных племенных структур.

Интересно отметить, что инородцы в составе правящего класса не обязательно были представителями неких племен, где были более здоровые, с биологической и психофизиологической точек зрения, общественные отношения. В правящий класс империй вливались представители любых инородцев, вышедшие из стран, где государственный гнет был или еще слаб, или уже слаб.

Интересно, что в России, где инородцы традиционно прямо-таки переполняли правящий класс, они были либо представителями горных или кочевых народов со слабо оформившейся государственностью, либо выходцами из Европы, где государство уже было несколько „укрощено“. Однако среди правящей элиты было относительно мало представителей присоединенных государств Средней Азии, ибо там народ еще до присоединения был раздавлен государственным гнетом не менее, а даже более, чем в России.

И тут мы подходим к важнейшему моменту в понимании эволюции государства как управленческой структуры. Давление жизненных реалий, внутренние противоречия данного типа управленческой структуры, случайные и субъективные факторы зачастую заставляли государства эволюционировать в сторону более адекватной защиты интересов всего населения, а не только правящей верхушки.

Конечно же, такие государства при прочих равных условиях получали преимущества перед соседями. Такие преимущества закреплялись. И в некий момент государство, не изжив качественно своих родимых пятен, тем не менее, становилось структурой одновременно и эксплуатирующей, и защищающей свое население.

Государственный гнет при этом фактически уменьшался, компенсируемый положительными моментами принадлежности человека такому государству. Если раньше государство было только машиной гнета и даже самоистребления народа, то теперь оно становилось еще и машиной защиты. Однако, (внимание, читатель!) пока государство является в большей степени машиной гнета, лучше всего в нем живется его наименее лояльным гражданам, сохранившим племенную негосударственную структуру самозащиты. В частности, самозащиты от этого же государства! Когда же государство становится в большей степени машиной защиты, относительно лучше живется в нем наиболее лояльным гражданам, в частности, порвавшим с племенными структурами, ибо они являются помехой лояльности (невозможно служить двум господам).

По относительному уровню жизни нацменьшинств, стремящихся сохранить племенные структуры, можно сказать, чем является данное государство прежде всего - угнетателем или защитником. Если инородцам (нарочито подчеркивающим свое инородчество) относительно лучше - государство еще в основном угнетатель, если относительно хуже - в основном уже защитник.

Когда государство (впервые в истории этой структуры!) становится в основном защитником своего населения, оно становится национальным государством. Как и при каких условиях это происходит, мы рассмотрим в следующем разделе.

В данной работе мы принципиально не хотели делать политических выводов. Однако, боюсь, в данном месте читатель не поймет нашего красноречивого умолчания. Поэтому автор сам сделает очевидный вывод - Россия за всю свою историю никогда не была русским национальным государством. Она еще не доросла до этого. Именно поэтому Российское государство было и остается главным врагом русского народа, истощающим его силы на потребу целому сонму инородцев, или правящей верхушки, обычно прикрывающей свой паразитизм демагогией о мессианской роли России, либо другими вариантами государственнической идеологии.

3. Нация и цивилизация. Истоки национализма

Вопросы формирования нации и национального государства являются базовыми для построения национальной теории. Они подробно рассматривались множеством авторов с разных позиций. Очевидно, что рассмотрение всех аспектов этой проблемы невозможно в рамках даже очень большого исследования, поэтому мы обратимся лишь к ключевым моментам. Эти моменты хорошо известны специалистам, однако обычно не фиксируются в политизированных работах идеологического направления.

Следует остановиться на времени появления самого понятия „нация“. Оно стало широко применяться только начиная с XIX века. Это не значит, что оно было совершенно неизвестно ранее. Однако можно утверждать, что в Средневековье это понятие не использовали. В ходу были понятия племени, государства, принадлежности к определенной религии, подданства и т.п.

Весьма характерны такие примеры из истории. На чешском троне сидит король родом из Бургундии, родным языком которого является немецкий. При этом в чешском королевстве народ состоит из чехов, словаков, немцев и поляков. Когда через несколько поколений карта совершенно перекраивается, то ни правители, ни народ не воспринимают данную ситуацию как драматичную.

Это вполне понятно. В данной ситуации король функционально совершенно чужд народу, и королю все равно какой территорией управлять, была бы только побольше и побогаче, а правящей верхушке все равно, в рамках какого государственного образования сохранять свои привилегии. Народу, соответственно, все равно какому королю подчиняться.

Однако к XIX веку ситуация постепенно меняется. Именно в начале XIX века по образному выражению, известному среди историков: „Прекратились войны между королями и начались войны между народами“. Симптоматично, что по сути одновременно с появлением в общественном сознании понятия „нация“ происходит становление буржуазного общества, нарастает темп индустриализации, происходит научно-техническая революция, растет грамотность и образованность масс, появляются понятия групповых и общегосударственных интересов.

Особенно симптоматично, что именно в это время наука и знания начинают становиться непосредственной производительной силой. Нарастает отрыв тех, кто может и умеет обеспечивать внедрение и тиражирование новой техники, от тех, кто не может и не умеет делать этого. В подобных условиях возрастает прагматическое значение научного и технического творчества. Это происходит на фоне существенных различий в обеспечении регионов различными ресурсами, еще более существенных различиях в психологии, культурных традициях, приспособленности различных языков для передачи научно-технической информации. В этих условиях все усложняющийся машинный парк тоже формируется (вернее, пока только начинает формироваться) с существенно разными приоритетами в решении тех или иных задач.

Закладываются основы инженерной традиции. Это не значит, что в одних странах будут со временем летать на метле, а в других на самолетах. Это значит, что при конструировании самолетов одни национальные школы авиастроения будут (помимо общих для всех задач) обращать внимание на одни проблемы, а другие но совершенно иные. Таким образом, природные, культурные и даже инженерные различия начинают определять разные типы цивилизации.

При этом важно, что в этих разных цивилизационных типах, в отличие от ранее бывших, основную роль начинают играть уже не природные, государственные и религиозные факторы, а факторы научно-технические. Факторы, определяемые спецификой развития промышленности и науки. Но именно такие различия и составляют основу современного понимание понятия цивилизации.

Итак, термин „нация“ входит в сознание одновременно с современным понятием цивилизации, определяемой языком, спецификой культуры, науки, технического уровня развития. И одновременно со становлением буржуазного общества.

Что же в это время происходило с государствами, где такие процессы имели место? Подобные государства именно в это время прошли критическую точку своей эволюции. Чтобы сохраниться, они стали обязаны в первую очередь защищать интересы своей собственной уже более или менее оформившейся территории, своего производственного комплекса и типа цивилизации. В силу возросшей квалификации населения они вынуждены были умерить свой людоедский пыл изначально присущий государству как структуре.

Именно в этот исторический момент постоянные интересы подавляющей массы населения (и в вопросах выживания, и в вопросах творческой самореализации, прочно связанной с данным типом цивилизации и данным языком) в основном совпали с существенной частью целей государства.

Усилившаяся роль определенного типа культуры и цивилизации, а особенно языка, в творчестве человека увеличила возможности культурно-языковых факторов в идентификации „свой“ - „чужой“. Увеличившиеся с появлением соответствующих технических средств возможности для коммуникации также усилили чувства общности населения. Указанные процессы наложились на появление реального, чисто прагматического, понимания общего национально-государственного интереса.

Таким образом, появились предпосылки преодоления изначально разрушенного государством чувства общности, чувства „свой - чужой“ уже на новом уровне, на уровне принадлежности к определенной территории, определенной цивилизации и культуре, определенным интересам и определенному государству, которое эти интересы защищает. При этом имеющийся ранее, недостаточно укорененный в инстинкты языковый механизм самоидентификации, дополнился языково-цивилизационным и государственным механизмом. Укоренение в биологическую сущность человека языково-цивилизационного и государственного механизма  обеспечивалось ощущением общего пути достижения группового интереса.

Итак, в основе национальной общности лежит язык, тип культуры, тип цивилизации, однозначное отождествление собственных интересов с территориальными интересами проживания нации и национального государства.

Автору не хотелось бы превращать научно-популярный труд, написанный отчасти в стиле эссе, отчасти в стиле трактата в академичную монографию. Поэтому мы воздержимся от определения понятия нации. Наше понимание этого термина достаточно ясно из предыдущих рассуждений и будет еще не раз характеризоваться в дальнейшем. Приведем, достаточно образную характеристику нашего понимания нации. Нация - это большая группа людей, объективно имеющая общие интересы, субъективно осознающая эту общность и имеющая возможность реализовать эти интересы только на базе общей культурно-цивилизационной парадигмы в рамках одного государства.

Отличие нации от неких малых групп, объединенных общими целями, состоит в том, что нация не может консолидироваться в процессе непосредственных контактов друг с другом всех ее членов. Общие контакты заменены в данном случае осознанием причастности к одной цивилизации, культуре, языку и одному государству. Объективное наличие общих интересов определяется единством территории проживания и зависимостью от успехов (или неуспехов) одного государства.

Но только современный человек, оснащенный современными системами коммуникации и обладающий достаточно широким образованием, может достаточно глубоко осознать, что проблемы лично его выживания и выживания его потомков обеспечиваются процветанием его государства (если оно стало национальным!) и господством типа цивилизации, существующего в данном государстве.

Очевидно, что племенной и, особенно, расовый признак, определяющий психофизиологические особенности и чисто физиологическую взаимную комплиментарность людей, влияет на возможности формирования наций. Иногда нация может быть многоплеменной и даже многорасовой. Иногда нет. Но если с расовым фактором все более или менее понятно (согласимся, что трудно считать „своим“ очень уж отличающегося от тебя физически человека), то с племенным и этническим все не так просто.

Не вдаваясь в детали влияния этноплеменного фактора на формирование наций, надо, тем не менее, помнить, что нация неразрывна с национальным государством. А государство по самой своей сути в идеале заинтересовано в уничтожении любых этноплеменных структур,  конкурирующих с ним. И первыми уничтожает эти структуры у государствообразующего народа. Далее возможны только пять вариантов ликвидации более мелких племенных структур:

1) симиляция всех представителей других этносов государствообразующим народом, становящимся нацией;

2) геноцид всех представителей других этносов;

3) депортация всех представителей других этносов;

4) деление единой территории и выделение компактно проживающих этносов в отдельные государства;

5) комплексный вариант первых четырех в различной пропорции.

Так или иначе, новые общности начали сформировываться в нации. Конечно же, национальная общность по силе укорененности в психике не может соответствовать древне родовой или древне племенной (не путать с современной реликтово племенной общностью). Однако неким, единственно возможным пока преодолением раздвоенности сознания, вызванной государственным объединением разных людей, эта общность стала.

В этом месте мы должны еще раз уточнить наши позиции. Наше понятие нации на первый взгляд напоминает известную концепцию „политической нации“, изначально противопоставляемой этногенетической концепции, или иначе „концепции крови“. Последняя очень популярна среди русских национал-радикалов, которые справедливо критикуют понятие „политической нации“, находя в нем массу противоречий и неточностей.

 Общей причиной всех недостатков концепции „политической нации“ является то, что она пытается приспособить для своих построений государство вообще. Однако эти построения научно некорректны. Только национальное государство может стать силой, конструирующей „политическую нацию“. Многоплеменные империи национальными государствами, как мы только что показали, быть не могут. Поэтому бессмысленно пытаться построить „политическую нацию“ на базе государства, не ставшего национальным и не изжившего многоплеменность.

 Но, справедливо критикуя современные варианты концепции „политической нации“, русские национал-радикалы впадают в другую крайность. При резком различии интересов и цивилизационных парадигм никакое кровное родство не создаст нацию. Мало того, цивилизационные различия приводят к жесточайшему противоборству внутри одних и тех же этносов. За примерами далеко ходить не надо. Сербы, хорваты и боснийские мусульмане в этногенетическом отношении один народ. Мало того, они говорят на одном языке. Но принадлежность к различным конфессиям разводит их к совершенно различным типам цивилизации: сербов - к, условно говоря, византийской, хорватов - к западной, боснийских мусульман - к мусульманской. О жестокости противоборства упомянутых народов напоминать не приходится.

Рассматривая данный пример, надо помнить, что в этом случае конфессиональная принадлежность является всего лишь отличительным признаком цивилизационных различий и не имеет самостоятельной ценности. Хорваты-атеисты и сербы-атеисты останутся врагами, несмотря на исчезновение у них религиозных разногласий.

Многие авторы, исследующие эту проблему, в частности Александр Никитич Севастьянов, справедливо указывали, что в России принятие православия отнюдь не делают человека русским. Совершенно правильно. Но для граждан России вероисповедание не определяет цивилизационную парадигму. В многоплеменной Российской империи создана своя цивилизация, которая вот уже много столетий стремится к оформлению в рамках Русского национального государства.

Но многоплеменная империя всячески мешает этому, сдерживая творческие потенции русского народа постоянным его истощением в бессмысленных политических акциях.

Итак, никакое кровное родство не перебьет антагонизма интересов. И никакие кровные различия не перебьют единства интересов. Нация - это большой экипаж, где вместе взлетают, вместе побеждают и вместе грохнутся на землю в случае катастрофы.

И здесь автор опять должен разъяснить свою позицию политизированному национально мыслящему русскому читателю. По нашему мнению, принадлежность к еврейству есть в первую очередь принадлежность к типу цивилизации, отстаивающей всеми средствами интересы „своих“ за счет интересов „чужих“. Для цивилизации это вполне закономерно. Но так же закономерно и противоборство „чужих“ для евреев людей такому порядку вещей.

В данной ситуации клановая взаимопомощь евреев для русских не менее, но и не более опасна, чем клановая этническая взаимопомощь за счет русских любого другого племени или нации. Для адекватной защиты своих интересов нам, русским, надо, наконец, перестать муссировать „еврейский вопрос“, „кавказский вопрос“ и т.п. проблемы, а создать наконец Русское национальное государство, которое на территории России элиминирует все иные, кроме русской, цивилизационные парадигмы.

В русском национальном государстве будут только русские, творящие в рамках русской цивилизации, думающие и говорящие на русском языке, защищенные русским государством и лояльные ему и только ему.

На этом мы завершим серию отступлений и разъяснений нашей концепции нации для политизированной публики и продолжаем изложение.

Предложенная читателю общая схема процесса становления наций, конечно же, в реальной жизни была осложнена.

Во-первых, не так гладко и последовательно шел процесс становления национальных государств. Без поворота к интересам народа, без жесткого протекционизма своему типу цивилизации (подчеркнем, цивилизации, а не государственно-религиозным традициям), национальное государство не может сложиться. Но без построения своего национального государства не может окончательно оформиться нация.

Во-вторых, формирование нации как бы „затенено“ некоторыми процессами более раннего периода. Например, на этапе, когда на большинстве территорий уже имелись государственные структуры, взаимоистребительные войны Средневековья могли создавать ситуации появления общих интересов - зашиты от порабощения или истребления врагом. Эти ситуации возникали и продолжают возникать по сей день. Однако всплеск национальной консолидации, вызванной экстремальными ситуациями, быстро спадает. Тем не менее, именно такие события время от времени сплачивают „протонациональные“ общности.

В-третьих, становлению нации мешают  любые  племенные структуры, стремящиеся сохраниться внутри единого государства. Не важно, какого рода эти структуры. Однако любые племенные по сути, кланово-мафиозно-протекционистские по форме структуры мешают образованию национального государства и становлению нации.

И, наконец, в четвертых, даже сформировавшись, национальное государство может неадекватно отстаивать общенациональные интересы, что также не идет на пользу сплочению нации. Ибо становление и укрепление нации - это процесс, который надо поддерживать.

Вот, несмотря на такие сложности и искажения, происходило и происходит в мире становление наций. Этот процесс, по нашему мнению, далек от полного завершения. Мало того, можно наблюдать и обратный процесс распада наций.

Однако, в целом имеются четкие критерии уровня оформления наций и национальных государств. Это построение национального государства, которое прежде всего защищает свою территорию, свою цивилизацию и свое население. Это и достижение определенного уровня в развитии своей цивилизации, когда ее отдельные элементы становятся ведущими и определяют мировое развитие.

Можно назвать и мелкие „тестовые“ характерные свойства формирования нации. Это, например, активная социально-демографическая политика. Национальное государство не может быть людоедским по отношению к своему народу. И еще один пример. В национальном государстве инородцам, цепляющимся за свои племенные структуры, всегда живется хуже, чем потерявшему племенные черты организации государствообразующему народу-нации.

4. Национализм, социализм и идеологии солидарности. «Смесь бульдога с носорогом»

Неравномерности развития цивилизаций и государств привели к появлению на Земле структур с различной степенью оформления тех или иных институтов управления. Наряду со сформировавшимися государствами существовали и продолжают существовать территории, находящиеся на различных стадиях перехода от родоплеменного управления к его государственной форме. Эти общества образуют одну из составляющих так называемых „традиционных“ обществ.

Следует отметить, что эти „слабоогосударствленные“ племена и неразвитые государства имеют очень мало общего с кроманьонскими родами. Изобилие ресурсов, фонтаном бьющее творчество, безупречный альтруизм и чувство всеобщей любви - качества именно тех древних родов. Любое нынешнее проявление общественного „недоразвития“ похоже на те яркие и красивые способы общественного бытия не более, чем недоразвитый дебил или впавший в детство маразматик похожи на талантливого ребенка.

Все те чувства раздвоенности сознания, которые в свое время вызвало государство, присутствуют, пусть может и в меньшей степени, и у людей данных „традиционных“ обществ, но это чувство дополнено всем комплексом сознания „вытесненных на обочину“. Ведь эти племена занимают не лучшие земли, как огненные охотники. И не изобилие, а скудость их удел. Куда уж тут до феерического творчества. Да и любовь к ближнему у них не может быть беззаветной: угроза нехватки ресурсов и перенаселенности никогда не покидает их.

Если взять нашу схему формирования древнейших государств, то эти общества просто по какой-то причине эволюционно „затормозились“ на кромке долин. Они почти так же стрессированны, как и те, кто были вынуждены пройти через ад древних государств. Только те уже прошли, а эти приостановились в „предстартовом“, далеко не лучшем состоянии.

Другую часть так называемых „традиционных“ обществ составляли и составляют государства, которые сохранили в качестве одного из основных древнеземледельческий уклад, незначительно улучшив его за счет несколько большей энергообеспеченности и обеспеченности орудиями, хотя при гораздо худшем качестве ресурсов.

Этот вариант является результатом попыток консервации людоедских  по сути раннегосударственных отношений путем, во-первых, минимального смягчения гнета верхушки, которая разве что только отказалась от бессмысленного истребления низов, оставив в неприкосновенности их истощительную эксплуатацию; во-вторых, в этом варианте сформировались некие структуры взаимопомощи на местах.

Именно такой структурой взаимопомощи, этаким „лагерным самоуправлением“ является крестьянская община. Заметим, что, несмотря на кажущуюся нацеленность на обеспечение выживания, „лагерное самоуправление“ и община несут прежде всего другую функцию - функцию коллективной ответственности за повинности, назначенные хозяином, - круговой поруки. Таким образом и язык, и специфика культуры общинника - это средства в первую очередь обеспечения круговой поруки, и только во вторую - коллективного выживания.

Итак, мы уже показали, что преодоление постгосударственного раздвоения сознания чрезвычайно трудно. Биологически солидарное поведение укоренено в сознании человека только в том варианте, который был у огненных охотников. Другой вариант преодоления этого противоречия - через язык, культуру, цивилизацию и групповой интерес.

Но для этого язык, цивилизация и т.п. должны прежде всего стать элементом выживания, жизнеобеспечения, развития, элементом, обеспечивающим личный и творческий интерес, а не быть атрибутом давления на человека. Все это возможно только при достаточной квалификации человека в развитом обществе. У задавленного жизнью общинника этого нет. И хотя отдельные элементы групповой идентификации на культурно-языковом уровне и присутствуют в традиционном обществе, они не могут иметь такую же степень укорененности в психике, как развитые национальные чувства.

Однако некий прототип „национального“ самосознания, несомненно, есть и у общинников, как есть элемент „варварского благородства“ и у слабоогосударствлённых племенных групп. Если все это дополняется успешным идеологическим оболваниванием, то готова некая псевдонациональная идея. Совершенно очевидно, что мимо такой коварной ловушки не могли пройти политики и идеологи. В странах, по тем или иным причинам потерпевших политический крах, но по логике развития готовых к построению национальных государств, и может развиться такая псевдонациональная идеология.

Именно такой идеологией мы считаем любую смесь национализма с социализмом. Социализм - это тотальное огосударствление, это государственное давление прежде всего на „своих“ и, в итоге, их истощение. Поэтому социализм органично чужд национализму как идеологии и стратегии коллективных интересов. Напомним, что нации начали формироваться только на этапе относительного ослабления государств, т.е. процесса, противоположного социализации общества.

Симптоматично, что идеология национал-социализма для своего обоснования постоянно обращается к некоему варианту архаики. Но, чтобы это обращение к архаике было конструктивным и органичным, следует обращаться, как видно из вышесказанного, только к очень древней, первобытной, догосударственной архаике. Архаика крестьянской общины, „народная“ архаика - это опыт жертв, а не опыт творцов, каковыми провозглашают себя национал-социалисты.

Национальная окраска так называемых „идеологий солидарности“, построенных на общинной базе, не более чем нонсенс. Наций при общинном способе организации производства еще нет. А племен уже нет. Именно поэтому другие варианты национал-социализма обращаются к племенной архаике. Но исторические или псевдоисторические племена - это племена, уже затронутые влиянием государственных структур.

Их опыт, даже не фактический, а допустим, мифологический, опыт ситуационной реконструкции, не может быть конструктивным для решения задач построения нации. Ведь это сугубо современные задачи. Это задачи выверенной, четко спланированной борьбы за ресурс прежде всего для промышленности, а не для „вольной охоты“, борьбы за свое научно-техническое лидерство, за свое групповое благополучие и процветание, за свободу творчества на родном языке.

Поэтому все попытки построить „общинную“ нацию, или „племенную“ нацию бессмысленны. Эта бессмысленность компенсируется в трудах идеологов национал-социализма и их предтеч повышенными дозами идеологического оболванивания и мистической чертовщины.

Национализм как движение за создание, процветание и развитие нации (а не племени или подданных многонациональной империи) не может иметь ничего общего с социализмом. Правы некоторые критики национализма слева, хотя эта критика лучше иного комплимента. Национализм - это буржуазное, современное, модернистское по сути движение, устремленное в будущее. Вульгарный „лапотно-матрешечно-самоварный“ национализм - это просто псевдонационализм. Национализм возможен только как интеллектуальный ракетно-компьютерный национализм.

Суть национализма в том, чтобы снять раздвоенность человеческого сознания, чтобы вернуть человеку яркость и щедрость отношений времен огненных охотников на новом, постиндустриальном этапе.

Но не правы будут те критики автора справа, которые на основании вышесказанного попытаются представить автора чуть ли не проповедником всеобщей благости. Истина состоит в том, что переход к радостному будущему невозможен для всех. И борьба наций за возможность такого перехода будет и суровой, и истребительной. И победить в ней можно будет только сообща. Но сообща - творческой нацией, а не полу задавленной общиной или полуразложившимся дебильным племенем.

5. Устойчивое развитие. В кадре и за кадром

В последнее время на страницах газет часто мелькает словосочетание „устойчивое развитие“. Это понятие имеет прямое отношение к теме нашей работы. Устойчивое развитие означает развитие государств в режиме, при котором не истощаются природные ресурсы, растет благосостояние граждан и отсутствуют политические катаклизмы.

Устойчивое развитие было ответом на многочисленные предупреждения экологов и ресурсников, раздававшиеся в 70 - 80-х годах. Согласно этим предупреждениям, на планете при существующем порядке вещей уже к 2005 - 2015 годам должен будет разразиться экологический кризис, выражающийся в истощении почвенных, лесных и водных ресурсов, а кроме того в ухудшении качества проживания самих людей вследствие загрязнения воздуха, воды и пищи. Кроме экологического, планету может постигнуть и ресурсный кризис, обусловленный исчерпанием основных видов минерального сырья, прежде всего нефти и газа. Разумеется, подобный кризис должен спровоцировать кризис экономики и политическую напряженность во всем мире. Одно время подобное развитие событий по степени опасности, вероятности наступления и катастрофичности последствий даже ставилось на первое место по сравнению с ядерной катастрофой.

Характерно, что вразумительных ответов и опровержений данным предупреждениям так и не было. Вместо ответа была высказана гипотеза, согласно которой возможен сценарий ускоренного качественного развития производства, который исключает истощительную эксплуатацию всех видов ресурсов, и при обеспечении устойчивого роста продукции, несколько уменьшает нынешний объем вредных выбросов и, тем самым, отодвигает экологический кризис в более отдаленное будущее.

Однако никто не представил расчетов, сколько же потребуется немедленных затрат, чтобы реализовать такой план, и в каких странах и регионах он будет реализован. Но и без особо точных расчетов было ясно, что такой сценарий предполагает резкое снижение темпов экономического роста. Если Запад и мог на это пойти, то для стран третьего мира это было равносильно замораживанию их низкого уровня жизни на неопределенно долгое время. Более того, этот проект не давал ответа, как в условиях сокращения темпов экономического роста обеспечить хотя бы нынешний уровень потребления катастрофически растущего населения стран третьего мира. Крах СССР и социалистической системы несколько снизил для Запада актуальность данных проблем, ибо теперь в распоряжении Запада все ресурсы бывшего СССР (а это около 40% их мирового объема). Да и у стран третьего мира уже не было защитника перед диктатом Запада. Тем не менее, высказанных проблем никто не снимал.

Переход на устойчивое развитие действительно нужен. Но суть этого перехода состоит в резком рывке науки и техники, для чего надо немедленно увеличить долю ресурсов, направляемую на развитие науки и образования. Кроме того, надо обеспечить в обществе свободную творческую атмосферу, а для этого у людей должна быть уверенность, что материальное положение их и их детей хотя бы не ухудшится, а еще лучше, чтобы, пусть медленно, но неуклонно улучшалось. Помимо этого, необходимо существенно увеличить долю ресурсов, направляемую на поддержку внедренческой деятельности. Если посчитать, сколько на Земле природных ресурсов и производственных фондов, то окажется, что обеспечить такой сценарий развития можно было бы для населения в один миллиард человек. Но населения на Земле 5 миллиардов, и оно все растет.

Из этого вытекают следующие выводы.

Либо в ближайшее время будет обеспечен переход к „устойчивому развитию“. Тогда надо решать, кто составит основу этого так называемого „золотого“ миллиарда. Кроме того, надо немедленно приступать к сокращению остального населения, возможно, раз в десять-двадцать.

Либо человечество ждет глубокий ресурсно-экологический кризис, сопровождаемый неуправляемым экономическим кризисом и политическими катаклизмами, которые затронут не только кризисные зоны, но и более благоприятные регионы.

Как действовать дальше, не знает никто. Во всяком случае, решение либо замалчивается, либо откладывается.

6. Кто «беременен» социализмом? Цивилизация в опасности!

Мы уже много раз повторяли, что народность, племя, этнос - не нация. Слить в одну империю тучу разноязыких рабов не представляет принципиального  труда. Именно такой сценарий просматривается сейчас в странах третьего мира. Для тотальной войны друг с другом им не хватает лишь достаточного количества оружия и транспорта.

Практически ситуация в третьем мире повторяет в большем масштабе и на новом техническом уровне то, что было при образовании древнеземледельческих цивилизаций и первых социалистических государств древности. Низкий уровень развития обусловит довольно примитивный тотальный вариант социализма, а необходимый минимум технологий и вооружений даст третьему миру сам Запад, ибо торговля оружием исключительно прибыльна.

Мы совершенно осмысленно допускаем вариант соединения стран третьего мира в несколько социалистических суперимперий. Тем более, что одна такая суперимперия уже есть. Это Китай. Кстати, Китаю, в силу его перенаселенности, очень трудно стать буржуазным, скорее он так и останется социалистическим.

Что должно быть совершенно очевидно, так это полная гарантия невозможности для России встать на социалистический путь. Избытка трудовых ресурсов в огромной вымирающей России нет и не будет. А именно избыток населения, как мы говорили выше в „Истории технологий и технологии истории“, определяет возможность становления социализма. Однако Запад опять ищет социалистическую угрозу из России - оттуда, откуда ее теперь не может быть по законам природы. И это не первая и не последняя ошибка Запада в оценке современной ситуации.

Рассматривая возможности консолидации третьего мира в процессе войны всех со всеми, мы полагаем, что человечество может оказаться в ситуации, близкой к неандертальско-кроманьонскому конфликту. Действительно, современная война принесет большие разорения на территориях стран третьего мира. Консолидировавшись в три - четыре империи они непременно направят свои взоры на север. Тем более, возможности для экспансии у них будут вполне реальными.

Что же будут представлять к тому времени развитые страны, если проэкстраполировать в недалекое будущее наметившиеся в них сейчас тенденции? Похоже, что никакой серьезной целостности они представлять не будут. В этих странах сейчас царит идеология и практика общества потребления. В свое время общество потребления добилось немалых успехов, значительно повысив уровень жизни своего населения и завершив формирование современных наций. Однако к опережающему научно-техническому рывку общество потребления сейчас не готово. Причиной этому являются стереотипы жизни, сложившиеся на Западе. Мы не являемся поборниками аскетизма. Мало того, автор уверен, что без „человеческих“ условий жизни, человек не может быть человеком. Нам омерзительны юродские завывания о пользе воздержания и примеры из общинной жизни, которые обычно следуют от весьма упитанных демагогов. Однако, оценивая общество потребления, мы должны сказать, что оно зашло в тупик, развивая только один вид общественного поощрения - сверхпотребление и роскошь.

Именно отсюда проистекает столь расточительное расходование ресурсов этим обществом. Поэтому-то в нем так и не налажена творческая атмосфера. И именно поэтому в цитадели общества потребления - Америке - не удается наладить хотя бы воспроизводство научных кадров. Доклады Комиссии по конкурентоспособности, Комитета по устойчивому развитию и т.п. организаций США прямо переполнены информацией о том, что наука и техника в США далеко не отвечают экономическим возможностям страны. Особенно это усугубилось сейчас, когда исчезла научно-техническая гонка с СССР времен холодной войны. Изучение научной библиографии дает картину преобладания среди ученых США эмигрантов первого поколения из Азии, Центральной Европы, СССР, а теперь России. Можно понять Францию и Германию, приглашающих турок на черную работу, но невозможно понять США, не могущих обеспечить заинтересованность молодежи в науке.

В итоге можно сказать, что Запад имеет крайне неблагоприятные тенденции в своем развитии. Если эти тенденции будут продолжаться, „цивилизованный“ Запад сдаст позиции Югу даже без боя.

7. Национализм без социализма

Почему Запад, несмотря на свое техническое могущество и определенную продвинутость в формировании современных наций, оказывается столь слабым перед потенциальными угрозами глобального характера? По нашему мнению, виной этому некоторые системные закономерности развития. В самом деле, первой преодолев государственное людоедство, став на путь формирования современных наций, западная цивилизация оказалась в тупике „детских болезней“ национального развития. Основным двигателем национального и государственного строительства на Западе в результате специфики исторической ситуации стала буржуазия, об ограниченности идеологических и организационных возможностей которой мы уже писали выше. Кроме того, буржуазия нацелена на конкуренцию, и внутреннюю в том числе. Но нация должна быть едина в своих интересах. Непонимание этого факта буржуазией уже поставило в XX веке мир на грань катастроф мировых войн и мировых революций. Только через ряд непосредственных угроз своему существованию буржуазия развитых стран пришла к идее общества потребления, что является по существу вариантом идеи общества единых национальных интересов, обеспечивающихся за счет грабежа других наций.

Но и этот процесс, как и всякая вынужденная эволюция, протекающая в условиях цейтнота и стресса, не обошелся без искажений. Общество потребления попросту зациклилось на росте физического, материального потребления, на гонке совершенно ненужной роскоши. Здравая идея была нащупана впопыхах и реализовывалась под руководством людей, значительная часть которых были и остаются интеллектуальными плебеями. Творчеством (в психофизиологическом понимании этого слова в соответствии с концепциями, изложенными в „Экологии антропогенеза“) для них стали „вариации на темы потребления“, свойственные голодным рабам.

Вернемся к истокам. Разве кроманьонец от избытка ресурсов стал кутаться в сто шкур редких животных, когда ему было достаточно одной? Нет, он занялся творчеством, рисованием на стенах пещер, экспериментами с „эстетизацией“ своих орудий, спортивной охотой, наконец. Забегая вперед, скажем, что именно такой стиль „поведения в изобилии“ надо внедрять сейчас уже не на основе инстинктов, а на основе интеллектуальных установок. Уравновесить перекосы чисто буржуазного национализма и тупиков общества потребления человечество попыталось на государственно-социалистическом пути. В одном варианте социалистический монстр (СССР) вообще уничтожил национальную составляющую развития. В другом варианте (фашизм и нацизм) социалистические тенденции оказались поначалу совместимыми с современным национализмом. Однако гибрид оказался нежизнеспособным. Организационное превосходство национал-социализма над его противниками бесспорно. А вот технического превосходства, вопреки распространенным мифам по этому поводу, достигнуть не удалось.

Не мудрено. „Народные“ руководители Третьего Рейха давали бронь от службы в армии циркачам и куплетистам, но гнали на фронт, зачастую рядовыми, участников атомного проекта. Такой режим не мог победить в XX веке, не сможет аналогичный режим победить и в будущем. Альянс национализма с социализмом, этакий „народный национализм“, оказался, таким образом, несостоятельным. Однако оказалась в значительной степени скомпрометированной и сама идея национализма. Общество потребления усугубило тенденцию к развитию вслепую, без руля и ветрил.

Действительно, реализуя по существу националистическую стратегию, общество потребления - современный Запад - как огня боится понятия „национализм“ и сопутствующих теоретических конструкций. Что же мы имеем в итоге?

Националистическая теория оказалась в плену социалистических иллюзий, мешающих понять современную роль знаний, творчества и всех сопутствующих факторов общественного развития. Националистическая практика оказалась без теоретического компаса и осуществляется на недостаточно высоком интеллектуальном уровне, в высшей степени по-плебейски. В результате этого националистическая (в конечном итоге) практика современных развитых буржуазных государств все более отклоняется от истинного национализма. Они, несмотря на явные успехи в борьбе с социализмом, все в большей степени объективно провоцируют процессы его торжества, ибо близоруко сосредотачиваются на борьбе за ресурсы. Но ресурсов все равно не хватит. И „золотой“ миллиард, даже завоевав всю Землю, столкнется со всеми стандартными проблемами ресурсного кризиса лишь на 20-30 лет позже. А ресурсный кризис - это дверь в древнегосударственный социализм. Но при социализме ни наций, ни буржуазии нет.

Что надо для победы националистической стратегии? Если говорить достаточно обще, то совсем немного. Надо очистить национализм от социализма. И в практике руководствоваться теоретически обеспеченным видением перспектив глобального развития на базе националистической парадигмы.

Национализм в реальности - это концентрация наличных ресурсов для запуска стратегии непрерывной научно-технической революции. Но ресурсов для запуска не хватит на всех. И вот тут-то и должно проявиться „звериное лицо национализма“, в соответствии с характеристикой, данной ему левыми критиками. Завоевать (или сохранить имеющиеся) ресурсы для своей нации, чтобы выйти из глобальных тупиков. Но не по-феодальному прокутить их, а тут же пустить на цели непрерывного развития под руководством профессионалов, кровно заинтересованных в реализации именно данной стратегии развития.

В данной последовательности действий национализм определяет жестокость борьбы за ресурсы для „своих“. Отсутствие социализма обеспечивается ограничением роли государства и выходом на режим эксплуатации неистощающегося ресурса - знаний. Для „чужих“ - бескомпромиссная борьба с использованием всех технических средств. Для „своих“ - создание творческой атмосферы, „пиршество“ знаний и активное использование этих знаний в производстве заинтересованными собственниками. Да, собственники сохранятся (и это тоже признак, гарантирующий отсутствие социализма), однако единственным ресурсом, который они будут в состоянии потреблять без ограничений, станут знания. Таким образом, капитализм, став национальным, будет переориентирован с допинга неограниченных ресурсов на вечный двигатель неограниченных знаний.

Где сейчас на Земле может быть реализован национализм? Конечно же, у белых народов. Ибо страны Юга, как мы показали, потенциально готовы только к формированию социалистических империй. Однако те народы, которые найдут возможность построить националистические режимы, должны будут ограничить эмпиризм чисто буржуазного способа руководства. Но не в пользу социализма, а в пользу власти интеллекта. Прагматическая (буржуазная) по своей глубинной сути доктрина национализма должна, не потеряв своей прагматичности стать аристократичной и интеллектуальной.

8. Национальная аристократия. Возможно ли язычество в XXI веке?

Как мы показали ранее, создание нации, помимо всего прочего, есть попытка через цивилизационно-культурные механизмы восстановить целостность мировосприятия и групповой самоидентификации, потерянные в результате древнесоциалистического шока.

На пути преодоления пережитков социализма национальное возрождение народа по логике вещей должно опять пройти стадию аристократизации в истинном смысле этого слова. Чем, помимо соображений „симметрии процесса“, определяется  необходимость аристократизации развития?

Во-первых, совершенно очевидно, что в настоящее время далеко не все представители народа могут найти верный путь выживания и развития своей нации. Не все могут и оценить правильность этого пути. Политическая жизнь России, да, впрочем, и самоубийственная глупость Запада, говорят о том, что большинство, к сожалению, совершенно не понимает сути происходящего. Поэтому необходимо правление некоего меньшинства, единого в оценках верной стратегии развития своей страны. Но это будет не буржуазия, вернее не одна буржуазия, которая, как мы показали выше, неспособна к самостоятельному, единоличному лидерству (что не мешает ей быть равноправным партнером в треугольнике „национальная буржуазия - национальное государство - национальная аристократия“).

Поэтому, во-вторых, только на путях аристократизации можно преодолеть эту чисто буржуазную (плебейскую по форме) ограниченность националистического варианта развития (что и в интересах самой буржуазии, кстати говоря!). Ибо альтернативный вариант государственного ограничения буржуазии будет всего лишь очередным вариантом национал-социализма. И кончится этот вариант тем же, что и в первый раз - разгромом национал-социализма объединенными силами интернационального социализма и интернациональной буржуазии.

Государство (в форме национального государства, разумеется) должно пока (!!!) сохраниться. Однако оно должно быть уравновешено дублирующими структурами  негосударственного, аристократического, корпоративного характера.

Каковы, в самых общих чертах, основные характеристики новой аристократии?

Так как в нынешней ситуации основным источником силы является знание, наука, технологии, то новая национальная аристократия должна сформироваться как аристократия интеллекта, ума и таланта, но только в сочетании с железной волей и дисциплиной. Такая аристократия должна: а) понимать закономерности развития (и это роднит ее с интеллигенцией) и б) уметь реализовать оптимальные стратегии развития (и это роднит ее с управленцами), излишне не надеясь при этом на государственные институты. Для решения последней задачи ей надо научиться формировать свои структуры, по функциям аналогичные государственным. Это по сути корпоративные и партийные структуры. Последнее особенно важно. Ни о каком отмирании партий пока не может быть и речи, если мы хотим процветать и развиваться. Через партийные структуры интеллектуальная аристократия набирается организованности и воли.

Одними из наиболее ярких представителей новой аристократии становятся таким образом руководители и активисты партий и корпораций, выражающих интересы научных, технических и промышленных кругов и кровно связанные с ними. Эта аристократия должна прежде всего добиться главенства в науке, технике, информатике, образовании. Через все виды информационной индустрии (в том числе и информационных подразделений силовых структур) она должна стимулировать процессы, ускоряющие научно-технический прогресс. Перманентное научно-техническое развитие, ставшее необходимостью для обеспечения выживания и успеха, само по себе обеспечит высокий социальный статус новой аристократии и ее влияние на принятие политических решений.

Это не значит, что новая аристократия должна устраниться от политики. Но главной целью ее политических усилий должно быть не завоевание исполнительной власти, а, в первую очередь, ее ограничение, осуществляемое через контроль над информационными потоками и опережающим владением новыми знаниями. При этом на некоторых этапах следует стимулировать и прямое ослабление исполнительной власти, если она посягнет на роль аристократии, попытавшись ослабить темп научно-технической гонки.

Кстати, подобное ослабление темпа научно-технической гонки неизбежно приведет к „пристраиванию в кильватер“ к другим мировым лидерам, что фактически является неоколониальным вариантом развития, и, очевидно, не соответствует национальным интересам. Таким образом, аристократия, ослабляя в этой ситуации исполнительную власть, защищает национальные интересы.

Должна ли эта аристократия олигархически обособляться от остального народа? Должна ли она быть олигархически замкнутой, мафиозно-тайной? Должна ли она пользуясь влиянием на госаппарат выколачивать себе привилегии в потреблении?

Конечно же, нет. Новая аристократия  может реализоваться только как аристократия национальная. Современная национальная аристократия просто невозможна вне большой процветающей нации. Причем источником подобного процветания могут быть только успехи данного конкретного типа цивилизации, реализуемой на базе одного языка и культуры. А это значит, что она должна осознавать себя частью народа. Расходование усилий народа может осуществляться только в „экологичном“ режиме, предполагающем адекватное воспроизводство населения и обеспечение достойного качества жизни каждого представителя нации, независимо от его социального положения.

Это не означает отсутствия привилегий. Однако привилегии должны носить функциональный характер, а не быть привилегиями в потреблении. Приоритетный доступ к любой информации, возможность творческого саморазвития, неприкосновенность личности - вот привилегии новой аристократии. Таким образом новая аристократия не должна стать неким „клубом привилегированного начальства“, как это часто случалось в иные времена. Новая аристократия должна вобрать в себя наиболее квалифицированные верхи представителей всех профессий и всех уровней производственной иерархии. Основная привилегия этой аристократии - первоочередное освобождение от постепенно отмирающих форм государственного контроля над личностью. А основная миссия - формирование и поддержание правил новой этики и корпоративной чести. По мере роста общего квалификационного уровня в процессе развития постиндустриальной новой цивилизации и становления подлинно национального государства (при прогрессирующем отмирании государства традиционного) ряды новой аристократии будут расти.

Следует подчеркнуть, что некий достойный уровень жизни, обеспечивающий уверенность в завтрашнем дне и отсутствие бытовых стрессов, должен быть обеспечен всей нации, но не быть отличительной чертой социального статуса новой аристократии.

Мы не хотели бы здесь выстраивать все стройное здание системы правления национальной аристократии. Это тема отдельной книги. Тем более, специфика упомянутой системы будет обусловлена особенностями тех стран, где данная форма управления реализуется.

В этом месте читатель невольно споткнется. Да, дорогой читатель, мы здесь рассматриваем общую проблему и не конкретизируем, кто и где перейдет к национально-аристократическому правлению. Заметим лишь, что те, кто выживут в грядущих глобальных кризисах, выживут только в рамках национально-аристократических режимов. Именно эта форма управления способна обеспечить успех в грядущем новом переделе мира.

Автору очень хотелось бы видеть среди счастливцев-победителей Россию. Но о шансах для России мы достаточно подробно поговорим ниже. Вопрос, однако, в том, сумеем ли мы, русские, этими шансами воспользоваться.

Здесь уместно будет коснуться еще двух достаточно общих моментов.

Первое. Государство национальной  аристократии  должно иметь мощную армию. Это скорее всего не будет массовая армия с полчищами солдат-рабов. Но это обязательно должна быть армия, имеющая решающее техническое превосходство над противниками. Армия, обладающая всеми видами оружия массового поражения и, более того, умело (и охотно!) применяющая его в конфликтах любого уровня, вплоть до сугубо локальных.

Обороноспособность стран, управляемых национальной аристократией, помимо армии будет обеспечиваться мощнейшими, не имеющими аналогов в современном мире, службами внешней и военной разведки. Доктрина эксплуатации „информационного превосходства“ как основного ресурса государства требует не миллионов солдат под ружьем, но исчерпывающего знания реальных и даже потенциальных замыслов любого противника.

И второе. Аристократизация немыслима без новой идеологии, возможно, и без новой религии. Эта религиозная идеология должна быть функциональным аналогом древнего язычества. Это религия любви к природе, но любви, не исключающей собственную активность. Это религия, освящающая роль структур в строении мира и общества. Это религия понимания и достоинства, ответственности и отваги. На основе знания и понимания логики развития мира, на основе радостного доверия к Божественному замыслу, эта религия должна вселять уверенность в неизбежную победу света над тьмой.

ЧАСТЬ II. РУССКАЯ ТАЙНА

Первую часть нашей книги можно назвать концептуальной. Мы затронули весьма широкий круг вопросов. Однако достаточно подробно (разумеется, с учетом специфики нашего жанра) мы рассмотрели разве что начальные моменты антропогенеза.

Такой подход соответствует методологии современного системного анализа, который рекомендует по каждому комплексу вопросов несколько уровней рассмотрения. И первоначально полезно увидеть проблему в целом.

А затем уже детализировать ее отдельные узловые моменты. Что мы и делаем в данной части. Вначале мы продолжим рассмотрение экологии антропогенеза, постаравшись подробнее осветить важнейший момент – появление современного человека и формирование белой расы.

Затем мы продолжим тему „родимых пятен государственности”, методами ситуационной реконструкции, исследовав пути эволюции государства как системы, в процессе закономерной экспансии первых империй Земли.

Далее мы покажем, как научно-техническая революция железа сокрушила имперского монстра и предопределила на много веков вперед главное противоречие развития цивилизации.

Но для русского читателя, тем более читателя национально мыслящего, все это имело бы достаточно абстрактный интерес, если бы не приблизило его к пониманию основных проблем русского народа, который переживает сейчас острейший кризис. И мы покажем, что все рассмотренные вопросы с данной точки зрения весьма актуальны. Только детально рассмотрев их, можно найти решение русской проблемы.

Тем более (и мы покажем это), что волею судеб именно русский народ оказался сейчас в фокусе мировой цивилизационной драмы. И от того, как он сможет ответить на вызовы истории, зависит, будет ли цивилизационный кризис преодолен быстро и относительно безболезненно, или мир ждет новая череда людоедских экспериментов и господство деградантов.

Впрочем, об этом уже в третьей части нашей книги.

Глава 1. ЛЕДОВЫЙ РУБЕЖ

1. Краткая лекция о ледниковом периоде

Итак, „человек уходил из тропиков, оставляя после себя выжженную землю”, повторим мы фразу из первой части. Человек шел из Африки на Север. А навстречу ему уже надвигался ледник.

Именно в приледниковье произошло окончательное формирование современного человека и были заложены расовые различия. Эти процессы совершенно невозможно понять без учета экологических, климатических и географических реалий приледниковья. Эти реалии важны и для ученого-специалиста, и для популяризатора, и для идеолога.

К сожалению, географические знания никогда не были в последние десятилетия широко популярны. Ибо география не относилась к числу научных лидеров в конце ХХ века. А на Западе вообще географию в образовании в значительной степени потеснила экология. Перенимаются западные тенденции образования и в нынешней России.

Между тем именно географические знания являются той базой, на которой только и можно проводить комплексную реконструкцию реалий приледниковья.

Так что без краткой популярной „лекции” на эту тему нам не обойтись.

Итак, почти все что-то слышали о том, что на Земле был ледниковый период. Однако, начнем с того, что он не был, а есть. Это еще не закончившийся период геологической истории Земли. Просто мы живем в т.н. „межледниковье”, которое, несмотря на все вопли о „катастрофическом” глобальном потеплении сменится новым похолоданием.

Впрочем, это случиться еще не скоро, не раньше, чем через 10 тысяч лет. И мы надеемся, что к тому времени человек обретет такую силу, что сможет не допустить наступление ледников на Лондон, Берлин, Варшаву и Санкт-Петербург.

Итак, за последний миллион лет ледники многократно наступали и отступали. Ученые спорят, сколько же оледенений было. Насчитывают от 3 до 5 таких оледенений. Но для нашей темы это не так уж важно. Нас будет интересовать самое последнее, Валдайское оледенение, начавшееся примерно 70 тысяч лет назад и закончившееся сравнительно недавно. „Всего” 8-10 тысяч лет назад.

Впрочем, вопрос о времени окончании Валдайского оледенения очень интересен для нашей темы, но мы рассмотрим его отдельно чуть позже.

Пока лишь упомянем одну очень интересную, сравнительно недавно сформулированную теорию.

Дело в том, что зафиксированные в рельефе и отложениях „следы ледников” говорят о том, что более древние ледники продвигались гораздо дальше Валдайского. Так, т.н. Днепровское оледенение распространялось вплоть до Киева, в то время как южный край Валдайского ледника стоял чуть севернее Москвы.

До недавнего времени считалось, что чем дальше распространялся ледник, тем холоднее было в соответствующий период. В последние годы были получены совершенно другие данные. Оказалось, что Валдайское оледенение было самое холодное, ледник был самый мощный за всю историю оледенений. Просто в силу предельной суровости климата лед был тверд и поэтому малоподвижен. А ледник больше рос в высь, чем это было в более ранние оледенения.

Высота льда оценивается по-разному. По некоторым данным она составляла около 5 километров. Но, с учетом только что высказанных соображений, она могла быть и значительно больше.

Центр ледника находился в Скандинавии. А сам ледник покрывал весь северо-запад современной России, всю Прибалтику и Балтийское море, северную Германию, почти всю Польшу, Бельгию, Голландию, Англию, Северное море.

На востоке и юго-востоке граница ледника резко загибалась к северу. Она шла с юго-юго-запада на север-северо-восток. То есть скорее по меридиану, чем по широте.

Таким образом, стена ледника как бы огораживала часть Русской равнины с запада.

На обширную территорию вокруг ледника распространялось его влияние. Оно охватывало почти всю Европу. Разумеется, было намного холоднее, чем сейчас. Среднегодовая температура была ниже современной на 10-12 градусов. То есть под Москвой было так, как сейчас на Ямале.

Это довольно известный факт. На то и оледенение.

Гораздо менее известно то, что лето в те времена было почти такое же теплое как сейчас. Но оно было гораздо короче. А вот зима была длиннее и холоднее, чем даже сейчас на Ямале. Некоторые исследователи утверждают даже, что не редкостью были температуры в минус 100 градусов. Холоднее, чем ныне в Антарктиде (!!!).

По нашему мнению это некоторое преувеличение. Такие температуры возможно и бывали, но лишь эпизодически и у самой, самой кромки ледника. Однако зимние температуры около минус 50 градусов, похоже, были нормой в ближнем приледниковье.

Но не только холод определял погоду в Западной Евразии в те времена. Помимо этого было очень сухо. Годовая норма осадков на непокрытой льдом части Русской равнины не превышала 250 миллиметров в год. А, скорее всего, была и того меньше. Это примерно столько, сколько ныне выпадает в полупустынях Приаралья.

Количество осадков уменьшалось в направлении с юго-запада на северо-восток. То есть „угол” Русской равнины между ледником и Северным Уралом по количеству осадков вообще был пустыней.

Кстати, именно поэтому ледник не рос на восток. На восточной кромке ледника просто не было осадков, за счет которых мог бы накапливаться снег и лед.

Весьма интересно представить, какова была погода в приледниковье. Ясное небо. Редкие осадки. Лютый холод длинной зимой. Короткое, довольно теплое лето. При этом с точки зрения т.н. „физиологической” температуры, то есть субъективного ощущения тепла и холода с учетом всех факторов, лето можно назвать даже жарким.

В самом деле, представьте себе ясное небо где-нибудь под Воронежем или Киевом, во всю жарящее солнце. При этом жарящее так, что даже над холодной землей, где мерзлота лежит „прямо под ногами”, температура воздуха летним днем превышает 20 градусов.

Очень короткие осень и весна.

И сильные ветра с ледника.

Еще одной существенной особенностью Западной Евразии в те времена было то, что значительная часть Черного и Средиземного морей представляла собой сушу. Уровень океана был намного ниже современного. Ученые спорят насколько. Не специалисту эти споры не столь уж интересны, однако отметим, что уровень моря был как минимум на 100 метров ниже нынешнего.

А это означает, что Черное море было озером. А вся северная часть Черного моря примерно с широты южной оконечности Крыма была равниной. Узкая полоска равнин тянулась также вдоль нынешних восточных берегов Средиземного моря.

Другой очень важной особенностью природной ситуации в тогдашней Европе была обстановка в горных районах. Альпы были покрыты сплошными мощными ледниками. В этом никто из исследователей не сомневается, хотя уточняющие споры о границах оледенения в Альпах имеют место.

Однако гораздо более дискуссионна оценка ситуации в среднегорьях Центральной Европы. Можно спорить были ли там мощные ледники. Возможно, что нет. Вследствие все того же дефицита осадков. Однако несомненно, что горы были покрыты вечными снегами. Возможно маломощными.

Но главное не это. Среднегорья Центральной Европы в своих осевых частях имеют высоты примерно равные, или даже превышающие 2 километра. Это означает, что температура там была ниже, чем на окружающих равнинах на 10-15 градусов.

Однако и на равнинах близ ледника зимние температуры были частенько таковы, что человек без специального снаряжения просто не может выжить. Подчеркнем, именно снаряжения типа скафандра, а не просто очень теплой одежды. Критический рубеж, когда нужна уже не просто очень теплая одежда, а что-то типа скафандра, по разным оценкам находится где-то в районе минус 70 градусов. Это было установлено при исследованиях Антарктиды.

Несомненно, в горах Центральной Европы в ближнем приледниковье, такие температуры зимой были скорее нормой, чем исключением. А это означает, что Центральная Европа была безжизненна и практически непроходима для человека.

В итоге вырисовывается очень интересная ситуация. Если взять всю Европу, то предок человека, мигрируя из Африки, мог первоначально найти более или менее сносную и привычную для себя среду обитания только на равнинах, где сейчас плещутся воды Адриатики и Черного моря, небольших участках (ныне прибрежных) равнин Южной Франции, Северной Италии, отчасти Испании. А далее только в нынешнем Причерноморье и юго-восточной половине Русской равнины.

Сам переход из Африки мог осуществляться в основном по равнинам вдоль восточного берега Средиземного моря. Но мог и через проливы между Африкой и Испанией, Африкой и Сицилией, Африкой и Сардинией. Ибо эти проливы были тогда, при низком уровне океана, гораздо уже чем теперь. И в принципе для потомков водной обезьяны непреодолимой преграды не составлявшей. Хотя, повторим „пропускная способность” полоски суши на востоке была все же гораздо выше.

По площади же черноморские, причерноморские и южно-русские равнины, сливающиеся в один массив были на порядок обширнее, чем небольшие фрагментарно разбросанные по территории Западной Европы прибрежные равнины современной Франции, Италии и Испании.

Еще одной особенностью того периода был гораздо больший контраст природных условий от высоких широт к экватору. Действительно, на самом экваторе практически ничего не менялось, в то время как на севере было гораздо холоднее, чем теперь. Да и то, что мы называем Севером, располагалось уже на месте нынешней Москвы. Это означает, что среднегодовые температуры при движении от края ледника к югу нарастали примерно в два раза быстрее, чем это имеет место сейчас при движении с севера на юг в средних широтах.

Поэтому в Средиземноморье было конечно же прохладнее, чем сейчас, но это была отнюдь не тундра, а весьма обильные леса и лесостепи. Да и в Причерноморье хотя и было довольно холодно, но это была отнюдь не ледяная пустыня. Ситуация на юге Русской равнины несколько напоминала нынешнюю центральную Якутию, а на равнинах Черного моря лесостепи Бурятии и северной Монголии.

Это достаточно трудно себе представить современному человеку. Действительно, лето на территориях нынешней Херсонской области, например, было такое же жаркое и даже более солнечное и сухое, чем теперь. А всего в тысяче километров к северу, в районе нынешнего Сергиева Посада условия были почти как в Антарктиде.

Запомним эти моменты. Они сыграли очень важную роль в дальнейшей эволюции человека, формировании белой расы и непосредственных предков русского народа.

Итак, с ландшафтной точки зрения на юге Русской равнины господствовала тундро-лесостепь. Увлажненность была оптимальной для почвообразования. То есть могли формироваться довольно богатые степные почвы. Разумеется, не типичные черноземы, но тем не менее гораздо более богатые гумусом, чем те же нынешние подмосковные подзолы.

Растительность тоже была довольно богатая. На остепненных участках травянистая. Степные участки перемежались с лесными. Причем леса тоже были весьма неплохими, с точки зрения их эксплуатационных качеств.

Разумеется, было гораздо холоднее. Разумеется, была распространена мерзлота. Но скудных, типичных тундровых или тундрово-болотных участков было мало. Значительную роль в формировании именно такой, довольно изобильной, природной среды играло именно умеренное увлажнение.

Холодная, но тем не менее богатая лесостепь на юго-востоке Русской равнины и на равнинах Черного моря располагалась на тех широтах, где в Западной Европе были типичные заболоченные тундры, весьма скудные биологическими ресурсами. Ибо в холодном климате переувлажнение губительно для развития растительности, а значит и животного мира.

Но влажность климата как раз нарастала с востока на запад (что, кстати, характерно и для наших дней и объясняется господством переноса воздушных масс с запада на восток в Северном полушарии). Именно вследствие этого и край ледника в Западной Европе располагался гораздо южнее, чем в Восточной. А значит, климат там был не только более влажным, но и более холодным из-за влияния более близкого ледника.

Как видим, улучшение природных условий в Европе во времена оледенений не с севера на юг, а с запада на восток, рационально объяснимо без привлечения экзотических бредовых гипотез о неких резких изменениях оси вращения и полюсов Земли вследствие столкновения то ли с очередным астероидом то ли в силу „массовой высадки инопланетян”.

К сожалению, мы не могли не сделать этой реплики. Дело в том, что в последние годы трудно нащупывается нормальное научное обоснование очень многих важных для национального и расового самосознания утверждений. Этой своей книгой мы, в частности, демонстрируем, что все эти утверждения можно корректно вывести из данных современной науки.

В этой ситуации привлечение фантастических гипотез и бредовых мифов для доказательства вполне прозрачных тезисов только понапрасну „подставляет” национальную идеологию под удар критики. И делают такие „подставки” или безграмотные идиоты, или намеренные провокаторы.

Впрочем, к сожалению, и тех и других довольно много в среде политических радикалов. Но это тема для другого обсуждения.

Итак, массив равнин в Восточной Европе был гораздо более обширен и гораздо более продуктивен, чем в Западной Европе. И мог вместить на порядок большее количество огненных охотников.

2. По долинам и по взгорьям. Огонь на снегу

Нас недаром интересуют в первую очередь равнины. Напомним читателю, что огненные охотники шли именно по равнинным участкам вслед за огненным валом (об этом мы уже говорили в первой главе первой части).

Упоминали мы и о том, что остановиться огненные охотники не могли. Уж очень расточительно расходовали они природные ресурсы. И им надо было постоянно оставлять выжженные места.

Элементарная ситуационная реконструкция показывает, что предки человека, шедшие с юга должны были весьма вольготно расселиться по Сахаре, широко раскинувшейся с запада на восток. Ведь перемещался предок человека на север первоначально по довольно „узкой”, вытянутой вдоль меридиана, части Африки.

Однако и Сахару наш предок в итоге изрядно пожег. Но окончательно превратить в пустыню эти места наши предки в первый раз не успели.

Путь вперед на север через равнины и не столь уж широкие проливы Средиземного моря был если и „не распахнут”, то как минимум „приоткрыт”. Это через несколько тысяч лет, когда двигаться на север было нельзя (на месте бывших равнин и узких проливов плескалось широкое море), пришлось окончательно истощить Сахару и „свалиться” в долину Нила, где пройдя через массовый стресс, сгрудиться в первое в мире государство.

Поначалу марш на север не приносил особых неудобств. Человек, вернее его непосредственный предок, медленно адаптировался ко все более холодному климату, откочевывая все дальше от теплых тропиков.

Как мы только что сказали, Средиземноморье даже в период оледенения это далеко не нынешняя Воркута. Да и Причерноморье тоже. Кроме того, спецификой районов Европы того времени было наличие т.н. „мегафауны”. Наиболее известным ее представителем, о котором знают даже школьники, является мамонт. Однако помимо мамонта был еще и шерстистый носорог, и другие животные.

Кстати, весьма интересно, что самые последние данные (на 2002 год) свидетельствуют о том, что в Сибири мамонты обитали еще 3,5 тысяч лет назад. То есть в те времена, когда, согласно официальной истории в Древнем Египте было уже вполне развитое государство. А Троянская война закончилась совсем недавно.

Однако вернемся к жизни мамонтов в приледниковье. Очень важным моментом в их экологии было то, что они могли жить только там, где а) было относительно мало снега, и можно было питаться растительной пищей круглый год и б) вечная мерзлота была относительно неглубока, и мамонты не проваливались в болота.

Такие условия дольше всего после таяния ледника сохранялись как раз в Сибири. Именно поэтому мамонты там сохранились практически до исторического времени.

Вместе с тем, относительная суровость климата в местах обитания мамонтов определяла необходимость их протяженных миграций по наиболее продуктивным в данных условиях угодьям. Как выясняется сейчас с помощью самых современных методов, позволяющих по микроэлементному составу костных остатков „отследить” чуть ли не миграцию конкретных стад, мамонты кочевали по довольно определенным маршрутам. Учтем, кстати, что эти маршруты не могли не пересекаться очень глубокими и резко выраженными в рельефе долинами стока ледниковых вод.

В итоге мы видим идеальные условия для организации столь любимой нашими предками загонной охоты методом огненного вала. Для этого типа охоты есть все условия.

Мамонтов и других представителей мегафауны сравнительно легко подкараулить, зная пути их миграции.

Сами мамонты и другие представители мегафауны были очень крупными животными и давали сразу много мяса.

Сухость климата позволяла летом эффектно применять огненные загоны. Тем более, что ветра в приледниковье были весьма сильными, и масштаб палов мог быть очень большим.

Не представляло проблемы и нахождение мет для ловушек. Относительно ровные водоразделы пересекались резко выраженными долинами ледниковых рек.

Скажем больше, в некотором роде условия южных окраин приледниковья были для загонных огненных охот даже более удобными, нежели условия Африки. Единственным существенным минусом было наличие долгой зимы, когда огненная охота была невозможна.

На снегу, даже очень неглубоком, огненный загон не устроишь.

В данной ситуации предок человека столкнулся с принципиально новыми проблемами.

До выхода в приледниковье миграции вслед за огненным валом имели хаотический характер. Видимость целенаправленного движения на север была обманчивой. Просто те, кто двигался на север, имели перед собой новые земли для загонной охоты. А те, кто двигался в другие стороны, имели либо уже выжженную землю, либо естественные преграды. Самой большой из которых был океан. То есть попадали в тупик и сходили с исторической сцены.

Придя в приледниковье, человек не мог вернуться назад. Ему оставалось либо погибнуть, либо приспособиться к новым условиям. Приспособление шло по двум направлениям.

Первое состояло в том, что человек начал осваивать альтернативные источники питания и альтернативные методы добычи этого питания. При этом не надо утверждать, что это было земледелие. Земледелие в приледниковье было невозможно в принципе.

Невозможно оно при отсутствии железного плуга и тяглового скота и на внешних окраинах приледниковья. Это следует из элементарных эколого-энергетических расчетов. И иные коллеги из цеха национальных идеологов, утверждающие о „великих земледельческих цивилизациях” в те времена в этих местах демонстрируют просто свою элементарную безграмотность.

Мы рекомендуем им попробовать заняться земледелием севернее Якутска, не имея металлических орудий.

Наиболее вероятной альтернативой загонной огненной охоты стало рыболовство в мелких реках, изобилующих отличной рыбой (еще в раннем Средневековье стерлядью были полны малые реки на территории современной Москвы – Чертановка и Котловка). Кроме того, могла иметь место и охота на более мелких, по сравнению с мамонтами, животных.

Уже не с помощью огненных загонов, а с помощью лука, например. Напомним, кстати, что вполне возможно изначально, при наличии обильной добычи от загонной охоты на крупных животных, лук был неким „баловством” и такая охота носила характер развлечения. Мы уже писали об этом выше.

И все-таки, не в природе человека отказываться от легкой добычи, пока она есть. Загонная охота оставалась самым результативным способом добычи пищи по критерию „затраты-эффективность”. И эта охота продолжалась в летние месяцы. Не могла не продолжаться.

Характерно, что в условиях приледниковья огненная охота просто не могла уничтожить экосистемы, как, например, в Сахаре. Ибо могла вестись только ограниченное время в году. Более того, пожары в некоторых ситуациях только улучшали качество и продуктивность экосистем тундро-лесостепи. Как это происходит сейчас, например, в лесотундре на месте антропогенных палов.

Кстати, именно поэтому охота в непосредственных окрестностях газопроводов гораздо богаче, чем в окружающей тундре. Частые пожары выжигают малопродуктивные мхи, на месте которых развивается травянистая растительность, которая привлекает массу птиц.

Однако, там, где летом можно весьма неплохо охотиться с помощью огненного вала, зимой жить нельзя. Слишком холодно. Итак, весьма неплохо для нашего предка было охотиться летом в одних местах, а зимой жить в других. Но для этого надо совершать целенаправленные циклические миграции.

И это было новым моментом в поведении огненных охотников, которые ранее беззаботно шли за огненным валом. И это было вторым механизмом приспособления к новым условиям жизни.

Характерно, что в достаточной близости от ледника древние стоянки человека имеют поначалу временный характер. И лишь потом, в постледниковое время функционируют как постоянные.

Мы еще не раз упомянем эту новую черту в поведении человека в приледниковье – целенаправленные циклические миграции. Здесь лишь заметим, что эта черта в поведении сыграла в формировании современного человека гораздо более значительную роль, чем пресловутое использование лука.

Кстати, именно такой характер миграций создал предпосылки к будущей оседлости. Ведь при циклических и целенаправленных миграциях выгодно иметь некую „центральную базу”, которая и станет со временем жилищем былого „вольного гуляки”, беззаботно прошедшего за огненным валом с юга Африки до причерноморских степей.

3. Чувство меры, чувство времени, алгоритмика, уникальность. Арийская наука

В этом месте стоит сделать паузу в описании судьбы нашего предка. Остановим взгляд на пришедшем в приледниковье человеке. За его спиной еще дымятся пожарища в субтропиках. Никто ему пока не „наступает на пятки”. К сложным, но, как оказалось довольно сносным, а в чем-то даже весьма благоприятным, условиям на южной окраине приледниковья, он приспособился.

Рассмотрим, какие качества он должен был приобрести, приспособившись к данным условиям.

Во-первых, он должен был научиться считать. Или, во всяком случае, как-то оценивать время. Это в тропиках можно особо не заботиться о резервах и запасах. Но в условиях резкой смены режимов жизнеобеспечения, когда наиболее результативная загонная охота возможна только летом, создание „стратегических” запасов просто необходимо. И, заметим, не только необходимо, но и возможно. В условиях зимнего гарантированного большого холода никакие искусственные „холодильники” не нужны. Кроме того, и вечная мерзлота под ногами тоже позволяет в любой яме иметь своеобразный холодильник.

Так что в приледниковье и исключительно в приледниковье только и могла впервые в истории развития человека возникнуть „культура запасов”.

Это не текущие „тактические” запасы, объем которых можно прикинуть „на глазок”. Это большие запасы, запасы на долгий срок. И их надо уметь рассчитать. Но без пищи еще можно прожить, а вот без тепла нельзя. Верно рассчитать запасы топлива еще более важно, чем запасы пищи.

Очевидно, что подобные расчеты запасов идут параллельно с расчетом времени. Верная оценка времени играет такую же важную роль как оценка запасов. В обоих случаях эти расчеты соотносятся. И это тоже очень важная черта – соотнесение объема запасов и времени их расходования, расстояния и времени его прохождения. То есть фактор времени постоянно присутствует в оценке ситуации в приледниковье.

Признаем, что стратегические запасы играют важнейшую роль и в земледельческом типе жизнеобеспечения. Но наши предки появились в приледниковье более, чем 20 тысяч лет назад, а самое древнее земледелие не насчитывает больше 6 тысяч лет. Так что соответствующие архетипы у потомков людей приледниковья гораздо укорененнее, чем у потомков первых земледельцев, появившихся в тропиках.

Многие исследователи цивилизации и культуры отмечают, что для современного „западного” менталитета очень важен фактор времени. И этот фактор играет совершенно подчиненную роль в менталитете „восточном”. Разумеется, очень многие „традиционалисты” со скрытым неодобрением говорят об этой черте западного менталитета и возводят ее появление к новому времени и промышленной революции.

Однако все обстоит „с точностью до наоборот”. Численный расчет и повышенное внимание к фактору времени является архетипическим свойством современного белого человека, человека, предки которого эволюционировали в приледниковье. И именно это свойство, обретенное много тысяч лет назад (обратите внимание на возраст, господа „традиционалисты”) стало не результатом, а одной из причин того, что промышленная революция началась в Европе. Там, где белое население, чуть ли не на генетическом уровне было готово к восприятию числа и повышенному вниманию к фактору времени.

Кстати, курьезно, но многие экваториальные племена до сих пор довольствуются численными оценками „один, два, много”, не поднимаясь даже до пяти. Аналогично весьма вольно оценивается время. „Давно” для некоторых экваториальных племен может означать и на прошлой неделе и несколько лет назад.

Не важно обстоят дела у почти всех не белых южан и с грамотным управлением техникой. А тем более с ее эксплуатацией и ремонтом. И это есть непосредственное последствие исходно, на генетическом уровне „не промышленного” менталитета южан.

Кстати, в данном примере отрыв от цивилизации не является причиной технической слабости южан. Эскимосы тоже были оторваны от цивилизации. И по вполне понятным причинам не имели возможностей ее создать. Но когда техническая цивилизация сама „пришла” к эскимосам, выяснилось, что они поразительно быстро овладевают управлением техникой и ее обслуживанием.

Заметим, кстати, специально для наших недоброжелательных читателей из определенного лагеря, которые не преминут обвинить автора в расизме. Нам наплевать на всяческие „-измы” и ярлыки. Если у белых есть эволюционно обусловленное чувство числа и чувство времени, а у южан его нет, то это не пропаганда, а научный факт.

Однако, не только чувство числа (даже скорее чувство меры) и чувства времени обусловило специфику человека приледниковья. Был еще один очень важный момент.

Но для начала напомним читателю следующий факт. Известно, что климат в современной России таков, что „год на год не приходится”. Межгодовые колебания погодных условий весьма существенны. Одно лето нормальное, другое засушливое, третье „достает” дождями. Для нас это в порядке вещей.

А вот для жителей Индонезии это нонсенс. Там не только весь год примерно одинаковая погода, но и год от года практически не отличаются.

Если мы рассмотрим межгодовые колебания температуры и осадков, то увидим, что они тем больше, чем ближе к полюсу. В Мурманске амплитуда межгодовых колебаний среднегодовых характеристик погоды в 9 раз больше, чем на Кипре.

Так же, только еще контрастнее, обстояло дело и в ледниковый период. Добавим к этому, что сами условия в приледниковье были весьма контрастными, а также то, что и лето и зима наступали очень быстро. Человека, который охотится или пасет стада в опасной близости от ледника очень часто могло в одночасье „накрыть” чуть ли не антарктическими морозами. А его расчеты запасов могли оказаться неверными из-за изменения продолжительности зимы, например.

При этом одно только чувство меры и чувство времени не поможет. Ибо даже при наличии построенного на чувстве меры и времени, говоря современным языком, осредненного прогноза, возможные случайности настолько велики, что принимать решение все равно зачастую придется в форс-мажорных обстоятельствах.

В современной теории принятия решений это называется принятием решений в условиях уникального выбора. Это вполне определенная стратегия поведения. Противоположная т.н. „алгоритмическому” поведению, которое базируется на схеме „характеристики ситуации – диагностика типа ситуации – стандартное действие в стандартной ситуации”.

Образно алгоритмическое поведение можно проиллюстрировать схемой „дают – бери, бьют – беги”. Поведение на основе принятия решений в условиях уникального выбора более разнообразно. В нашем примере это означает, что не всегда надо брать то, что дают. А от удара можно не только убежать, но и дать сдачи или увернуться.

Но это означает, что в поведении „уникального выбора” больше степеней свободы. Но в тоже время и больше ответственности. Ибо ошибка зачастую равносильна гибели.

Итак, мы опять посрамили традиционалистов и пришли к пониманию свободолюбия белого западного человека на основе архетипов, выработанных за тысячи лет до капитализма и промышленной революции.

Разумеется, в отличие от чувства меры и чувства времени, привычка принимать решения в условиях уникального выбора в той или иной мере присутствует у всех рас и народов. Ибо даже размеренная жизнь экваториальных народов не лишена неожиданностей и разнообразия.

Но, во-первых, у людей приледниковья причины для принятия решений в форс мажорных уникальных обстоятельствах возникали значительно чаще. А во-вторых, эта способность должна была сочетаться с чувством меры и времени. Надо было уметь количественно оценить, говоря современным языком, прогнозируемое течение событий. Рассчитать свое поведение на будущее. Но при этом быть готовым к существенным отклонениям от прогноза.

Это очень тонкий момент. Вообще отказаться от прогноза и расчетов было нельзя. Ибо тогда вся жизнь превращалась в форс мажор. И когда это было действительно так, и когда для этого не было никаких причин, кроме субъективного отсутствия элементарного расчета. В приледниковье такой „роскоши” человек себе не мог позволить.

Но прогнозы и расчеты нельзя было абсолютизировать. Надо было быть готовым к любым неожиданностям „на фоне” в целом прогнозируемого течения событий. Вам ничего это не напоминает, читатель? Не правда ли, знаменитое правило европейских рыцарей: „Делай, что должно, и будь, что будет”, как будто бы с предельной четкостью формулирует именно подобный подход к жизни. И не тысячу лет этому подходу, а все 20 тысяч.

Кстати и юмор можно трактовать, как готовность отстраниться от следования правилам и расчетам. Посмотреть на них со стороны. Посмеяться, в конце концов.

Посмеяться, но … не отказываться от расчетов, прогнозов и необходимости следовать правилам в целом.

Что, очевидно, психологически не вполне совместимо. Во всяком случае, несовместимо даже до сих пор для очень многих рас, народов, а тем более отдельных людей.

То есть у человека приледниковья возник еще один пласт раздвоения сознания. Это с одной стороны несло в себе большой потенциал саморазвития, а с другой создавало дополнительную нагрузку на психику. Но, что характерно, это раздвоение психики не должно было вести к потере конструктивизма.

Мысль человека приледниковья должна была работать на результат.

Еще одним следствием постоянного ожидания неожиданностей стало осознание необходимости „сверхнормативного” по южным понятиям накопления запасов. Что тоже очень важно для понимания „западного” менталитета. Но, как мы говорили выше, только в приледниковье и могла возникнуть „культура запасов” вообще. Ибо ни в каких иных условиях охотник еще не знающий о соли, не может накапливать большие запасы. Только в условиях „гарантированного холода”.

Но, напомним, без накопления больших запасов и резервов невозможна классическая рыночная экономика, тот самый капитализм в чистом виде. О чем мы говорили в 7 разделе 3 главы первой части.

Все эти свойства, обретенные тысячи лет назад, „сыграли” во время промышленной революции. Чувство меры, чувство времени, чувство свободы, конструктивизм и „излишняя бережливость” стали той базой, на которой развилось мышление, названное позже „современным”, „научным”, „западным”, „капиталистическим” и т.п. терминами . Среди которых еще одним очень распространенным является т.н. „протестантская этика”.

Но как мы только что показали, все эти термины неверны. Стереотипы сознания, которым больше 10 тысяч лет отнюдь не „современны”. Они были выработаны, когда еще не знали, что такое наука и что такое капитализм. Поэтому они никак не „научные” и не „капиталистические”. По большей части они вырабатывались у людей, живших на юго-востоке Русской равнины. Поэтому они далеко не „западные”. Разумеется, не было в те времена и никаких „протестантов” с их этикой.

Автор всегда с известной долей осторожности относился к не совсем четко определенным и однозначным понятиям. Тем более понятиям, вокруг которых кипят пропагандистские страсти. Тем не менее, известные явления надо же как то называть.

Чтобы не впадать в бесплодное терминотворчество, с некоторой долей условности, назовем прямых потомков людей приледниковья ариями. Тем более, что так оно и есть. Другое дело, что возможны споры по поводу того, как эти „арии” потом расселились и в какие нынешние народы в каком количестве влились.

Однако, как мы покажем ниже, белые народы севера, центра и востока Европы являются прямыми потомками людей приледниковья. „Есть в них что-то арийское”, - как шутили в СССР после первого показа сериала „17 мгновений весны”.

И тогда, возвращаясь к теме настоящего раздела, тот пласт научного мышления, и ту часть современной науки, которые базируются на архетипах людей приледниковья, закрепленных во времена промышленной революции, можно, пусть с известной долей шутки назвать „арийской”. Уже без всякой шутки заметим, что это далеко не вся современная наука. Это ее часть.

Есть и другая часть, отнюдь „не арийская”. Но об этом несколько ниже.

4. Нашествия с юга. Кровь с молоком. Желтая ветвь

Однако, вернемся с высот мысли к реалиям жизнеобеспечения. Итак, первый человек приледниковья стал регулярно перемещаться по определенным маршрутам.

Здесь мы опять сталкиваемся с уже много раз подмеченным эффектом. Некие механизмы приспособления и стереотипы поведения формируются как бы сами собой, исподволь. А потом вдруг оказываются базой для совершенно иной системы жизнеобеспечения.

Так было и с циклическими регулярными миграциями. Только такой тип поведения в сочетании с эпизодической охотой на менее крупных, нежели мамонт, животных, в итоге привел к появлению животноводства.

Поначалу человек просто следовал за определенными стадами. Затем не мог не попытаться оставить некоторых особей про запас. Например, подранков. Потом, возможно, в действие включилось ритуальное использование полу прирученных животных.

И так постепенно животноводство стало вспомогательной системой жизнеобеспечения.

Почему именно вспомогательной? Да потому что пока была возможность легко охотиться, тем более, особенно легко охотиться с помощью огненных загонов, человек по собственной воле не перешел бы на более трудозатратную систему жизнеобеспечения. Что же заставило нашего предка бросить легкую охоту? Только внешние обстоятельства. И на этот раз не природного характера.

Дело в том, что оледенение не было неким стабильным состоянием. Ледник то надвигался, то отступал. Водоемы то мелели, то заполнялись. Климат был то несколько холоднее, то несколько теплее. Аналогично имели место и колебания влажности в тех или иных районах.

Разумеется, сразу за огненными охотниками в тропиках и субтропиках оставалась выжженная земля. Но это была еще не нынешняя Сахара. И на месте гарей в иных местах со временем восстанавливалась саванновая лесостепь. Через эту лесостепь вновь могли за огненным валом идти новые волны огненных охотников. Из числа тех, кто сначала отстал.

Мы упоминали об этом раньше, в первой главе первой части и не будем пока уточнять наши ситуационные реконструкции. Вернемся к этому несколько позднее.

Сейчас лишь напомним, что в суровых условиях приледниковья вновь пришедшие мигранты может и проигрывали в умении приспосабливаться, но выигрывали в численности и агрессивности. Действительно, первая волна огненных охотников была потомками „умников”, которые выиграли у „силачей” только освоив огонь. Как только „силачи” сами освоили огонь, они снова оказались конкурентоспособными по отношению к „умникам”.

Следует особо подчеркнуть еще один момент, который потом не раз будет фигурировать в развитии цивилизации. Вырвавшиеся вперед группы людей, которые добиваются в результате той или иной НТР (а огненный вал и был настоящей НТР) изобилия, теряют агрессивность и людоедские инстинкты. Они им не нужны.

И они весьма уязвимы для напора отставших в развитии маргиналов, как только теряют перед ними техническое преимущество.

Именно такая ситуация возникла на южных окраинах приледниковья.

Что могли противопоставить более развитые лидеры движения на север своим более сильным, более агрессивным и более многочисленным маргинальным последователям? Многие склонны настаивать на том, что это были лучшие орудия. В первую очередь лук.

Это правда. Но далеко не вся правда. Одного лука было все же явно недостаточно. Сомневающимся рекомендуем повнимательнее посмотреть на кремневые наконечники стрел, чтобы понять, что такими стрелами не особо повоюешь с сильным, быстрым, агрессивным, крупным человекообразным.

Предку человека разумного оставалось только уйти с самых южных окраин приледниковья, и подойти несколько поближе к кромке ледника. Здесь сами условия жизни требовали большого ума. Здесь без умения вести расчеты, рационально строить свою жизнь, прогнозировать фон событий, но в то же время быстро находить решения в нестандартных ситуациях было просто не выжить.

Как мы показали выше, наши предки искусство выживать в таких условиях освоили. А вот пришельцы с юга не выживали сами, попадая в весьма неприятные ситуации, из которых они не умели выходить. Поэтому и не пошли за лидерами ближе к кромке ледника, оставшись на южной окраине приледниковья.

Таким образом, человек разумный, как это уже было в долинных лесах тропических рек, и как это будет еще не раз в истории, оказался оттесненным от „легкой жизни”. В данном случае самым легко доступным источником жизнеобеспечения была загонная охота на представителей мегафауны.

Вряд ли будет корректно утверждать, что наш предок полностью отказался от загонных охот. Но они стали занимать в его жизнеобеспечении гораздо меньшее место. Главным оказались животноводство и рыболовство. При этом животноводство не только и не столько мясное, сколько молочное.

Молоко стало играть в питании человека „ближнего приледниковья” исключительную роль. Именно поэтому только представители белой расы, а особенно белые жители европейского Севера лучше всех усваивают сырое молоко до глубокой старости.

Представители иных рас и народов не способны к этому, а у некоторых представителей народов Дальнего Востока способность усваивать сырое молоко вообще прекращается сразу после выхода из грудного возраста.

С активностью ферментов, способствующих усвоению молока, тесно коррелирует целая группа биохимических показателей крови. Таким образом, налицо зафиксированная на уровне биохимии, генетически закрепленная специфика тех, кто был вынужден перейти с исключительно мясной на, в значительной степени молочную, пищу.

Данные биохимии подтверждаются данными культуры и религии. Для индоариев, пришедших на Индостан с севера, корова, животное дающее молоко, являлась священной. Это отражение в религии памяти давнего прошлого, когда молочный скот буквально спас предков индоариев от гибели.

Итак, на пространствах Западной Евразии теснимые с юга все новыми волнами пришельцев предки людей белой расы уходили на востоке к кромке ледника, а на западе в стылые горные ущелья. К кромке ледника, кстати, в Западной Европе было не так то просто пробраться через горы, где свирепствовали антарктические морозы. Именно они и стали „пещерными людьми”. Не будем пока уточнять вопроса о неандертальцах и кроманьонцах. Это мы сделаем несколько позже.

А пока отметим, что более многочисленные первопоселенцы Русской равнины приближались к кромке ледника по долинам ледниковых рек. Только в этих долинах можно было укрыться от свирепых ветров, постоянно дувших с ледника. В этих же долинах было много рыбы в реках. Кроме того, здесь было много колоний полярных птиц, тоже спасавшихся от ветра.

Короче, жить здесь было трудно, но можно.

Весьма показательно, что названия этих спасительных долин было одним из первых слов соответствующих языков. Так, прибалтийские лингвисты считают топоним „ава” древним, еще палеолитическим (!!!) названием при ледниковых участков долин. Именно здесь веками формировались первые сообщества предков восточно-балтийских народов. И с этим типом ландшафтов даже гораздо позже связывали свою „малую родину” народы Прибалтики.

Топоним „ава” присутствует в названиях „Елгава”, „Митава” и т.п. А в несколько измененной форме в имени „Литва”, давшем название соответствующей стране и ее народу.

Автор не склонен много рассуждать на темы, где он не является специалистом. Однако, нам кажется (хотя возможно мы и не правы), что недаром имеется один корень в обозначении слова „русло” и слова „русские”. Вдоль русел ледниковых рек жили у кромки ледника предки русских людей.

Однако, оставим на время запад Евразии. Что же происходило в те времена на востоке континента, где в итоге сформировалась желтая раса, многие представители которой не усваивают молоко по выходе из младенческого возраста?

Нам представляется, что исход предков человека из Африки произошел в один из ледниковых периодов. А путь огненных охотников с юга африканского континента лежал по равнинам. В том числе по равнинам, которые сейчас скрыты под водой (ибо уровень океана тогда был гораздо ниже).

Возможно даже, что основной поток двигался как раз по достаточно широким, ныне затопленным, равнинам, охватывающим современную Африку с востока. Хотя, несомненно, часть людей шла и через широкие днища Великих африканских разломов.

Однако равнины современного восточно-африканского шельфа никак не могли оставаться вне маршрута движения выходцев с юга континента.

Итак, часть потока направлялась почти строго на север, а часть через равнины нынешнего Аравийского моря и Бенгальского залива шла на северо-восток и далее на восток-северо-восток. Нам кажется, что эти два потока разделились довольно рано. Возможно, еще в предшествующее Валдайскому, Московское, оледенение. А то и, еще более ранее, Днепровское.

В конце концов, если за огненным валом пошел уже ближайший потомок Homo erectus, которому около полутора миллионов лет, то это могло произойти уже в самое первое, днепровское, оледенение. Как минимум, около полумиллиона лет назад.

Впрочем, точные датировки не столь уж важны. Гораздо важнее другое. Предки современных представителей желтой расы отделились от предков белой расы довольно давно. Экологические условия их эволюции были отличны от эволюции предков белых людей. Они не сталкивались с проблемами приледниковья. Они гораздо раньше ушли с равнин и освоили горы. Очень большая их часть вернулась в долины тропических рек, пройдя маршем через нынешний шельф северной части Индийского океана.

У них были свои проблемы, свои методы их решения и свои архетипы.

Возможно, в рамках желтой расы тоже периодически возникало противостояние „северян” и „южан”. И были и встречные потоки миграции, и сверхдальние исходы с насиженных мест. Более того, это весьма вероятно. Взять хотя бы ту же миграцию предков индейцев в Америку.

Но это было в пределах своей собственной, обособленной популяционной общности. В рамках собственных цивилизационных решений. У них были свои „моменты истины”. Но у их „северян” не было ни 5 километровой громады ледника на горизонте, ни „священной коровы”, ни огромных, плоских как стол, голых, но плодородных, равнин, по которым катились буквально бесконечные нашествия с юга.

Предки „желтых людей” не конкурировали с предками „белых людей” в доисторическое время. А их потомки встретились уже довольно поздно по меркам времени антропогенеза.

Автор не столь хорошо знает палеогеографию Восточной Азии. И наши попытки реконструкции деталей формирования желтой расы не могут быть успешными. Однако если рассматривать этот процесс самом общем, схематичном виде, то вырисовывается следующее отличие расообразования белых и желтых людей.

Предки желтой расы формировались в более равномерном ритме. Фактически они в своей эволюции прошли все те же испытания, что и предки белых людей. И в итоге тоже „дошли до края”, уйдя на максимально возможное расстояние от своей прародины и в итоге тоже дойдя до Крайнего Севера.

Однако большая часть выпавших на их долю вызовов, за исключением „испытания потопами” во время гораздо более длительного движения вдоль океанских побережий, была в более смягченном виде. Хотя бы потому, что они шли гораздо дальше и пересекали природные зоны Земли не „поперек”, а „наискосок”.

Поэтому „поток испытаний” был менее контрастным и более растянутым во времени. Возникает весьма правдоподобная гипотеза, что не из-за этой ли растянутости во времени череды испытаний в процессе антропогенеза желтой расы, среди ее представителей гораздо больше людей „стайерского” типа, нежели „спринтерского”. Об этих адаптационных типах мы писали в первой главе первой части.

Между тем по основной, „короткой и прямой” западно-евразийско-африканской оси миграции, постоянно проходили волны очередных нашествий с юга. Формировались свои промежуточные центры концентрации человекообразных. Из этих центров зачастую миграции шли в разные стороны, создавая „встречные потоки”. Но в целом схема взаимоотношений этих волн переселенцев оставалась неизменной в своей главной коллизии.

Периодически вновь и вновь возникали противостояния тех, кто не хотел драться за „теплое” место, а предпочитал „покой и волю” в суровых условиях приледниковья и тех, кто, переполняя экологическую нишу в более теплых местах, устремлялся на север. В сущности, не умея там жить.

5. «Характер нордический» - пропагандистские мифы и реалии выживания. Система «Человек – Природа»

Выражение „характер нордический”, возможно и бытовало в партийных и служебных характеристиках времен Третьего Рейха. Автор об этом ничего определенного сказать не может. Зато это словосочетание стало летучей фразой в СССР после шквального успеха сериала „17 мгновений весны”.

Впрочем, так или не так дословно формулировались характеристики бойцовского, агрессивного, безжалостного характера в гитлеровской Германии не столь уж важно. Важно то, что неотъемлемой чертой идеологии всех националистических и право радикальных партий и учений Европы в XIX и ХХ веках было утверждение о том, что агрессивность и боевитость по природе присуща в первую очередь людям Севера.

Так и хочется спросить коллег-националистов в ответ: „Что же это такие „бойцы” вдруг без боя оставили „расслабленным” южанам эдемский сад тропических лесов и благодать Средиземноморья? Что же это таких „агрессоров” занесло в пустое приледниковье (а „ледниковый” характер предков „арийцев” национал-радикалы не отрицают), где не на кого было изливать свою агрессию?”.

Читателю уже ясно, что автор в корне не согласен с распространенной трактовкой „нордического характера”. При этом мы отнюдь не умаляем достоинств людей белой расы. В том числе в вопросах войны.

Но надо понять, что предки человека разумного начали с того, что были оттеснены из приречных лесов на их окраину. Они победили более сильных физически и более агрессивных конкурентов, найдя техническое решение проблемы, освоив огонь.

Предки белых европейцев пришли в приледниковье и заняли сначала наилучшие для жизни там места. Прекрасно там обжились, но … снова (!!!) были оттеснены к самой кромке ледника из этих относительно благодатных мест.

Есть биологическое правило, что рецессивные признаки начинают господствовать в популяциях, находящихся на окраине ареала существования того или иного вида. Светлые глаза, светлые волосы, светлая кожа являются рецессивными признаками. Это всем известный факт.

И белый человек, несомненно, сформировался на окраине ареала существования всей совокупности человекообразных Западной Евразии ледникового периода. А на окраину вытесняют.

Так что истинная сила людей Севера не в том, что они злее и агрессивнее, а в том, что они умнее, выносливее и терпеливее. Они сумели обжиться там, где этого не смогли сделать южане. Они совершили цивилизационный рывок в тех условиях, где другие не то что рывка, а простого выживания себе обеспечить не могли.

Потерпи, читатель, мы покажем ниже, что природная доброта и незлобивость еще не повод к всепрощению паразитов и агрессоров. Мы покажем, как не раз и не два цивилизационные лидеры растирали в грязь своих былых обидчиков. Но не голыми руками, а с помощью новых технических средств. Не злобным напором, а холодным расчетом. И прекрасно выразил эту тенденцию белой цивилизации нобелевский лауреат граф Альберт де Сент-Дьерди, провозгласив, что „Разум – лучшая разновидность когтей и клыков”.

Однако, не детали и механизмы „цивилизационного возмездия” являются предметом рассмотрения в данном разделе. В данном разделе мы рассматриваем биологические, сформированные в результате эволюции и генетически закрепленные свойства наших предков. В том числе свойства психофизиологические.

И здесь двух мнений быть не может. Люди Севера при прочих равных всегда более добры и терпимы, чем люди Юга.

Человек Севера по самой своей сути это человек, прежде всего решающий проблемы взаимоотношения с могучей Природой (а не с дурным соседом). Человек Севера успешно действует в системе „Человек – Природа”. Он по существу, а не понарошку „для отчета”, за счет собственных усилий и собственного ума решает проблемы выживания в неблагоприятных условиях. Он не перекладывал изначально решение этих проблем на неких „рабов”.

Ибо „рабов” на Севере не было.

Более того, на Севере любой встречный человек это скорее соратник, чем конкурент. Ибо конкурировать за кусок заледенелой земли бессмысленно – ее кругом полно. А вот выживать вдвоем легче.

В тайге встречаются пустые охотничьи заимки, где может найти приют одинокий путник. Это ничейные, общие заимки. В заимке человек, не терпящий лишений, всегда оставит лишний коробок спичек и щепотку соли.

Для другого, неизвестного ему человека, который может терпеть бедствие, и у которого не будет ни одной спички и ни одной щепотки соли. Автор знает это по собственному опыту, как бывший геолог.

А вот в джунглях, насколько нам известно, аналогичных объектов нет.

Убить человека для северянина очень трудно. Чукчи, над которыми потешалась в анекдотах зажравшаяся московская публика времен брежневского застоя, почти физически не могут убить человека. Они становятся способны на это только если убеждаются с помощью внешних „агитаторов”, что данная особь „не человек”. Кстати, именно так работали с коренными северянами комиссары времен Великой Отечественной войны, готовя из мирных охотников результативных снайперов.

Но вот для кавказца убить любого человека не проблема. А по свидетельству знатоков ситуации для негра в африканской глубинке вообще самый сильный повод к веселью, это лицезрение страданий и увечий других. Хотите развеселить некоего „мумбу-юмбу”, споткнитесь и упадите перед ним.

А еще лучше при этом вывихните ногу. Его хохот будет долгим и искренним.

Разумеется, мы не будем утверждать, что белые люди неспособны убивать до сих пор. Очень даже способны. Но это не наш архетип. К этому нас вынудили назойливые южные агрессоры. А с „волками жить, по волчьи выть”. Никуда от этого не денешься. Но даже тысячи лет жизни „с волками” не отучили белых, в частности русских, от приоритета милосердия. „Драка до первой крови”, „лежачего не бьют” и т.п. принципы, зафиксированные в русских пословицах резко контрастируют с установкой „на добивание” в иных культурах.

Безграмотным враньем является утверждение о „воинственных богах” Севера. В северных районах Европы военные боги появились позже всех. Это многократно отмеченный в науке факт. Тысячи лет здесь были только Боги, олицетворяющие различные силы Природы, Материнство и Плодородие. А военных богов не было.

Более того, не было не только «военных богов», не было даже четко выраженной касты «военных вождей». Все утверждения об изначальной кастовости и господстве военного сословия у предков индоевропейцев, когда они еще жили в приледниковье, не более чем расхожий миф. Тем, кто желает более детально познакомиться с данной проблематикой, рекомендуем книгу известнейшего русского ученого, академика О.Н. Трубачева «Этногенез и культура древнейших славян», М.: «Наука», 2003 – 486 с. В этом капитальном труде на базе обширнейшего материала из области лингвистики и археологии, реконструированы реалии становления культуры и общественной организации у праиндоевропейцев и древнейших славян.

И воинственным богам, как убедительно показано академиком Трубачевым не было места у наших белых предков.

В это время на юге военные боги уже давно были главными в пантеоне. А затем были сменены единым аналогом монарха (или пахана, это уж как кому больше нравиться).

Даже когда назойливая агрессивность южных соседей заставила наших предков серьезно взяться за оружие, то и тогда первым небесным защитником славян оказался не „контрактник” Перун, а „военно-технический” божественный кузнец Сварог. Кстати, у ирано-ариев первым небесным защитником тоже был не „профессиональный” военный, а, говоря современным языком, военный технократ, тоже кузнец Кова.

И победы белой расы в войнах обусловлены тем, что во все более современных войнах главным достоинством воина была не агрессия, злоба и напор индивида, а выносливость, терпение, навык к коллективным действиям, тактический расчет и стратегическое предвидение.

Именно это было подмечено многими полководцами еще в Средние века и Новое время. Когда в ход вошла крылатая фраза Суворова о том, что один средний турок победит одного среднего русского, но вот сто средних русских обязательно победят сто турок.

В этом сила белой расы.

Но, тем не менее, ее главное предназначение не война с людьми, а решение всех проблем в системе „Человек – Природа”. Где бы и когда бы они ни возникали.

Возможно, иного русского читателя начала нового века это утверждение огорчит. Ибо стараниями как раз „людей Юга” в нынешней России не упорный труженик, а агрессивный, истеричный, злобный, безграмотный ублюдок стал идеалом для подражания.

Но это не наш идеал. Не идеал белого человека, формировавшегося в сосредоточенном молчании приледниковья.

И мы верим, что еще придет время, когда с помощью новых технических средств мы добьемся торжества наших идеалов.

На этот раз окончательно. Ибо тараканов не давят по одиночке.

Их травят всех разом и во всем доме.

Дихлофосом. Который теперь у нас есть.

Но, повторюсь, это не выбор людей Севера, соответствующий их биологической природе. Этот выбор нам навязан.

Грязными тараканами.

6. Незабудки для Прекрасной Дамы

Впрочем, не будем о грустном. Поговорим о прекрасном.

Весьма важным моментом в формировании менталитета людей приледниковья являлась специфика отношений полов. В экстремальных условиях Севера каждый человек на счету. В подобной ситуации нельзя пренебрегать той ролью в жизнеобеспечении, которая отводится не только мужчине, но и женщине.

Разумеется, это в первую очередь касалось посильного участия женщин в самых необходимых «обычных» работах. Которые в иных, не столь напряженных, ситуациях выполнялись бы исключительно мужчинами. Однако в экстремальных ситуациях, столь часто возникающих в приледниковье, женщины не могли оставаться в стороне от выполнения мужских обязанностей. Хотя бы в случаях гибели мужчин. Когда при редком населении вокруг не было никого. Ни друзей, которые могли бы помочь. Ни врагов, к которым можно пойти хотя бы рабыней.

Но не только это определяло особую роль женщины в приледниковье. Повышенная роль поисковой активности, разума и инновационной деятельности в обеспечении выживания в приледниковье, требовали и «панорамного» видения мира. А значит, весьма полезно было взглянуть на проблему с разных позиций, рассмотреть ее и с мужской и с женской точек зрения. Там где разум является необходимым элементом жизнеобеспечения, такими возможностями расширить взгляд на проблему не пренебрегают.

И это великолепно отражено в сказках арийских народов. Можно буквально «вычислять степень наличия арийского менталитета» по повторяемости сказочных сюжетов, где фигурируют мудрые женщины, решающие сложнейшие проблемы. В качестве примера можно привести русские сказки, где мудрые волшебницы говорят своим героям что-то типа: «Не горюй, и спать ложись». А потом с помощью ума и магии делают все как надо.

Такие же сюжеты можно найти и в сказках ирано-арийских народов. И в сказках «желтых северян». Но таких сюжетов не встретишь в сказках африканских народов. Мало таких сюжетов и в арабских сказках. А те немногие, что есть, позаимствованы из персидских ирано-арийских сказок.

Характерно, что в персидских и японских сказках волшебницы обычно «пришлые». В немецких и французских волшебницы и феи весьма часто встречаются. Они, грубо говоря, «местные». А в русских сказках волшебницы вообще на каждом шагу. Они, можно сказать, атрибут быта. Родственницы и жены весьма обычных героев.

Не мудрено. Именно русские являются прямыми потомками людей приледниковья. В минимальной степени (по сравнению с другими) изменившими образ жизни и менталитет предков.

Таким образом, даже на уровне сказок и мифов у потомков людей приледниковья сформировано уважение к женской мудрости и, тем самым, заложены основы равноправия полов.

В этих условиях женщина не могла, как у южных народов быть просто «машиной для родов». Она неизбежно в гораздо большей степени становилась «товарищем» и «соратником».

Потом в истории арийских народов не раз женщина будет на равных с мужчиной выступать соавтором исторического процесса. Это будут, в частности, легендарные амазонки, сарматки, ставшие в строй наравне с мужьями в борьбе с Первой империей. К явлениям такого же порядка можно отнести и участие русских женщин в Великой Отечественной войне. Примеры подобного рода можно множить и множить.

Необходимо, однако, подчеркнуть, что эти примеры равенства мужчин и женщин были настолько необычны с точки зрения людей иных рас и народов, не прошедших «ледниковой закалки», что вызвали к жизни легенды о матриархате.

Сейчас доказано, что классического матриархата в людских сообществах не было. Но для иных и обычное равенство видится как аномальное господство. Отсюда и легенды о матриархате.

Но для понимания отношения к женщинам белого человека не надо прибегать к гипотезе матриархата. Человеческое уважение и равенство там, где это возможно – вот основа арийского взаимоотношения полов.

И здесь опять же очень четко прослеживаются истоки рыцарства. Поклонение Прекрасной Даме – это смесь естественного для всех людей любовного влечения и естественного только для белого человека, человека приледниковья, уважения и дружеских чувств мужчины к женщине.

И эта «рыцарская смесь» чувств опять же имеет гораздо большую предысторию, чем обычно полагают. Истоки данного элемента рыцарства кроются в глубине не столетий, а тысячелетий. На кромке ледника.

Можно возразить, что рыцарственное поклонение не имеет никакого отношения к равенству и уважению. «Равенство это скорее предтеча феминизма», - скажет иной скептик. И это правда. Но не вся правда. Ибо именно человечность, в широком понимании этого термина, отличает рыцарские чувства белых людей от вульгарной половой необузданности южан. Рыцарская любовь – это прежде всего любовь к человеку, а не просто стремление к предмету полового вожделения.

В этой связи автор не может удержаться от реплики из собственного жизненного опыта. В своей экспедиционной работе геологом я вплотную столкнулся с уродствами жизни национальных окраин СССР. При этом мне было удивительно, что эти уродства, начиная от повального взяточничества и заканчивая перманентным беспорядком в любых делах, уродства, просто дикие для белого человека, искренне поддерживались абсолютным большинством местного населения. Считались вполне естественными.

Но одним из самых омерзительных для меня проявлений южного менталитета было именно отношение к противоположному полу. Вполне по-европейски образованный местный деятель мог совершенно искренне с блеском в глазах сказать, глядя на зад ослицы: «Какая женщина!». И относиться к «людям женского пола» точно так же, как к ослицам и самкам иных млекопитающих. Ибо скотоложство в тех местах, где мне доводилось работать, было весьма распространенным явлением.

Повторим, это не определялось уровнем образования. Это было генетически обусловленным свойством. Причем имеющим массовое распространение. Именно тогда автор четко осознал, что с южанами бесполезно «бороться», силой заталкивая их в нашу цивилизацию. Просто русским надо жить по-русски, а азиатам и кавказцам по-азиатски и по-кавказски. Но в одном государстве, с одними законами это просто невозможно. Так что «Россия для русских, Средняя Азия для азиатов, Кавказ для кавказцев». Все логично и справедливо.

Закончим на этом нашу эмоциональную реплику и вернемся к нашей текущей теме.

Итак, в основе рыцарского отношения к женщине лежит именно человечность. А методы оформления рыцарской любви это уже вопрос достаточно второстепенный. Проявления же глубинных черт менталитета могут оформляться и под сильным внешним влиянием. Которое вполне может скрадывать их первоначальный смысл.

Скорее всего так случилось и с рыцарством, которое оформлялось в культуре европейских народов под влиянием более развитых форм иных, южных традиций.

«Позвольте, но имеются и высокие проявления поэтизации любви и в культуре южных народов!», - воскликнет иной наш оппонент. И мы согласимся с ним. Но, если мы проследим истоки поэтизации любви в восточной культуре, то придем к выводу, что эти истоки восходят к персидским традициям. А потом эти персидские влияния были уже переняты иными южными народами.

Но в основе благородного персидского менталитета лежат ирано-арийские традиции. Традиции тех, кто пришел с севера, кто являлся потомками людей приледниковья.

Однако не только рыцарство (или его отдаленные пережитки) отличают отношение белого человека, потомка людей приледниковья, к женщине. Сами эстетические критерии оценки женской красоты весьма разнятся у северян и южан. Статистика показывает, что для северян наиболее эротичной частью женского тела является грудь. Для южан – бедра и ягодицы.

Это вполне объяснимо с точки зрения экологии антропогенеза. На севере выкармливание ребенка идет гораздо дольше. Ибо дольше идет его созревание. И гораздо более экстремальны условия этого созревания. Те же эскимоски продолжают «подкармливать» детей до 3-5, а иногда и более лет.

Кстати, такое долгое выкармливание не позволяет женщинам рожать очень часто. Это не физиологично.

Поэтому молочная железа женщин является в этих условиях «гарантом» продолжения рода. И поэтому на инстинктивном уровне эстетизируется. Кстати, именно красота женской груди так подчеркивалась нарядами европейского Средневековья. Поясному силуэту Прекрасной Дамы в стрельчатом окне замка поклонялись рыцари тех времен.

На юге можно быстрее отнимать детей от груди. Но на юге гораздо чаще можно рожать. В условиях повышенной южной агрессивности окружения и одновременного изобилия ресурсов именно возможность обеспечить непрерывный «поток детей», из которых может выживать лишь меньшинство, является гарантом продолжения рода.

Поэтому эстетизируются в первую очередь бедра, таз и ягодицы.

Повторим, это не внешние оценки, а результаты совершенно корректных современных научных исследований. Проводимых зачастую с сугубо прикладными целями в интересах рекламного бизнеса и шоу бизнеса.

Но, заметим, даже в этих, вроде бы чисто внешних, критериях оценки женской красоты, проявляется все та же основная стратегическая и цивилизационная проблематика.

Человек – это ценность или средство? Для тех, кто относится к формированию человека как к длительному процессу, он просто «чисто технически» не может быть средством. Во всяком случае, средством дешевым.

А там, где «производство людей» поставлено на поток, и господствует убеждение, что: «Авось кто-то выживет», человек не более чем «винтик». Средство, а не цель.

Но менталитет именно белого человека, сама его физиология, в том числе физиология размножения, не позволяет потомку людей приледниковья считать человека «мелочью». Поклоняясь Прекрасной Даме в идеале нельзя заставлять ее как машину рожать каждый год. А потом относиться к ее детям, «как к грязи», которой «не меряно».

И клянясь в верности идеалам приледниковья, архетипическим ценностям белых людей, мы не можем не упомянуть те сотни поколений женщин, которые сформировали белую расу. Сформировали в борьбе и лишениях. На равных с мужчинами выковывая белую цивилизацию.

Немыслимую без Прекрасных Дам Средневековья, амазонок железного марша, боевых подруг русских воинов и подвижников. А еще ранее без тех, кто вынашивал и выкармливал белых детей в стылых приледниковых тундрах.

Те, кто бывал на Севере, знают, что тундра весной богата красками. Символом этих холодных мест можно считать розовато-лиловый цветок морошки, иногда покрывающей землю сплошным ковром. Но особенно красиво бывает в распадках, укрытых от ветров. В начале лета там могут расцветать такие цветы, которые невозможно даже представить в этих суровых местах.

Среди этих цветов попадаются и незабудки. Скромные цветы средней полосы бледно голубого цвета. Однако на Севере незабудки гораздо крупнее, ярче и гуще тоном окраски. Этот цветок в русском фольклоре является символом любви и верности.

И в знак поклонения поколениям матерей и тружениц белой расы автор символически преподносит Прекрасным Дамам приледниковья букет этих редких в этих местах, но все же родных северных цветов.

7. Конец эпохи. Сотворение мира

Конец Валдайского оледенения был ознаменован кардинальными изменениями климата и ландшафтов Земли. Разумеется, наиболее значительными в окрестностях ледника, а именно в западной Евразии.

Интересно, что самые последние исследования вносят значительные корректировки в наше понимание этой эпохи. Если признать почти доказанную гипотезу о том, что Валдайское оледенение было самым холодным, то получается, что и переход от оледенения к межледниковью стал самым большим по масштабу контрастности в истории Земли.

Но не только размах изменений поражает воображение. Поражает и их скорость. Оценки скорости отступления ледника, даваемые еще 30 лет назад, были довольно скромными. Ледник медленно с небольшими „рывками” отступал в Скандинавию, где окончательно растаял около 10 тысяч лет назад.

Именно такие оценки процесса и вошли в школьные и вузовские учебники, а через них и в массовое сознание людей (разумеется, тех, кто хоть что-то слышал про оледенения). Видимо подобные оценки были данью научной традиции, согласно которой геологические процессы по определению должны идти достаточно долго.

Однако даже в 1970-х годах начался медленный пересмотр подобных взглядов. Мощный ледник на Американском континенте даже по данным классических научных методик окончательно растаял около 7 тысяч лет назад. Тут же нашлись „научные экстремисты” и популяризаторы, которые готовы были утверждать, что это произошло 5 тысяч лет назад.

А последнее означало очень быстрое таяние ледника в Америке. Кстати, эти данные об очень быстром таянии ледника в Западном полушарии отчасти подтверждались зафиксированными в рельефе и поверхностных отложениях следами геологических катастроф, основным типом которых для эпохи конца оледенения были колоссальные переполнения внутренних водоемов и массовые прорывы вод через ложбины стока, которые буквально „прорезались” с точки зрения геологического времени „мгновенно”.

Американские данные заставили попытаться несколько пересмотреть и европейские материалы. Появились предположения, что 10 тысяч лет назад не завершилась, а только началась последняя стадия таяния ледника в Европе.

Однако наибольшей сенсацией стали попытки математического моделирования климата ледниковых эпох. Согласно самым последним данным не исключено, что сам по себе климат в целом мог меняться очень быстро в течение считанных десятков лет. Разумеется, это не означает, что за такое время мог нарасти или наоборот стаять 5-тикилометровый ледяной щит.

И тем не менее взгляды на возможную скорость изменений природы и климата были пересмотрены радикально. Более того, в этих построениях есть одно очень важное зерно, которое не теряет своего значения, даже если отвергнуть в целом выводы климатического моделирования.

А именно, климат в масштабах всего Северного полушария мог меняться гораздо быстрее, чем таять сам ледник.

В рамках нашего исследования нас интересует окончание самого последнего оледенения. Попытаемся схематично реконструировать этот процесс.

Итак, если отвлечься от проведения прямых аналогий с процессом таяния ледника в Северной Америке, а также с известной долей осторожности рассматривать „модельный экстремизм” ряда климатологов, то вырисовывается следующая картина.

Достоверно зафиксировано, что около 10 тысяч лет назад началось резкое обмеление озер на юго-восточной окраине нашего ледника. Это можно традиционно проинтерпретировать, как результат потепления климата после окончательного таяния ледника.

Но подобное объяснение вовсе не единственное.

Климат в целом мог несколько потеплеть довольно быстро. Но ледник так быстро растаять не мог. Он продолжал существовать и продолжал „перехватывать” влагу, которую приносили западные ветры. Поэтому на восточной окраине ледника стало теплее. Но стало еще более сухо. Ибо одно дело иметь 200 мм осадков в год при среднегодовой температуре минус 12 градусов, а другой дело при минус 2 градуса.

Таким образом, юго-восточный край ледника стремительно отступал на северо-запад. На русской равнине становилось теплее и суше. Мелели водоемы. На месте тундро-лесостепи быстро формировались леса и лесостепи.

Наши личные научные результаты, полученные методом геоэкологического моделирования, показывают, что при таком сценарии развития ситуации продуктивность и качество ландшафтов на Русской равнине росло просто стремительно.

Это был действительно „золотой век” для всех, обитающих здесь.

Однако на западе ледник при таком развитии событий отступал отнюдь не столь стремительно. Более того, динамика западного края ледника во многом определялась на начальных этапах конца Валдайского оледенения не повышением температуры, а повышением влажности. При более теплом климате Северного полушария, в умеренных широтах резко увеличиваются осадки.

Но их львиная доля перехватывается западной и центральной частью ледникового щита. Который, напомним, имел высоту более 5 километров. Поэтому на начальных стадиях потепления он в своей западной половине мог не только таять, но и вообще расти. И даже если мы с этим не согласимся, то все равно должны признать, что на западе ледник отступал гораздо медленнее, чем на востоке.

Правда, лед постепенно „прогревался”. А значит, становился все более пластичным и „расползался” туда, где это позволял рельеф. Напомним, кстати, что как раз в этом (2002) году в Кармадонском ущелье Северной Осетии произошел сход ледника.

Но эта катастрофа произошла именно в аномально теплый год!

Так что мы вполне можем себе представить аналогичные явления, но гораздо большего масштаба на окраинах ледникового щита. В тех местах, где рельеф подстилающей поверхности позволял ему „расползаться”. То есть опять же в Скандинавии, Шотландии, Арденнах.

Наше предположение состоит в том, что общая площадь ледника сокращалась на начальных этапах конца оледенения незначительно. Довольно резкое его отступление на юго-востоке отчасти компенсировалось ростом на западе. Не столь быстро уменьшался и его объем. А следовательно не повышался уровень океана.

Первоначально потепление сказывалось на повышении температуры льда. И только изрядно „подогревшись” ледник начал интенсивно таять.

Но коль скоро „начало конца” имело место 10-12 тысяч лет назад, то сам конец был несколько позже. Во всяком случае, такой объем льда не мог растаять скорее, чем за 3-5 тысяч лет. Даже без учета первоначального периода компенсации таяния на востоке ростом на западе. О чем мы говорили несколько выше.

Симптоматично, что наши прикидочные расчеты дают окончательное таяние ледника в Европе в период 7-8 тысяч лет назад. Но именно в этот период растаял и ледник в Америке. И около 7,5 тысяч лет назад произошло заполнение котловины Черного моря, бывшего тогда озером, прорвавшимися морскими водами вследствие быстрого повышения уровня океана.

Оценки по Черному морю получены несколькими независимыми методами. И полностью соответствуют … датировке „сотворения мира” в легендах индоевропейских народов. Сейчас идет 7511 год от „сотворения мира” (книга пишется в 2002 году христианской эры).

Поразительный „букет совпадений”!

Просто так подобных совпадений не бывает.

Именно в период с 8 до 7 тысяч лет назад ледник окончательно растаял, уровень океана поднялся. И климат снова резко изменился. Атлантические циклоны понесли бесконечные дожди на Русскую равнину. А рост облачности обусловил падение летних температур. Начался резкий рост болот. И условия жизни ухудшились

Самые современные данные говорят, что все эти перемены закончились не позднее 6 тысяч лет назад. А может быть и раньше. То есть начались они …

Правильно все те же 7,0 - 7,5 тысяч лет назад.

Но перед этим унылым периодом было как минимум 3 тысячи лет „золотого века”.

8. Самая первая победа Севера. От Черного моря до Валдая и Арденн

Именно в это время на пространствах к юго-востоку от ледника развернулась финальная драма борьбы предков современных людей белой расы с их историческими конкурентами.

Согласно довольно многочисленных данных в это время население Западной Евразии сократилось в 4 раза. Палеолит сменился неолитом. То есть люди стали изготавливать шлифованные каменные орудия.

Конкуренты современного человека скорее всего проиграли в первую очередь потому, что основой их жизнеобеспечения была все та же загонная охота на представителей мегафауны. Сами же эти представители с уходом ледника оказались в стрессированном положении.

И это определялось следующими причинами.

Первое. Медленное, но неуклонное нарастание осадков. Зимы становились мягче, но все более многоснежными. Поначалу этот процесс шел очень медленно. Но он стал лавинообразно нарастать 8-9 тысяч лет назад, когда ледник начал стремительно таять, теряя площадь и высоту.

А при глубоком снеге мамонты не могут зимой добывать себе пищу. Они стали либо вымирать, либо откочевывать к северу.

Аналогично обстояло дело и с характеристиками поверхности. Хотя интенсивный рост болот и начался значительно позднее. Но деградация мерзлоты привела к тому, что многие участки, не становясь болотами в классическом понимании, стали периодически весной и осенью превращаться в топи, куда тяжелые мамонты проваливались

В конце концов, не так уж глубоко надо провалиться мамонту, чтобы он или погиб сам, или стал легкой добычей охотников. Всего-то метра на полтора.

Все эти проблемы для мамонтов стали просто раем для охотников. Увеличилось время, позволяющее устраивать огненные загоны. А сами мамонты стали гораздо более уязвимыми. Поэтому вполне правдоподобными представляются расчеты, согласно которым мамонты были выбиты буквально за считанные десятки лет. За 1-2, максимум 3 поколения охотников.

Хронометраж событий можно восстановить если не по годам, то во всяком случае по столетиям и даже десятилетиям.

Итак. 10 тысяч лет назад на Русской равнине начинается повсеместное потепление и рост относительной сухости климата (последнее преимущественно в ее северной части). Первоначально эти изменения благоприятны абсолютно всем обитателям этих мест – предкам белых людей в ближнем приледниковье, их более южным конкурентам, мамонтам и всем другим млекопитающим.

Начинается повсеместный рост численности промысловых животных и популяций человекообразных.

Около 9 тысяч лет назад условия для жизни мамонтов начинают ухудшаться в южной части Русской равнины. Однако при этом условия охоты на них улучшаются. Растет объем добычи мамонтов. Резко растет численность населения южной части Русской равнины.

В северной части Русской равнины продолжается рост численности предков белых людей, населяющих ближнее приледниковье, и благоприятность условий их существования. Отчасти сюда перекочевывают мамонты с юга и это только усиливает тенденцию к улучшению ресурсообеспеченности наших предков. Однако „лишние” мамонты не изменяют уже существующее и закрепленное разнообразия методов жизнеобеспечения.

На юге, в условиях изобилия прекращаются или вообще тормозится переход на альтернативное жизнеобеспечение. Добыча мамонтов растет опережающими темпами.

Около 8,5 тысячи лет назад мамонты на юге исчезают. В популяции гоминидов юга Русской равнины начинается кризис. Население юга устремляется на север за уходящими мамонтами. Однако при этом оно не доедает, происходит частичный возврат к каннибализму. Нарастают „между усобицы” в среде маргиналов.

Основные потери популяции маргиналов несут от недоедания и между усобиц. В этой ситуации встретившись с продолжающей процветать популяцией белых людей, маргиналы терпят от них поражение.

Но белые люди в данном случае не столько уничтожают, сколько добивают маргиналов, которые сами находятся в стадии вымирания и в совершенно неудобной стратегической ситуации. Ибо они более разобщены, раздражены, ослаблены голодом и между усобицей, вторгаются на неизвестные им территории. А их противник, наши предки, находятся на популяционном подъеме, более сплочены и более способны к коллективным действиям, являются лучшими тактиками, и, как это ни мало в то время, все же несколько лучше вооружены.

Нашим предкам при этом даже не надо до конца добивать своих противников. Достаточно отбросить их. Не дать „догнать последних мамонтов”. И оставить один на один с все убыстряющимися изменениями природной среды, к которым они не успевают приспособиться.

Южная часть Русской равнины оказывается свободной от маргиналов.

В это же время неуклонно растет уровень мирового океана, а, следовательно, Средиземного моря. Связей между Западной Евразией и Африкой становится все меньше. Возможные коридоры новых нашествий с юга перекрываются.

В распоряжении человека, который окончательно в это время формируется как современный белый человек, оказывается благодатнейший юг Русской равнины. И жемчужина этих мест – равнины Черного и Азовского морей.

Наши предки отчасти влекомые инстинктом и памятью, отчасти в процессе преследования маргиналов, устремляются в эти благодатные места. Там, на изобильных равнинах, прорезанных чистыми реками, богатыми рыбой, происходит резкий всплеск численности популяции белых людей.

В их распоряжении еще как минимум 500-700 лет беззаботной жизни в условиях постоянно улучшающегося качества среды. Поэтому рост численности белого населения носит взрывной характер.

А потом происходит катастрофа. Морские воды прорываются через Босфор. Черное море из озера становится настоящим морем. В нем гибнет пресноводная рыба. Затопляются благодатные устьевые участки Днепра, Дуная, единой в о время реки Дон-Кубань. Уходят под воду самые плодородные долины.

Потоп идет очень быстрыми темпами. По некоторым расчетам вода прибывает по 1,0 - 1,5 метров в день. Это означает ежедневное отступание береговой линии на 2-3 километра.

Массы людей оказываются просто выброшенными на север. Нынешнее Причерноморье и Приазовье переполнены. И белые люди отсюда начинают расходиться в разные стороны. Что тоже очень симптоматично. Белые расходятся, а не истребляют друг друга в бессмысленных попытках переделить оскудевший пирог даров Природы.

И тут на их счастье оказывается, что горы и долины Центральной Европы это уже отнюдь не аналог Антарктиды. Они весьма неплохи для проживания и практически не заселены. Начинается марш на северо-запад.

И этот марш заканчивается на берегах Северного и Балтийского морей.

Белая раса занимает Европу.

Нельзя сказать, что марш на северо-запад не осуществлялся до этого. Часть белого населения с самого начала не пошла на юг, а отбив натиск маргиналов, двинулась вслед за отступающим ледников. Другая часть двигалась на восток. Ибо в самом приледниковье по мере таяния ледника условия проживания улучшались, население росло, как это следует из законов популяционной биологии опережающими темпами, и распространялось во все стороны.

Следы этого восточного потока зафиксированы в находках костных останков и возможно начались около 10 тысяч лет назад. Но этот начальный поток был очень неплотен. И, несмотря на то, что были достигнуты берега Тихого океана, этот поток иссяк, растворившись среди гораздо более плотного потока желтой расы.

Поток на северо-запад сразу „от Москвы” был плотнее, но тоже уступал потоку из Азово-Черноморского „угла” по плотности и темпам.

Говоря об общности древних европейцев надо отметить еще одну ее составляющую. На самом западе Европы во времена оледенений тоже шло вытеснение первоначально пришедших сюда предков белых людей из относительно плодородных равнин нынешнего шельфа Средиземного моря и узкой полоски прибрежных равнин нынешней Франции, Северной Италии, отчасти Испании.

Вытесненные из этих мест маргиналами люди уходили в ближайшие горы.

Здесь уместно напомнить, что исходно предок человека сформировался на равнинах. А самые благоприятные для человека места – это долины рек. Недаром „так вольно дышится у реки”. На втором месте идут равнины. Горы же исходно не относились к местам предпочтительным для людского поселения.

„Умный в гору не пойдет – умный гору обойдет”. Гласит русская пословица. Во многих древних языках слова „горы” и „ад” являются синонимами.

Белый человек крайнего запада Европы был вышвырнут в горы с присредиземноморских равнин точно также, как его собрат на Русской равнине был вышвырнут к краю ледника. Нам представляется, что преодолеть горы в ледниковую эпоху человек не мог. Во всяком случае, это не могло быть массовым явлением. Просим читателя вспомнить, то, что мы писали выше о ситуации среднегорьях Средней и Западной Европы во время оледенения.

Тем более не мог человек преодолеть покрытые льдом Альпы.

Так что не так уж далеко ушел вытесненный с равнин Средиземноморья человек в горы. И не так много там было мест для проживания. А также ресурсов для жизнеобеспечения.

Исключением являются два коридора возможной миграции по долинам Роны и Гаронны. Пройдя по этим коридорам предок современного человека мог найти „кусок равнин” в Западной Франции между Пиренеями и краем ледника, располагавшимся тогда в районе нынешнего Брюсселя. Эти равнины Западной Франции были тогда более обширными, чем сейчас, ибо включали тогда шельфовые пространства на севере Бискайского залива. Но, напомним, на западе Европы условия в приледниковье были хуже, чем на востоке. Излишнее увлажнение в холода губительно для жизни. Поэтому людей здесь не могло быть так же много как на востоке. И территории для охоты раз в 10 меньше. И ресурсы на единицу площади в 1,5-3 раза скуднее.

То есть по законам популяционной экологии численность предков белых людей крайнего запада Европы была в 15-30 раз меньше, чем их собратьев на востоке.

По окончании ледникового периода человек продвинулся из этих мест на север. Но, отметим, что ледник здесь сохранялся наиболее долго. Самая западная его окраина растаяла последней. Чуть позже 7,5 тысяч лет назад. Поэтому двигаться к северу можно стало не ранее, а скорее даже позднее, чем 7,5 тысяч лет назад. Чуть позже начала движения из Причерноморья, но гораздо позже начала движения из центра Русской равнины за отступающим ледником (это движение началось около 10 тысяч лет назад).

Битвы самой западной ветви предков белой расы со „своими маргиналами” были аналогичны соответствующим эпизодам на востоке Европы . Но гораздо менее масштабны. В них было меньше участников и проходили они на гораздо меньшей, можно сказать ограниченной, площади.

Итак, в формировании белой расы приняли участие три людских потока. Первый, это те, кто шел за отступающим ледником из центра Русской равнины на северо-запад в Прибалтику, Северную Польшу и Северо-восточную Германию. Второй, это те, кто шел к северу за отступающим ледником из долин Гаронны, Луары и равнин нынешнего Бискайского залива. И третий, это те, кто пошел на северо-запад из Причерноморья и Приазовья. Сначала по долинам Дуная, Днестра и Днепра. А потом из этих долин распространился по среднегорьям и низкогорьям всей Центральной Европы.

Вклад этих потоков в формирование белой расы можно оценить по следующим косвенным признакам. Во-первых, надо сравнить площади, где формировались центры, из которых началось движение. Во-вторых, надо сравнить относительную продуктивность ландшафтов этих центров. В первом приближении можно предположить, что исходная численность мигрантов была тем больше, чем больше территория, где формировались „отряды переселенцев” и чем больше продуктивность ландшафтов на этой территории.

Кроме этого, весьма существенно то, куда шли людские потоки. Если перед ними были обширные незаселенные высокопродуктивные территории, то в процессе перемещения количество переселенцев стремительно нарастало. Если двигаться было особо некуда, то численность мигрантов росла гораздо медленнее и быстро стабилизировалась.

В качестве аналогии первого типа ситуации приведем американских индейцев. По некоторым оценкам в Америку переправилось всего несколько сот человек, которые стремительно пройдя по незаселенным территориям в итоге размножились до нескольких десятков миллионов.

Итак, если мы оценим все эти факторы, то увидим, что поток из Причерноморья и Приазовья был самым большим. Потоки на крайнем западе и на северо-востоке были сравнимы между собой. Но они даже в сумме все равно были меньше, чем главный поток.

Поэтому именно „азово-черноморская” миграция стала основной при формировании людей белой расы. Разумеется, достигнув берегов Балтики, пришельцы из Причерноморья легко смешались с родственными племенами пришедшими сюда сразу за кромкой ледника. А в Северо-западной Германии с двигавшимися по берегу Атлантики из Южной Франции.

Но тогда в постледниковой изобильной Европе всего, что было нужно для вольготной жизни всех этих людей, было в избытке. И поэтому вряд ли имели место некие серьезные конфликты. Сформировалась пока достаточно единая общность белых людей. И в этой общности около 2/3 составляли выходцы из южной части Русской равнины, и еще чуть менее одной шестой выходцы из ее центральной части.

Итого около 4/5 белого населения сначала Европы, а, потом и всей Земли имеет „наши” корни.

В годы брежневского застоя в ответ на дебильную советскую пропаганду, раздувавшую зачастую несуществующие „достижения” увядающей империи, в народе возникла едкая шутка „Россия – родина слонов”.

Мы не будем всерьез повторять или оспаривать эту шутку. Хотя вскользь заметим, что Россия – родина мамонтов.

Но вот то, что Россия – родина белой расы, это несомненно.

9. Биология, антропология, политика. То, о чем не удастся промолчать

Генералу де Голлю молва приписывает следующие фразы. „Современная цивилизация возможна только как цивилизация единомышленников” и „ХХ век был веком конфликтов классовых, XXI будет веком конфликтов национальных”. Автор не ручается за корректность изложения этих высказываний, ибо прочел их в русском переводе в статьях далеких от академичной корректности.

Однако эти фразы с поразительной точностью передают саму суть проблем наступившего века. Да, проблемы будут носить цивилизационный характер. Но как раз для решения цивилизационных проблем особую важность приобретает психологическая комплиментарность. Своего рода „сыгранность” команды, которая будет эти проблемы решать.

А команда должна быть большая. И спаять ее могут отнюдь не организационно-технические решения, не страх государственного террора, не оболванивание. Должно быть внутреннее архетипическое единство.

Поэтому вопрос у кого и с кем это единство возможно в принципе, а с кем нет, отнюдь не праздный. И пока, к сожалению некоторых, самым простым, очевидным и распространенным вариантом массового (я подчеркиваю именно массового) достижения подобного единства является этническая и расовая однородность соответствующей „большой команды”.

В прогностике существует такое понятие „тень будущего”. Эта тень задолго до наступления соответствующих событий влияет на текущие дела. Иногда весьма существенно. Мы считаем всплески и теоретического, и реализованного на практике в ХХ веке, интереса к расовым и национальным проблемам не архаикой, а, помимо всего прочего, проявлением „тени будущего”. Того будущего, суть которого передана в начальных фразах данного раздела.

И уверяем наших оппонентов из определенного лагеря, что само будущее намного превзойдет те проявления его тени, которые имели место в гнусном, лицемерном, и в итоге, несмотря на кажущийся прогресс, безмозглом ХХ веке.

В этой ситуации интерес к проблемам формирования человека как вида носят отнюдь не праздный характер. И те вопросы, которые мы осветили в этой главе, могут иметь весьма большое пропагандистское значение.

Однако, прежде чем перейти к нашим собственным интерпретациям экологии антропогенеза в приледниковье, окинем „с высоты птичьего полета” научное и идеологическое противостояние по этногенетическим и расовым вопросам.

В том научном и идеологическом противостоянии, которое разворачивается вокруг этих проблем, есть два крайних полюса. Одни, т.н. „общечеловеки” отрицают наличие весьма существенных, зачастую непреодолимых, заложенных на биологическом уровне, различий между людьми определенных рас и национальностей в принципе.

При этом, в сущности, соответствующие деятели не утруждают себя глубокой аргументацией. Она сводится, как правило, к набору весьма нехитрых рассуждений.

Во-первых, есть ли возможность получения жизнеспособного потомства между представителями разных рас и народов? Есть. Значит, согласно классическому биологическому правилу, все человечество принадлежит к одному виду.

Во-вторых, так ли непреодолимы, несомненно имеющиеся различия в биологии и психологии (отрицать эти различия в принципе, бессмысленно) представителей разных рас и народов? Нет, мы знаем примеры и спортивных команд и экипажей, и целых национальных общностей, которые состоят из представителей разных рас и, тем более, этносов.

Значит вся проблема создания больших и сверхбольших „команд” чисто организационная.

Представители оппонентов данного подхода весьма разнообразны. Тем не менее, наиболее радикальный фланг этой стороны противостояния тоже довольно однороден. И не менее прост. Здесь тоже имеются две группы аргументов.

Первое, что подчеркивается представителями этой стороны, это научно зафиксированные существеннейшие различия между людьми разных рас и народов. Различия психофизиологические, биохимические, морфологические и т.д. и т.п. Характерно, что данные различия начали изучаться, документироваться и статистически обрабатываться на должном научном уровне уже в середине XIX века.

Последние достижения биологии только добавили материала в эту копилку фактов. Мы не будем здесь приводить даже в качестве иллюстрации примеры подобных исследований, ибо они сейчас опубликованы весьма широко. Заметим лишь, что на фоне этого потока, как самых современных данных, так и извлеченных из архивов еще XIX века, просто незначительными частностями представляются немецкие публикации 1930-х годов на этот счет.

Второе, чисто пиаровское направление деятельности сторонников соответствующих взглядов, это педалирование многочисленных этнических конфликтов, которыми оказался так богат ХХ век.

Отметим, что пиаровское противоборство в нынешнее время проходит с ничейным счетом. Жизнь подкидывает все новые и новые примеры расовой и этнической несовместимости. Но та же жизнь демонстрирует и противоположные примеры.

Честно отследить, каких примеров больше в масштабах всей Земли, нельзя. Ибо мы имеем дело уже со вторичной информацией, переработанной теми, кто сейчас владеет и СМИ и большинством потоков финансирования науки.

А подавляющее большинство мировых СМИ, научных центров, „фабрик грез” работает сейчас на доказательства возможности и желательности „всеобщей дружбы” и политкорректности.

Но даже в этих условиях очень многие, волею судеб далекие от данных проблем (мы уже не говорим о тех, кто почувствовали эти проблемы на собственной шкуре, но пока исключим их из рассмотрения), обыватели смутно понимают, что не все на самом деле так благостно. Это свидетельствует о том, что правы все-таки противники „общечеловеков”. Но данное свидетельство все же косвенное и не может быть решающим.

Читатель наверняка уже давно представляет взгляды автора по этому вопросу. Поэтому прошу заметить тех, кто не согласен с автором, что в данном случае мы намеренно подыгрываем нашим оппонентам и принимаем наиболее выигрышные для них предположения, не скатываясь на хлесткие полемические приемы.

Итак, в чисто пиаровском плане имеет место „боевая ничья”.

В данной ситуации особое значение приобретает теоретическое противостояние. И в этом противостоянии имеет место следующий процесс.

Сторонники существенности и непреодолимости расовых различий приводят все новые и новые факты. Но их противники спокойно парируют: „И все же по всем правилам биологической науки, человечество это единый вид, ибо от представителей разных рас получается потомство, способное к дальнейшему размножению”.

Тогда приводятся новые факты о различиях. А в ответ получают те же аргументы. С чисто психологической точки зрения многословные „расологи” для внешнего наблюдателя выглядят так же как Тарас Бульба в известном анекдоте, звучащем следующим образом.

„Выехал Тарас Бульба на днепровскую кручу, огляделся вокруг и крикнул:

Е… твою ма-а-а-ть!

И эхо ответило ему

- Мать, мать, мать …

Другой раз крикнул Тарас, и эхо снова ответило ему так же.

Но когда Тарас в 1324-й раз крикнул то же самое, усталое эхо ответило ему

- А не пошел бы ты Тарас на х …”

Очевидно понимая психологическую уязвимость своей позиции сейчас, и в относительно недавнем прошлом, противники „общечеловеков” начинают выступать против основ биологической науки. В ход идут иногда самые бредовые аргументы, типа происхождения человека от инопланетян. Или разных этносов не от приматов, а от .. зверей и даже птиц. Хочется спросить, почему уж сразу не от динозавров.

Однако гораздо чаще отрицается теория эволюции, и основополагающее в биологии определение вида. С исключительной внимательностью подхватываются любые дискуссии по базовым проблемам биологической теории. При этом злорадно раздуваются и превратно интерпретируются обычные для любой нормальной науки дискуссионные вопросы. Иногда отрицается даже вообще появление жизни на Земле и из хлама вытаскивается тупиковая теория панспермии.

Довольно часто в разных интерпретациях звучит по существу одно и то же отрицание самой возможности реализации рецессивных признаков в значительной части популяции. Например, массовое появление голубоглазых блондинов в изначально темноглазой и темноволосой популяции.

Последнее особенно нелепо, ибо это просто азы популяционной биологии. На окраине ареала обитания массовые проявления рецессивных признаков не исключение, а скорее правило для абсолютно всех популяций. Причем не только млекопитающих. Сами же рецессивные признаки постоянно генерируются в популяции в процессе развития всего живого. Это один из механизмов эволюции.

Иногда эти частности не формулируются прямо, а постулируются в неявном виде в утверждениях типа того, что у каждой расы и даже нации был свой собственный человекообразный предок.

Разумеется, был, но у этих предков все равно будет общий, но только более дальний предок. Например, первые приматы. Или первые млекопитающие. Или первые позвоночные, в конце концов.

Так и хочется спросить: „Вам от такого удаления вглубь геологической истории общего предка легче, уважаемые коллеги?”.

Национальным идеологам, столь вольно обращающимся с наукой, либо современной науке предпочитающих науку позапрошлого века, хочется спеть ироническую интерпретацию известной песни-агитки 1930-х годов: „Стукни палкой Петруша по трактору, коль не можешь его завести”. Ибо,  увы, именно так пытаются „стукать” современную науку, перед которой они бессильны, иные национальные идеологи, ведущие себя в данной ситуации, как безграмотные сельские комсомольцы конца 1920-х годов.

Впрочем, шутки в сторону. Дело в том, что на расовую и национальную идею работают как раз самые современные концепции биологической науки. Просто эти концепции надо знать.

Начнем издалека.

Доказано, что появление жизни на Земле, а не где-то, неизвестно где, закономерно. Этот процесс не имеет ничего общего со случайным „перебором химических комбинаций”. Это результат направленных химических изменений. А их четко определенная направленность определяется энергетической открытостью земной биосферы. В той геохимической ситуации, что существовала на ранней Земле, при той контрастности условий и том потоке энергии извне, появление белков, АТФ и липидов не случайность, а четко предопределенная закономерность. Как закономерно и их дальнейшее объединение в более сложные структуры.

Теория направленных химических процессов сложна. При ее изложении не обойтись без математических и химических формул. Поэтому мы не будем даже пытаться изложить ее здесь. Особо подготовленному и любознательному читателю просто порекомендуем книгу академика Э. М. Галимова „Феномен жизни. Между равновесием и нелинейностью”, УРСС – 2002,  -254 с.

От себя добавим лишь, что геохимические и биохимические выводы Галимова можно только еще более усилить и лишний раз подтвердить, привлекая самые новые материалы исторической геологии и общей теории систем, которые сам Галимов в своей аргументации пока не использовал. В частности, это касается теории квазистационарных состояний.

В целом же теория Галимова целиком соответствует научной доктрине т.н. „коэволюции”, выдвинутой одним из русских национальных гениев, академиком Вернадским.

Особо отметим, что и из научно-мировоззренческой доктрины В.И. Вернадского и из сугубо научной, специальной теории Э.М. Галимова вполне корректно следует вывод о неизбежности и направленности эволюции, и, соответственно, появления разумного существа.

Остается очень интересный вопрос о механизмах эволюции на этапах, когда уже оформились отдельные организмы. Этот вопрос можно изложить, не прибегая к химическим и математическим формулам. Но он тоже все-таки достаточно сложен для среднего читателя.

Отметим лишь, что базовым механизмом эволюции является накопление разнообразных признаков, которые могут быть востребованы очень не скоро, а могут вообще никогда не потребоваться. При этом „таскать в себе” невостребованные текущей обстановкой признаки, это все равно, что нести лишнюю, неизвестно для чего нужную, железяку в рюкзаке в дальнем маршруте. Поэтому те, кто носит „в себе” много разных ненужных признаков, как правило находится в подчиненном положении.

А большую часть времени в природе „правят бал” хорошо приспособившиеся и узко специализированные. Кто не столько накапливает „полезные” признаки, сколько избавляется от „ненужных в данной ситуации излишеств”.

Знаменитое же „приспособление” происходит не постепенно, как интерпретируют Дарвина некоторые его апологеты. А главное, приспосабливаются не только и не столько к текущей ситуации.

Но в процессе наиболее резких изменений среды, имеющих не биологические, а геологические и космогонические причин, вдруг сразу у многих особей многих различных видов появляются конкурентные преимущества в новой среде, обусловленные ранее не востребованными „талантами”. Пардон, свойствами организмов.

Но, мало того, начав реализовывать полученные преимущества, ведя, говоря популярным ныне в России языком, „передел ресурсов”, эти особи очень многих различных видов своей жизнедеятельностью сами провоцируют дальнейшее изменение среды, убыстряя перемены в ней. Процесс приобретает лавинообразный характер. И так до тех пор, пока „передел ресурсов” не закончится, и „новые хозяева не установят новый порядок”.

Для внешнего наблюдателя, отделенного от данных событий многими геологическими эпохами это иногда действительно может показаться чуть ли не мгновенным процессом. Чем-то сродни „творению”. Образно говоря, „из подвалов” экосистем в одночасье вырываются толпы ранее не заметных тварей и становятся „министрами, генералами и королями” нового варианта биосферы.

При этом биосфера меняется действительно чуть ли не целиком. В качестве примера приведем гибель динозавров и выход на арену млекопитающих. О гибели динозавров знает даже дебил, имеющий „телевизионное образование”. Но, напомним читателю, что одновременно вымерло большинство тогдашних видов насекомых и растений. То есть не только млекопитающие „доедали” динозавров, но в чем-то аналогичные процессы происходили и в растительном мире, и в мире беспозвоночных, и даже в мире бактерий.

Слишком много „накопилось” в биосфере того времени потенциала развития, и слишком тупиковым был эволюционный „застой” биосферы динозавров.

Мы просим извинения у читателя-специалиста за такую примитивизацию, а у читателя неспециалиста за излишнюю сложность.

Однако, внимание, братья расисты (!!!) одним из главных механизмов накопления новых признаков является возможность скрещивания родственных видов и получения от этого скрещивания жизнеспособного потомства. Данная теория получила название „теории комбинаторной эволюции”. Запомним этот термин.

Доктрина комбинаторной эволюции – это карт-бланш расовой и националистической идеологии, данный самой современной наукой.

Однако механизмы комбинаторной эволюции работают не всегда. Не у всех видов и не во всех ситуациях. Последнее особо важно. Ибо как оказывается, очень важен экологический фон данного процесса. Но это возможно в принципе. И это является одним из важнейших механизмов видообразования. Особенно часто данный процесс происходит при формировании принципиально новых видов.

Таких как человек.

Так что не надо пытаться опровергнуть современную биологию, поставить под сомнение понятие вида и отвергать эволюцию ради того, чтобы иметь возможность утверждать, что современное человечество не представляет единого вида сейчас. А тем более не представляло его в прошлом. Эти выводы прямо вытекают как раз из самых передовых научных доктрин.

Тем не менее, общий человекообразный предок у всех рас и народов был. Мы назвали этого предка „водной обезьяной”. Можно придумать другое название. Но не в названии дело.

Просто от водной обезьяны, а точнее ее ближайшего потомка Homo erectus (человека распрямленного) произошел очень широкий спектр близкородственных видов. В этом спектре выделились две лидирующие ветви, которые наиболее быстро эволюционировали параллельно – это ветвь тех, кто в итоге станет предками белого человека, и ветвь тех, кто станет предками желтого человека (или некоего его подвида).

Но помимо этих двух лидирующих ветвей было множество ветвей маргинальных. Представители этих ветвей скрещивались как между собой, так и с представителями лидирующих ветвей.

В итоге и получилось нынешнее разнообразие человечества. Разнообразие близкородственных видов одного из родов млекопитающих.

Весьма интересно с этой точки зрения взглянуть на тех, кого до недавнего времени считали предками современного человека – питекантропов, синантропов, неандертальцев.

Большая их часть это тупиковые ветви, причем зачастую даже не потомки водных обезьян, а их „братья”. Возможно даже „двоюродные”. Большая часть этих питекантропов и синантропов жила гораздо позже Homo erectus.

В настоящее время научным недоразумением можно считать попытки рассматривать питекантропов и синантропов в качестве предков человека. Но ведь только на этом фоне как сенсации выглядят все новые находки гораздо более похожих на современного человека особей возрастом более миллиона лет назад.

За каждой такой сенсацией так и проглядывается в неявном виде утверждение типа: „Вот, старше питекантропа в 2 раза (в 1,5 раза, в 3 раза и т.п.), а намного больше похож на человека!”.

Да чего же тут удивительного, господа. Все эти находки различных вариантов Homo erectus, его ближайших потомков или ближайших предков. В конце концов, и сам Homo erectus мог быть результатом комбинаторной эволюции.

А жил распрямленный человек более миллиона лет назад. Гораздо раньше питекантропов и синантропов. И то, что некоторые из деградантов, а скорее даже просто отдаленных родственников водных обезьян в итоге научились использовать огонь или взяли в руки острый камень, еще ничего не значит. Вернее, это означает, что общее направление эволюции в целом предопределено логикой развития биосферы. Но вписываются в эту логику все по-разному.

В становлении же человека главным был отнюдь не камень и даже не огонь, а раздвоение сознания. Вследствие необходимости отличать своих от чужих в особях одного с собой вида. И эта потребность появилась только у потомков водных обезьян, прошедших стадию каннибализма. Именно поэтому так важно при анализе тех или иных останков человекообразных обращать внимание даже не на объем мозга, а на фигуру. Если фигура свидетельствует об этапе водной эволюции, и сильно, „по-человечески” распрямлена вследствие каннибальского отбора, значит, это один из предков человека или ближайший родственник этого предка.

Если нет, то к человеку он отношения не имеет.

Кстати, как раз у всех „сенсационных” находок „древнее питекантропа” исследователи отмечают близкую к современному человеку фигуру при довольно малом объеме мозга. Все правильно. Мозг еще обезьяний. Но его будут усиленно развивать. Развивать, не раскалывая камни „по Марксу”. А пытаясь во что бы то ни стало, объяснить „незнакомым дядям”, что „я свой”.

Как говорится: „Думай, голова. Думай”.

Несколько сложнее вопрос с неандертальцем. Чем больше находок представителей этой разновидности человекообразных, тем больше убеждения в том, что под неандертальцем понимают целый „букет” очень разных видов. И это не мудрено. Ибо появление современного человека это очередной рывок в эволюции. А в его непосредственном преддверии был всплеск проявлений комбинаторной эволюции.

Возможно, среди различных вариантов неандертальцев есть те „продвинутые”, кто стал предтечей кроманьонца. А возможно этого „неандертальца” еще просто не нашли.

Но представляется, что большая часть неандертальцев послужила либо „комбинаторной примесью” к эволюционному лидеру. Либо это вообще несчастные деграданты, которые эволюционно „сломались”, выгнанные в разгар оледенения в горы Центральной Европы. Где и вымерли, не оставив потомства. На эти территории по окончании оледенения пришли белые люди, которые не были их прямыми потомками.

Так что нет ничего сенсационного в том, что некоторые неандертальцы сильно отличаются от современных людей в генетическом плане.

Некоторые отличаются. А некоторые не очень. Есть данные и того и другого плана. Например, отличающиеся всего одним геном от современных людей больные акромегалией имеют костяк и череп по форме полностью аналогичные „самым типичным” неандертальцам. Фенотипически это неандертальцы в чистом виде.

Так что сенсации можно будет устраивать только тогда, когда число находок неандертальцев возрастет как минимум на порядок. Они будут разделены на подгруппы, сначала морфологически, а потом и генетически. И тогда можно будет искать связи между ними самими и между ними и кроманьонцем.

Но, в конце концов, с точки зрения формирования мировоззрения и выработки адекватного взгляда на этнополитические проблемы, эти детали не столь уж важны. И если не рассматривать перипетии этногенеза желтой расы, то вырисовывается следующая картина.

Есть лидирующая ветвь эволюции человека – белый человек, сформировавшийся в европейском приледниковье. Прямой потомок Homo erectus. И есть, а вернее было, много маргинальных близкородственных видов. Отнюдь не обязательно стремиться доказать связь этих видов с несчастными неандертальцами. Оставим этих страдальцев ледниковых гор Европы в покое.

И специально для расистов-экстремистов напомним, что негры отнюдь не потомки неандертальцев. Большинство неандертальцев, это наши европейские подвиды ближайшего предка человека. Которые вымерли, не дав потомства.

А вот сохранившийся до наших дней, т.н. „снежный человек”, прямые внуки некоторых представителей (вернее представительниц) которого живут в Грузии поныне (это подтверждено документально), действительно является одним из этих маргинальных видов. Видов, внесших реальный вклад в формирование кавказцев.

Другим представителем маргиналов, который наверняка „гонял” наших предков по пути из Африки в Европу был гигантопитек. По некоторым данным гигантопитеки дожили до исторического времени. Их скелеты найдены на Крите. После подъема уровня океана гигантопитеки оказались локализованы на островах Восточного Средиземноморья и были уничтожены уже современными людьми. Кстати, самый высокий человек в мире, чей рост около 3-х метров является уроженцем Туниса. Не так уж далеко от Крита. Не так ли?

Кстати, по логике вещей гигантопитеки были потомками водных обезьян. Наиболее сильно выросшие, и совершенно по-человечески распрямившиеся. Возможно, это логическое завершение ветви „силачей”, о которых мы говорили в первой главе.

Можно предположить, что эти события стали основанием легенд о циклопах. Для человека, смотрящего снизу вверх, близко посаженные глаза 4-х метрового человекообразного сливаются в один. Впрочем 4-х метровый рост не спас гигантопитека от гибели. Огонь и металл победили этого, судя по легендам, весьма агрессивного, человекообразного.

По легенде Одиссей ослепил циклопа. В исторической реальности люди неолита и бронзового века истребили последних гигантов. Впрочем, возможно даже, что это истребление закончилось гораздо позже. Сказки народов Европы полны сюжетов о схватках рыцарей с великанами. Великаны сильны и туповаты. Многие из них людоеды. Но рыцари оказываются в итоге победителями. Ум, тактические комбинации и стальное оружие оказываются сильнее голой силы.

В данной ситуации курьезным является то, что медленно появляющиеся в науке, а еще больше в околонаучной журналистике, сведения о гигантопитеках иные идеологи национального движения спешат выдать за свидетельство о существовании расы гигантов-атлантов. Якобы создавших уникальную цивилизацию (!!!). Такое же, как и у нас отсутствие волосяного покрова у этого потомка водных обезьян еще не повод причислять его к цивилизационным гениям.

Просто поразительна тяга иных полу интеллектуалов националистического толка, объявить любого, обладающего крупными габаритами деграданта, непревзойденным, но, увы, пройденным этапом эволюции. Приписывая явно слабоумным человекообразным мифические цивилизационные достижения.

Хочется порекомендовать этим господам для достижения логического завершения их усилий объявить афро-американского боксера-тяжеловеса Майкла Тайсона, отличающегося патологическим поведением на ринге и вне его, тоже последним потомком атлантов и верхом эволюции.

Нам же гораздо ближе античный герой Одиссей и рыцари из европейских сказок (кстати, судя по сохранившимся доспехам, мужчины весьма средних размеров). Белые люди, уничтожившие гигантопитеков, которые фигурировали под именем циклопов и великанов.

Итак, разнообразные маргиналы все время эволюции шли за предками белого человека по пятам. Иногда они надолго отставали. Иногда догоняли его. Иногда скрещивались. Очень часто от этих смесей возникали промежуточные центры антропогенеза. С экологической точки зрения наиболее вероятно предположить появление таких „промежуточных центров антропогенеза” в т.н. рефугиумах. В переводе с латыни „убежищах”. Кстати, это типично для эволюции всех видов. Причем не только животного, но и растительного мира.

А эти рефугиумы как правило располагаются в больших горных массивах.

Близ пути миграции предка человека из Африки на Русскую равнину (основного пути белого человека) были три таких, с экологической точки зрения идеальных рефугиума. Это горные массивы Ближнего Востока, Кавказа и Балкан.

Именно у подножий этих массивов происходили „арьергардные стычки” предков белых людей и разнообразных маргиналов. Именно на Кавказе доказано существование „снежных людей” вплоть до наших дней. Эпизод в Грузии, о котором мы писали выше, за документирован не только учеными и журналистами. Но еще и царской полицией и советской милицией.

А сколько подобных эпизодов не за документировано. Тем более, сколько их было, когда еще и документов то не существовало.

Аналогично, не пережитками ли каннибализма, дошедшими до наших дней с помощью носителей этих традиций, прямых потомков маргиналов, являются многочисленные легенды о вампирах на Балканах?

Итак, Кавказ, Ближний Восток и Балканы стали убежищами для белых людей, когда побеждали маргиналы, и для маргиналов, когда побеждали белые люди. Потом большая часть обретших убежище, в итоге смешалась. И на базе этих популяций возникли новые центры антропогенеза. Кстати, из этих центров вышли потом и некоторые ветви, которые даже расологи Третьего рейха относили к белой расе.

Нам кажется, что это искренняя ошибка. Или, того хуже, дань политическому расчету, например, для целей заигрывания с той же Турцией. Промежуточные центры антропогенеза Кавказа, Ближнего Востока и Балкан дали начало новому виду (или расе, как будет угодно), которая не может быть причислена к белой. Ошибка (повторюсь, если только это ошибка, а не расчет) в данном случае обусловлена тем, что некоторые этносы названных регионов потом вторично были обогащены белым генофондом (мы расскажем об этом в следующей главе) и выделить эти смешанные типы в отдельную расу на основе чисто морфологических признаков было трудно.

Однако буквально в последние годы биохимические и генетические исследования начинают давать основания для того, чтобы это разделение было наконец корректно (с научной, а не политической точки зрения) проведено. Предварительные данные показывают, что в генетическом плане большая часть народов Кавказа идентична коренным жителям Израиля.

Не эти ли, биологически предопределенные, свойства менталитета, обусловили, помимо всего прочего то, что еще в 1930-х годах более 1/3 чеченцев исповедовали иудаизм? Это не агитка, это данные из архивов НКВД, изложенные в служебных материалах Совбеза РФ.

Но кто же является непосредственными прямыми потомками маргиналов, маргиналов в чистом виде, исходно оставшихся в Африке? Разумеется, нынешние чернокожие. Их эволюция шла очень медленно. Еще в начале нашей эры здесь в ходу были примитивные каменные орудия. Различия же в физиологии белых и негров на биохимическом уровне сейчас показаны в очень многих работах.

В данном месте интересно отметить, что общее направление эволюции всех человекообразных в полном соответствии с современными теориями было в целом однонаправленным. И нынешние негры отнюдь не тождественны „силачам” из популяции водных обезьян.

Но вот скорость эволюции была существенно различна. Экстраполируя эти тенденции еще на миллион лет вперед, можно предположить, что если сейчас сегрегировать негров и белых, они в перспективе потеряют способность к продуктивному скрещиванию.

Впрочем, в данном вопросе оценки временных рамок весьма условны. Так, есть данные, что сейчас возможно ускорение эволюции человека. Если это так, то потеря способности к скрещиванию представителей разных рас может наступить и гораздо раньше.

Однако, гораздо более заметны психофизиологические различия между белыми и черными, не сводимые просто к отрыву последних от цивилизации. Напомним, что не менее оторванные от цивилизации чукчи практически не способны были до прихода красных комиссаров убить человека. А вот запредельная жестокость даже к своим среди чернокожих в Африке скорее правило, чем редкость. Император Центрально Африканской империи Бокассо в открытую ел своих подданных уже во второй половине ХХ века.

Заметим, кстати, что ответственность за пресловутую торговлю рабами несут отнюдь не одни белые работорговцы. Как-то в тени остается то, что белые только покупали рабов на побережье. А доставляли туда толпы своих соотечественников из глубины континента сами чернокожие короли. По пути убивая 2/3 из будущих потенциальных рабов. Тех, кто медленно шел и „задерживал движение колонн трудовых резервов”.

Да и среди покупателей и организаторов процесса было много (если не большинство) выходцев из Ближнего Востока. То есть лиц с весьма высокой примесью маргинальной крови, во многом генетически близких тем, кем они торговали как скотом.

Значит ли сказанное, что те же негры „плохие”? Отнюдь нет. Просто они другие, чем мы. Возможно с точки зрения некоторых белых современников автора они даже лучше нас. Действительно, их предки более миллиона лет назад вышибли из Африки наших предков.

Да так, что наши докатились аж до кромки ледника.

Значит чернокожие более „крутые”. А „крутых” сейчас в России любят.

Что ж мои белые соотечественники, живущие на родине белой расы, любя „крутых” вы приняли менталитет тех, кто вышиб ваших пращуров из Африки. Вы второй раз проигрываете им, отказываясь от завоеваний ваших белых предков. А это первый звонок „на выход” из белой расы.

Ибо вы предали своих предков. Которые воевали с „крутыми”, пуская огонь по саванновым равнинам, которые били обезумевших „крутых” в приледниковье, которые били их не раз потом железным мечом против бронзового, ружьем против лука, пулеметом против ружья.

Вы что же думаете, что атомная бомба это предел? Вам просто не хватает образования, дурашки.

Я же своих предков предавать не намерен.

В свое время мои белые предки стали ковать железо, приручили лошадь, придумали порох. Сумели выжить на холодном Севере.

И, совершенно походя, что называется „кстати”, белые братья моих предков сделали „крутых” черных своими рабами. С цивилизационной и исторической точек зрения вполне справедливо.

Но сейчас настоящим белым рабов не надо.

Нам нужна просто планета Земля.

И мы ее возьмем.

Глава 2. ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ

1. История - глазами ученого-естественника, инженера, пропагандиста, полит технолога. Историки – следователи или культурологи

Бесспорно, Великая Отечественная война была центральным событием в истории СССР и России в ХХ веке. Без верного понимания этой войны ничего вообще не понять в нашем ближайшем прошлом.

И диким бредом может показаться вопрос, а воевали ли вообще русские с немцами в 1941-1945 годах.

Тем не менее, согласно социологическим опросам большинство современных американцев думает, что во Второй мировой войне СССР был союзником гитлеровской Германии. А США и Англия воевали с этой коалицией. Эта вера американского обывателя взята не с потолка, а из определенных произведений массовой культуры и СМИ (пусть и бульварных). Так что, если попытаться восстановить историю Второй мировой войны по наиболее распространенным материалам нынешней Америке, то не исключено, что будет сделан вывод - русские бок о бок с немцами сражались с американцам.

Кстати, в некоторых, очень многих российских фэнтези на темы войны показывается не существовавший в реальности союз немцев и русских. Например, в весьма популярных и мгновенно раскупленных „Штурмфогеле” и „Алых крыльях огня”. Историк, к которому эти романы попадут через тысячу лет, вполне может принять их за объективные свидетельства. А если эти свидетельства будут подкреплены еще и американскими бульварными романами и бульварными газетами, о которых мы только что упомянули?

Вот вам и подтверждение версии из „независимых источников разных стран”.

Тем более, историку будет трудно понять через много лет, что есть документ, а что есть бульварный роман. В самом деле, „Песнь песней” это любовная повесть, или часть свода исторических свидетельств под названием Библия, или, интонационная пауза, весьма грамотно вставленная в пропагандистский идеологический материал?

От наших нынешних историков внятного ответа на этот вопрос получить трудно.

Возвращаясь к нашей теме, отметим, что „вопрос” о Великой Отечественной войне это эпохальный вопрос. Возможность совершенно неверного ответа на который будущими историками, мы продемонстрировали только что.

Что же говорить о „мелочах”. Типа того, сколько же раз отрывали руки и ноги и „убивали” Басаева, Хаттаба, Бараева старшего и Бараева младшего в нынешнем конфликте в Чечне. Если просто просуммировать все сообщения на этот счет официозных российских СМИ, то конечно же правда восторжествует. Хаттаб и Бараевы убиты. А Басаев потерял ногу. Но попутно окажется, что ног и рук у них гораздо больше, чем по две. Да и жизнь не одна.

Не так ли в свое время возникали легенды о „бессмертных” героях или злодеях в древности? Да что там, в древности. 50 лет искали ответ на вопрос о том, жив ли Борман. До сих пор сомневаются в смерти Гитлера в 1945 году.

Впрочем, что это мы все о войнах и смертях? Обратимся к сугубо мирным делам. Уже 4 года никак не могут найти, куда делись 4,8 миллиардов долларов кредита МВФ, данного перед дефолтом. И это в условиях, когда проводки денег фиксируются на компьютерах, когда крупные приобретения документируются, когда за деятельностью финансовых группировок пристально следят конкуренты, когда утечки информации мигом подхватываются печатными и электронными СМИ.

Столь долгие разъяснения необходимы, чтобы читатель не просто осознал, а почувствовал, насколько сильно искажается общественно значимая информация. И это в условиях, когда сбор, хранение, контроль и обработка информации превратились в индустрию. И это о текущей информации, еще существенно не искаженной временем.

А что представляет собой историческая информация? Это информация о событиях, которые были в свое время крайне злободневны. Предположить, что эта информация объективно фиксировалась (теми же летописцами) - верх наивности. Совершенно очевидно, что и в историческом прошлом имели место и дезинформационные и пропагандистские кампании и прочие атрибуты „информационных войн”, однако на более низком уровне технической оснащенности.

Утверждать, что информационных войн не было лишь на основании того, что не было газет и телевидения все равно, что утверждать отсутствие в древности войн из-за отсутствия военной авиации.

Возможностей же для искажений и фальсификаций в более отдаленные от нас времена было гораздо больше. Информация не дублировалась многократно, как сейчас. Фиксировалась эта информация в условиях отсутствия соответствующих систем ее проверки. Накапливалась она на, говоря современным языком, носителях весьма уязвимых для воздействия повреждающих факторов. Сколько рукописей, имевшихся возможно только в одном экземпляре, сгорели в огне пожаров.

Почему же мы должны верить заведомо тенденциозным материалам соответствующих „исторических документов”, когда зачастую и самих этих „документов” нет, а мы имеем их копии, восстановленные через сотни лет после написания гипотетических оригиналов.

Почему мы должны верить копии „Повести временных лет” и не верить копии „Велесовой книги”? Кстати, чтобы поставить сразу все точки над „i”, автор заверяет, что он не верит ни тому, ни другому источнику.

Хотя оба читаются с интересом.

Приведем самый простой пример того, что наличие источника еще ни о чем не говорит, а в итоге все равно сводит дело к проблеме „верит – не верит”. Так, Библия утверждает, что Христос жил гораздо позже Моисея, а Коран то, что он был племянником и младшим современником Моисея.

Сейчас иные холуйствующие российские ученые готовы признать библейские тексты историческими свидетельствами. Но это лишь дань политической моде, сменившейся тогда, когда бывшие обкомовские скоты вдруг встали со свечечками перед телекамерами в спешно восстановленных церквах. И их идеологическая обслуга из числа „ученых-гуманитариев” тут же „взяла под козырек”.

А ведь еще недавно те же самые ученые вообще отрицали факт историчности Библии. Но в итоге все равно все сводится к вере. Для христиан Христос дальний потомок Моисея, а для мусульман его младший современник и племянник. Кстати, если предположить, что это так, то Христос имел основания называться „царем” не в иносказательном, а прямом смысле этого слова.

Впрочем, может быть вообще все гораздо проще. И Библия, и Коран всего лишь романы в стиле „Штурмфогеля” или „Алых крыльев огня”, где показывается несуществующие события. И все это написано лишь „по мотивам” неких реальных жизненных и исторических драм. Типа того, как „немцы и русские плечом к плечу сражались с американцами и российскими реформаторами (!!!) во Вторую мировую войну”? Почему бы и нет.

Вопреки существующим взглядам, нынешний, последний по времени всплеск попыток альтернативного взгляда ни историю, возникший в последней четверти ХХ века вырос не из астрономических и естественно-научных предпосылок. Информационная война, которую вел в свое время СССР, требовала соответствующего научного обеспечения. Некоторые типы фальсификации информации оказалось возможным определять исходя из математического анализа различных текстов. Более 15 лет велись соответствующие работы многочисленными коллективами разработчиков.

Многие годы „варясь” в этой проблематике, соответствующие специалисты рано или поздно не могли не задать себе вопроса, а чем нынешние дезинформационные кампании отличаются от своих предшественниц? И коль скоро можно успешно разоблачать тенденциозное вранье в современных СМИ, да и не только в СМИ, но и в служебных документах и намеренных „утечках”, то почему бы не опробовать эти методы на исторической документации.

Возможно, вначале это была просто игра, гимнастика ума между решением серьезных злободневных задач. Однако потом игра увлекла. Тем более, как оказалось, примитивные средневековые фальсификаторы совершенно не владели современными приемами свои фальсификации „прятать”. Что впрочем, совершенно естественно для начинающих специалистов в этой области. Должны были пройти века, чтобы информационные войны получили свой нынешний лоск и изящество.

Итак, группа математиков во главе с академиком А.Т. Фоменко применив весьма результативные, доказавшие свою эффективность, приемы анализа, к историческим текстам пришла к выводу, что большинство из них представляют собой фальшивки. Не стоит углубляться в выводы группы Фоменко. Для начала достаточно констатировать неопровержимо доказанные следы „информационных войн” в дошедших до нас исторических „документах”.

Кроме того, со временем часть информации неизбежно терялась и восстанавливалась в еще более тенденциозном виде. Не мудрено. „Кто владеет прошлым - владеет будущим” - эту истину знали уже давно.

Свои выводы математики попытались подкрепить данными других наук. И убедились, что уже многие годы различные авторы подвергают сомнению официальную историю. Еще великий Ньютон высказывал сомнение в достоверности истории, опираясь на данные математики и астрономии. Он сомневался в правильности официальной хронологии.

Наш соотечественник, энциклопедист Н.А. Морозов в начале века подверг ревизии официальную историю, опираясь на данные геологии, географии, лингвистики, астрономии.

Уже в наше время возможность реализации тех или иных исторических событий подвергают сомнения демографы, географы, экологи, медики, военные. Сплошь и рядом оказывается, например, что указанные в „документах” защитники крепостей физически в этих крепостях не могли поместиться, потери противников в битвах превышают население княжеств-участников этих битв, конные орды не могли прокормить своих коней, а сами конники перемещались со скоростью автомобиля, а не всадника.

Кстати, непонятно почему евреи так обижаются на критику их версии Холокоста. Ведь в своих фэнтези они не одиноки. „Уничтожил” же Суворов в Измаиле в 3 раза больше противника, чем могло физически уместиться там, стоя во дворе и всех помещениях плечом к плечу. Но турки за это на Суворова не в обиде. Вот и Гитлер „уничтожил” больше евреев, чем их вообще жило до войны в Европе, на тех территориях, которые оккупировала Германия. Но еврейская обида продолжается и тогда, когда военные страсти давно уже стихли.

Впрочем, разбор фантазий на тему „холокоста” не является целью нашего исследования. Мы упомянули о ней лишь вскользь.

В этой связи заметим лишь, что и „некоторые перехлесты” в исторических оценках и их критика (как правило, не воспринимаемая) вообще в порядке вещей.

Подобных несуразностей в официальной истории накопилось уже больше, чем достаточно. Можно выделить следующие основные нелепицы, которые просто невозможно опровергнуть.

Первое. Астрономические датировки известных исторических событий не совпадают с расчетами за весь период до Х века. Интересно, что нестыковка датировок всех известных до Х века лунных затмений с законами небесной механики побудило астрономов предположить, что между VIII и Х веком Луна в силу необъяснимых причин изменила свое ускорение. Совершенно экзотическая гипотеза. Гораздо разумнее предположить, что неправильны соответствующие датировки в древних летописях.

Второе. Не существует ни одного оригинала „древних” рукописей. Все так называемые „древние” документы и книги известны по своим копиям (зачастую уже печатным), сделанным не ранее XIV века. Утверждать „презумпцию” правдивости средневековых участников „пропагандистских и информационных войн”, составивших эти копии, было бы наивно.

Третье. Многочисленные исследования различного характера, как проведенные по сложным математическим методикам, так и элементарный анализ опечаток в различных якобы „независимо друг от друга написанных” текстах свидетельствуют об одном. Вся так называемая „древняя история” многократно переписанное из одного и того же источника (или ограниченного круга источников) изложение одних и тех же событий.

А когда и где они происходили, Бог его знает.

Кстати все сказанное относится и к „библейской истории”.

Четвертое. Масштабы исторических событий древности, расстояния, на которые перемещались армии, их численность, грандиозность сражений и величины потерь как правило завышены в 10-100, а иногда и в 1000 раз.

Пятое. Значительная, если не большая часть государственных и хозяйственных реконструкций древности не соответствует простейшим эколого-ресурсным расчетам. Много населенные империи помещают на землях, которые и при современных технических средствах не могут прокормить большое население. Центры металлургии располагают в местах, где нет соответствующих руд и полностью отсутствует топливо для металлургии. Кстати, интересно, какое топливо использовали кузнецы оружия многочисленных „государств кочевников”, уж не кизяк ли, или степную травяную ветошь? Подобных нестыковок в исторической географии древности масса.

Если бы авторы не традиционных концепций истории на этом остановились, они были бы неуязвимы. И традиционным историкам рано или поздно пришлось бы признать соответствующие факты и начать пытаться строить картину древней историю заново в полном соответствии с уровнем современного естествознания, математики, астрономии.

Однако все критики официальной истории впали в соблазн построить свою альтернативную последовательность событий, свою „глобальную хронологию”. И в этих своих построениях они оказались весьма уязвимы и для историков-профессионалов, и для своих коллег по естественным наукам.

Причем, надо признать, зачастую уязвимы гораздо больше, чем их оппоненты из традиционного лагеря.

Здесь не место рассматривать все ошибки и нестыковки, которыми оказались щедро сдобрены концепции „альтернативной истории”. В качестве курьеза отметим, что опираясь на одни и те же факты, различные авторы „альтернативщики” приходят к совершенно разным выводам.

Так, тот же А.Т. Фоменко и группа его последователей отрицая „татарское иго” в России делает вывод, что наводящая ужас „Орда” и была самим древнерусским (славяно-тюркским) государством, контролировавшим огромные территории и всю восточную торговлю тогдашней Европы.

Другие же авторы, например С. Валянский и Д. Калюжный тоже отрицают реальность татарского ига. Однако утверждают, что иго все-таки было, однако не тюркское, а крестоносное немецкое. И „орда” - это крестоносный рыцарский „орден”. А казачий „гетман” это немецкий „гауптман”.

Как видно из этого примера, альтернативная история может иметь много различных вариантов интерпретации.

И … не может рассматриваться всерьез.

Но и традиционная официальная древняя история данными современных точных и естественных наук весьма сильно поколеблена.

В этой связи официальная версия истории может быть корректно с научной точки зрения восстановлена только, если подходить к ней с позиции сталинского следователя, который подозревает тотальную фальсификацию всего и вся. Если удастся опровергнуть обвинения этого „следователя”, тогда история древнего мира как наука будет воссоздана.

Автор неспроста применил здесь полицейскую формулировку. Современная наука, отлившаяся в Новое время, рассматривала научную методологию, как „допрос Природы под пыткой”. Этот дух сквозит в предельно жестких рассуждениях Декарта и Бэкона. То, что не выдерживает такого испытания, наукой не является. Хорош, или плох такой подход, вопрос в данном случае не главный. Но в этом суть современной науки.

Пока историки отказываются подойти с такими мерками к своим источникам, которым они „доверяют”. Что ж. Это их право. Но тогда право ученого-естественника рассматривать многочисленные вариации и интерпретации древней истории, как один большой миф. А историков как исследователей мифа.

Кстати, иногда иные мелкие детали и „подсознательные” иносказания важнее развернутых прямых свидетельств. Например, в России в школах одни и те же учителя преподают взаимосвязанные предметы „русский язык и литературу”. В республиках СССР преподавались „родной язык и родная литература”. А, например, в Венгрии как один предмет преподают „венгерскую историю и литературу”. Аналогичная ситуация и в ряде других стран Европы.

Так что в подсознании иных народов история и литература не слишком отличаются. Одни мифы пересказаны в романах и поэмах, другие в псевдо объективных „исторических источниках”.

В то же время практика показывает, что даже миф не стоит отвергать. За ним несомненно есть что-то реальное. Однако обращаться с мифом можно достаточно вольно. В вагнеровском стиле: „Не ищите историческое в нибелунгах, ищите нибелунгово в истории”. Перефразируя это в рамках нашей темы, можно сказать, что мы не будем искать реалии в исторических мифах, мы будем иллюстрировать наиболее вероятные реалии событий историческими мифами.

А с настоящей научной строгостью подойдем как раз к построению соответствующих ситуационных реконструкций.

Мы понимаем ограниченность подобного подхода. Но мы и не собираемся „писать историю” в стиле современных историков-альтернативщиков, с именами и датами. Мы будем восстанавливать лишь последовательность цепи определенных событий и узловые звенья этой цепи. Звенья, сам факт существования которых бесспорен. И которые по объективным причинам геоэкологического, технологического и демографического характера в любом случае не могли быть пропущены. Но как раз в силу упомянутых объективных причин эти звенья (эпизоды) могли быть реализованы только на вполне определенных территориях и по вполне определенной последовательности.

С помощью подобных реконструкций мы хотим отследить на уровне самых общих тенденций те объективно обусловленные направления развития цивилизации, и государства как института, которые вызвали появление определенных проблем и перспектив белого человечества и русского народа, в частности.

Но, отвлекаясь от темы нашей главы, не можем не отметить, что у идеологов и „пророков” начавшегося века появляется уникальная возможность захватить пока пустующее перспективнейшее пропагандистское поле. Ибо, „Кто владеет прошлым - владеет будущим”. Странно, что реальные игроки на современной политической и идеологической арене пока не заметили этой возможности.

Не менее странно, что к такой уникальной возможности прославиться и стать „новыми мэтрами” оказались хладнокровны молодые историки. В наше время они могли бы позволить себе подобную вольность.

А игра стоит свеч.

2. Первая империя. Начало экспансии. Палестинский узел

Итак, во второй главе первой части мы прервали рассказ о первом государстве на том самом месте, когда оно окончательно сформировалось в долине Нила. Или, возможно, Тигра и Евфрата.

Хотя мы все же склонны рассматривать именно долину Нила как место возникновения данной структуры. Ибо в долине Нила все те факторы, которые послужили основой для зарождения государства, выражены гораздо более ярко и носят более масштабный характер. Да и материализованные следы деятельности древнего государства в Египте гораздо более ярко и обильно представлены.

Напомним также, что первое государство было многоплеменным и полиэтничным. Ибо, кто только не „свалился” в долину Нила со всей великой Сахары. А значит, его можно назвать империей.

„Первой империей” Земли.

Итак, древнее государство расширяет площадь пашни и ищет новых рабов. Пашня скоро начинает эродировать, а вне поймы Нила еще и засаливаться. Ресурсы теряют качество. А государство знает только один способ решать любую проблему – еще более увеличить трудозатраты.

Итак, нужны все новые рабы. Но рабов в окрестных пустынях много не наловишь. Чуть больше их можно отловить к югу, в истоках Нила.

Но это тоже занятие не столь результативное. В густых лесах, которые к тому же тянутся далеко за пределы государства, ловить людей было трудно даже СС и НКВД. А тут надо ловить массами. Остается один путь. На север-восток, через небольшой отрезок пустынь, через Синай, в Палестину, в Ливан.

В Палестине и Ливане были тогда гораздо лучшие ресурсно-экологические условия, чем сейчас. Во-первых, климат был немного влажнее. А во-вторых, естественные угодья были еще не столь истощенными.

Вместе с тем, природные условия были довольно контрастными. И поэтому население концентрировалось на довольно ограниченных площадях. Идеальная ситуация для охоты за людьми.

Первая империя не могла пройти мимо такой возможности. И охота началась. Вероятно, на первых порах, „пока дичь была не пугана”, охота была удачной. Более того, если бы она не была таковой, империя развалилась бы после первого же эколого-ресурсного кризиса, который разразился уже через 100-150 лет после окончания освоения долины Нила первыми „мирными земледельцами”.

Это не предположение. Это данные ретроспективного прогноза, полученные самыми современными научными методиками агроэкологического прогнозирования.

Последствия первого кризиса можно было компенсировать только опережающим ростом трудозатрат. Если это было сделано, значит, приток рабов имел место.

Но потом начались сложности.

Ибо процесс охоты все же не был столь однозначен. Империя могла противопоставить своим жертвам лучшую организованность, большую концентрацию солдат для слома попыток сопротивления, лучшее металлическое оружие.

Но и жертвы были не столь уж беззащитны. Им было куда отступать. Хотя возможность маневра и была ограничена пустынями, но это все же не долина Нила, где ограниченность маневра определяется стиснутой пустынями ровной поверхностью. В Палестине и Ливане рельеф сложнее. Есть куда спрятаться.

На первых порах и лучшее оружие давало не столь уж большие преимущества, да и медь это не только не сталь, но пока что даже и не бронза.

Однако главное было не в этом. В империи было мало скота. Империя не могла достичь превосходства в подвижности. Можно спорить о том, где раньше была приручена лошадь. Но даже, если предположить маловероятное, что лошадь была раньше приручена в Египте (повторим, это лишь предположение, увеличивающее потенциальные возможности первой империи), то и тогда это преимущество быстро было бы сведено на нет. Ибо вне империи возможности для скотоводства значительно больше.

Но, скорее всего, не империя научила своих северных соседей использовать лошадей, а наоборот, сама научилась этому у них. О большей подвижности северных соседей Египта свидетельствуют и исторические мифы (пардон, история).

В подобной ситуации охота на рабов затягивалась. Поначалу было утеряно (если только оно вообще было) преимущество в подвижности. Более того, „палестинцы” (назовем их условно так) сами обрели это преимущество.

Затем, довольно быстро было утеряно превосходство в вооружении. Ведь в процессе длительных конфликтов, как показывает опыт, стороны перенимают друг у друга военные технологии. Если только этому не препятствует отсутствие соответствующих ресурсов, имеющее критическое значение, или значительное технологическое отставание одной из сторон.

Но, как мы показали выше, выплавка меди, это отнюдь не та технология, которую не могли бы освоить люди эпохи неолита. А месторождения меди есть и на Синае.

Так что чем дальше, тем больше охота на людей превращалась в противостояние. Сначала на равных. А затем империя неизбежно начала проигрывать. Ибо качество человеческого материала вне империи всегда гораздо выше. Люди не так измотаны и стрессированны. Не столь подлы, запуганны и мало инициативны. Так что при прочих равных, империю всегда бьют ее здоровые соседи.

В конце концов, как это не раз потом бывало в истории, жертвы агрессии перешли в контрнаступление. Следы этого неизбежного и логичного контрнаступления зафиксированы в исторических мифах. Мы не можем сказать конкретно, когда имело место первое контрнаступление и в каком конкретно мифе оно отражено.

Лично нам представляется очень правдоподобным описание нашествия гиксосов на Египет. Согласно „исторической легенде” гиксосы захватили дельту Нила, основали там свое царство. Но потом были разгромлены египтянами.

Это весьма симптоматичная схема. Империя вторгается на территории, где в принципе возможна организация контрнаступления. Это контрнаступление в итоге следует. Захватывается часть империи, а иногда и она вся. Но захватчики, вернее их верхушка, перенимают имперскую организацию. Потом по-имперски истощают не только захваченное население, но и свой собственный народ, ставший частью империи.

И тогда либо растворяются в новой объединенной империи. Либо терпят поражение от ее остатков. И тоже растворяются.

Таким образом, границы империи все время колеблются. Но в целом империя, пульсируя, расширяется. А главное, расширяется пространство имперской модели организации общества. Но а) расширяется в описанной ситуации медленно и б) пока остается неизменной политическая и социально-экономическая модель ранней империи.

В этой ситуации незыблемости исходной модели рано или поздно обязательно наступает момент, когда приток новых рабов с окрестных территорий если не иссякает, то во всяком случае, сокращается. И тогда империя нехотя переходит к чуть менее людоедским способам эксплуатации населения (хотя оно все равно последовательно деградирует и требуется новое пополнение людских ресурсов).

Но как только намечается тенденция рационализации по отношению к подданным, она немедленно используются верхушкой. Верхи начинают „хорошо жить”. И их образ жизни делается привлекательным для части аристократии (пока еще в истинном понимании этого термина) окрестных племен.

После этого может быть выработан более эффектный механизм расширения империи. „Федеративный механизм”. Но для этого надо сделать для местных верхов привлекательной саму идею вхождения в имперскую элиту. А потом с их помощью создавать промежуточные центры управления на местах, этакие форпосты расширения империи. Где былая аристократия становится частью имперской элиты.

Потом в истории этот механизм будет применен неоднократно. И всегда при переходе от голого насилия к методам „федеративного расширения”, империя „делает скачок”, начиная резко расширяться.

При этом для внешнего наблюдателя зачастую остается загадкой, почему вдруг произошел подобный скачок, ведь баланс сил ничуть не изменился. Впрочем, мы еще обратимся к данному вопросу чуть ниже.

В Первой же империи этот процесс смены стратегии происходил следующим образом. И это был первый в истории прецедент подобного рода.

Первые попытки расширения империи за ее естественные первоначальные границы были предприняты тогда, когда государственный террор в молодом еще первом государстве был в самом разгаре и распространен до самого верха. Более того, пока поток рабов из Палестины был достаточно обилен, модель внутренних отношений в Первой империи вряд ли пересматривалась.

А такая модель отношения вряд ли была привлекательной для верхушки окрестных обществ. Поэтому война за расширение империи стала бессмысленным цикличным процессом. Одним из наиболее ярких эпизодов которого стало контрнаступление гиксосов. Между тем потом поток новых рабов иссяк.

Надо было переходить к менее людоедским моделям организации общества внутри империи. И плодами этого перехода в первую очередь воспользовалась верхушка. Не могла не воспользоваться.

Жрец и, особенно, жрица для верхушки заменили палача. Более того, имперский образ жизни верхов и освящающая его имперская религия, мы покажем это ниже, стала основным механизмом в обеспечении внутри имперского единства верхушки.

А затем стала основным механизмом и для обеспечения имперской экспансии на территории, заселенные родственными в расово-этническом отношении племенами.

Последнее весьма важно. Верхушка окрестных обществ в этническом, или хотя бы расовом отношении должна быть идентична верхушке империи. Чтобы легко, без психофизиологических затруднений, перенимать ментальность своих „более цивилизованных” имперских коллег.

Это условие в данном случае было выполнено. И древнее население Египта, и население древних Израиля и Палестины было в расово-этническом отношении однородно и принадлежало к семитским племенам. Вернее их предкам.

Вырисовывается очень интересная картина, которая потом не раз наблюдалась в истории человечества. Могучая, спаянная дисциплиной, аскетичная и побеждающая империя, побеждает, тем не менее, медленно и трудно. Более того, она неуклонно теряет потенциал. Несмотря на военные победы.

Потом наступает слом, развал, падение нравов и окончательная деградация населения, череда поражений. Но … империя не гибнет, а вдруг начинает интенсивно распространяться „без единого выстрела”. К ней начинают добровольно и полудобровольно присоединяться очень многие территории, дотоле стойко сопротивлявшиеся. Войны на окраинах зачастую принимают „странный” характер. А иногда ведутся просто формально, для того, чтобы местная аристократия имела основания сдаться империи как бы после боя.

Не так ли долго, честно и трудно воевал Рим, медленно распространяясь из окрестностей Вечного города и платя за каждый свой шаг кровью. А потом вдруг вопреки логике захватил все Средиземноморья в условиях утраты единства верхушкой и бесконечных гражданских войн в митрополии.

Не так ли сейчас, уже почти ничего не производящая и, по большому счету, весьма уязвимая, несмотря на свою видимую мощь, Америка (которая хотя и не является империей классическом смысле, но очень хочет быть таковой), захватывает в свою орбиту страну за страной.

Образно говоря, для внешнего наблюдателя создается впечатление, что суровый воин с трудом завоевывает каждый метр нового пространства, изнемогая от усилий. А потом, устав от ран и ратных трудов, вдруг падает и превращается в опытную, но больную, заразную проститутку. И ей вдруг начинают без боя сдаваться ранее неприступные крепости, признавая своей императрицей.

Разумеется, такую модель экспансии надо было отыскать и оформить. Искалась эта модель, в отличие от модели первого государства трудно и долго. И впервые отрабатывалась эта модель расширения империи именно на территориях современных Израиля и Палестины. Вовлекая эти земли в свой состав, империя совершенствовала и свою собственную модель.

Представляется правдоподобным, что многие эпизоды этой драмы нашли свое отражение в библейской истории. Но вряд ли там точно излагаются соответствующие события.

Однако, так или иначе, Палестина, столь долго бывшая основным (если вообще не единственным) контрагентом первой империи, не могла не стать одним из вторичных центров имперской экспансии и имперской религии. Первым форпостом новой стратегии федеративного расширения империи.

И в данном случае мы категорически не согласны с авторами альтернативной истории в том, что Палестина не могла в силу своей малости и относительной бедности, играть существенную роль в мировой истории. Эта роль определялась не ее геополитическим значением, а тем, что она была первым кирпичом, которым начало прирастать здание первой империи.

И этот кирпич не был положен до тех пор, пока сама империя не нашла принципиально нового, в корне отличающегося от первоначальных планов, механизма экспансии.

3. Геополитика и новые технологии бронзового века. «Первая любовь, первая женщина и первая жертва» имперского монстра

Представляется весьма правдоподобным, что после интеграции Палестины в первую империю, процесс имперского расширения пошел гораздо быстрее. В империю очень органично вписалась Месопотамия. А далее империя начала быстро расти к северу.

Для наших целей не столь уж интересно, были ли организованы государственные структуры в Месопотамии к моменту ее интеграции в империю, или они были созданы завоевателями. Нам представляется логичным и тот и другой вариант. Здесь важно другое. В исторических мифах с определенного момента фигурирует объединенное государство, включающее в себя Египет, Палестину и Месопотамию. Несколько позднее в этом перечне регионов обязательно присутствуют весь Ближний Восток, Малая Азия, западные окраины нынешнего Ирана и Великая Армения.

При этом нам не столь уж важно, где располагался центр этого объединения. В Египте, Месопотамии, Палестине, Малой Азии или несколько восточнее. И называлось ли оно Египтом, Вавилоном, Ассирией или Персидской империей. Возможно, в разные периоды центр был в разных местах. При этом все же представляется более правдоподобным, что первоначально, до формирования мощного и притягательного во всех отношениях экономического и политического узла на берегах Босфора и Дарданелл (об этом мы скажем несколько ниже), центр большую часть времени находился в Египте.

Ибо в центре обычно строят наиболее масштабные культовые сооружения. И здесь Египет намного опережает Месопотамию, западную Персию и Великую Армению. Не могло быть так, чтобы политический центр был в той же Месопотамии, а наиболее шикарные дворцы и храмы, дошедшие до наших дней, строились в Египте.

И в данном случае совершенно невразумительными выглядят доводы о том, что в Месопотамии большая часть дворцов и храмов не сохранилась, а в Египте сохранилась. Такая избирательность ничем не объясняется и никак не доказывается.

Впрочем, для нас это не столь уж важно. Ибо, так или иначе, империя была одна (пусть даже и была временами весьма рыхлым образованием).

И она распространялась в двух основных направлениях. В направлении нынешней Армении и на Балканы. При этом в Армению экспансия шла сухопутным путем. А на Балканы морским.

Отметим, что в Египте, государстве вся жизнь которого сосредоточена вокруг большой реки, являющейся осью всей хозяйственной жизни, не могло не развиться кораблестроение. И речные корабли египтян несомненно выходили в море. Сначала вдоль берега. А затем и в открытое море. Стоит заметить при этом, что Средиземное море настолько комфортно для плавания (относительно, конечно), что особых проблем с его освоением нильскими речниками мы не видим.

И здесь мы подходим к важнейшему моменту имперской экспансии и имперского развития. Дело в том, что до определенного времени возможности развития древней металлургии были весьма ограниченными. Месторождения меди были в Египте и на Синае. Но меди там было мало. И практически не было олова или других компонентов, которые дают возможность делать бронзу.

Поэтому рост империи поначалу отнюдь не сопровождался ни техническими достижениями, ни ростом производства.

Однако на Кипре, в Великой Армении (современная Армения лишь малая часть этой территории), на Балканах империя обрела обильные месторождения меди и олова. Начался бронзовый век.

Собственно, бронзовая НТР была вполне логична. Освоив металлургию меди, люди не могли не стремиться искать новые ее месторождения. Особенно на вновь присоединяемых территориях. И найдя такие месторождения в Армении, на Кипре и на Балканах они начали активно эксплуатировать их. Часть этих месторождений были полиметаллическими. Так что бронза вполне могла получаться поначалу чисто случайно. Непосредственно в процессе традиционного производства меди по отлаженной схеме.

Получение же бронзы было рывком в развитии производства. Бронза намного прочнее меди. И применение оружия из нее давало действительно большие преимущества перед людьми, металлического оружия не имевшими.

Более того, в силу дефицита или вообще полного отсутствия медных и оловянных руд в целом ряде окружающих первую империю регионов, их население не могло освоить производство аналогичного оружия, а значит, и сопротивляться вооруженным бронзовым оружием имперским войскам.

Охота на рабов вновь стала высоко рентабельной.

Империя рванулась на север.

Но надо всегда помнить, что основой имперского могущества в те времена было владение полиметаллическими месторождениями Кипра, Балкан и Великой Армении.

В свое время автора поразило то повышенное внимание, которое уделяется Армении в различных исторических материалах по древней истории. Однако это внимание вполне объяснимо, если учесть, что Армения была одним из всего трех центров тогдашнего „цивилизованного мира”, на котором держалось могущество империи.

Такое долго не забывается. И по инерции значение этого региона еще долго преувеличивалось. Даже тогда, когда объективные предпосылки для этого исчезли. Собственно аналогично „реликтовым” можно назвать и значение Палестины. О чем мы говорили выше.

Просто, образно говоря, первая наконец-то „добровольно сдавшаяся” новой модели имперской экспансии страна в лице Палестины и первый „подарок судьбы” в виде армянской бронзы, как первую женщину и первую любовь имперский монстр не забыл.

Аналогичным образом обстоит дело с Кипром и Балканами. Поэтому вполне объяснимо то, что древние политики носились с этими, ныне захолустными регионами „как дурни с писаной торбой”. Тогда это было вполне оправдано.

Более того, „армяно-кипрский” прецедент заложил очень важный стереотип в менталитет государственников и политиков всех стран и народов на долгие времена.

Автор просит читателя напрячься и представить реалии этих событий. Политическая верхушка империи занимается войнами, интригами, „светской жизнью”. Империя наконец-то последовательно расширяется. Отчасти с помощью войн.

Но гораздо легче и проще с помощью развращения аристократии окрестных земель моделью „сладкой жизни” собственных верхов. Для которых теперь помимо всего прочего „работой” является совершенствовать „сладость” своей жизни и всячески демонстрировать ее соседям.

Неплохая работенка, надо сказать. Кстати, она Вам ничего не напоминает, читатель? Для человека, еще помнящего времена СССР все это напоминает известную частушку о парт аппаратчиках: „Мы не сеем, не пашем, не строим, мы гордимся общественным строем”.

Но все же все идет как-то „не так”. Расширение неизбежно ведет к потерям экономической, а потом и политической связности имперского пространства, коммуникации растягиваются. Империю в сущности ничего не скрепляет. Все усиливается внутри имперский сепаратизм.

Реальные проблемы накапливаются. Новых рабов все меньше и меньше. Расширение территории не ведет к увеличению количества рабов (или крестьян, если это название милее сердцу иного традиционалиста, не желающего ассирийское общинное быдло называть ненавистным античным термином „раб”) ни на единицу площади, ни на душу элитного населения.

Имперские деятели не могут не чувствовать того, что в сущности их государство не обладают никаким решающим превосходством над соседями. А сами они по сравнению с благородной аристократией окрестных племен вообще человеческая мразь. Нет уверенности в будущем. Нет гарантий того, что работа „демонстраторами сладкой жизни” вдруг не закончится.

И тут, само собой накатывается резкое расширение производства и НТР (а переход от меди к бронзе был НТР) в технологическом лидере тогдашней экономики – металлургии. О военно-технических и технико-экономических деталях этого процесса мы скажем ниже. Здесь лишь отметим, что чисто политическое действо – расширение территории, вдруг, само по себе, дает рывок в технологиях и производстве.

Это пример политиканам и властителям на долгие годы вперед. Технические, производственные, организационные, военные и т.п. реальные задачи можно, оказывается решить „политическими методами”. То есть, называя вещи своими именами, интригами и насилием.

Как же хорошо для безмозглых интриганов и громил с бандитским менталитетом.

К счастью для человечества, подобных примеров, во всяком случае, аналогичных по масштабам, больше в истории не будет. Но политики и их идеологическая обслуга каждый, даже меньший, аналог подобных ситуаций будут тщательно изучать и пропагандировать. Замалчивая при этом гораздо более многочисленные и масштабные примеры противоположного рода.

И убеждать себя и других в том, что чисто политическими методами, не вникая в суть реальных проблем, действительно можно эти проблемы решать. Хотя в действительности все обстоит как раз наоборот.

Но, тем не менее, подобное убеждение стало частью имперского менталитета и имперской стратегии. Кстати, этот прецедент еще раз подтвердил лидерам Первой империи верность их курса на экспансию.

А сама империя вдруг без особых усилий оказалась скрепленной единым производственным комплексом в лидирующих отраслях тогдашней экономики – металлургии и кораблестроении.

Итак, какие технические средства, важные для реализации имперской модели дала бронзовая революция и расширение рудных ресурсов.

В первую очередь, новый комплект оружия. Теперь металлическим вооружением можно было оснастить всех солдат. Раньше это было затруднительно. При этом основными типами наступательного оружия в эпоху бронзы был топор, копье с металлическим наконечником и колющий кинжал. Оснастили бронзовыми наконечниками и боевые стрелы.

Заметим, что рубящего оружия, типа меча, из бронзы сделать нельзя. Такой меч будет достаточно часто раскалываться. Конструкционные возможности бронзы не позволяют сделать меч. То, что похоже на бронзовый меч, есть по сути просто массивный бронзовый кинжал.

Однако, бронзовых топора, кинжала и копья вполне достаточно, чтобы победить вооруженного дубиной и каменным топором.

В данной ситуации, только хороший лук со стрелами с костяными наконечниками, остается единственным конкурентоспособным видом оружия. Хотя стрелы с бронзовыми наконечниками все же лучше. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже. Здесь лишь заметим, что одним видом вооружения, всего лишь равным (да и то не совсем) соответствующему вооружению противника, превосходства не достичь.

А в остальных, как мы видим, „бронзовые воины”, на порядок превосходили своего потенциального противника.

Весьма вероятно, что офицерский состав имперской армии имел бронзовое защитное оружие. В первую очередь шлемы. Увеличился и набор возможных защитных средств из металла типа кирас, наручей и поножей (хотя вряд ли эти средства были у рядовых, да даже и у младших офицеров).

Кроме оружия, массовое производство бронзы позволило в достатке делать достаточно хороший плотницкий инструмент. Разумеется, он был использован не для производства „дешевой мебели для населения”. Он был использован в первую очередь в кораблестроении. Ибо поставки меди с Кипра могли осуществляться только морским путем. А кипрская медь была жизненно необходима всему имперскому производственному комплексу. Кстати, напомним, что само название „Кипр” производное от слова „медь” („купрум” по латыни).

Таким образом, обеспечение поставок морским путем и, соответственно все, что связано с флотом, стало одной из важнейших отраслей экономики империи.

Но на тростниковых египетских лодках много груза не навозишь. Пусть даже на подобных судах, как показал Тур Хейердал можно даже переплывать океаны. Нужен был новый флот. Деревянный.

И в то время империя имела уже достаточно хорошей древесины для постройки больших кораблей. Эта древесина, которой не было в митрополии, Египте, была в Ливане, Малой Азии и на Балканах. Таким образом, кораблестроение и металлургия требовали интенсивного обмена товарными потоками. И одновременно технически обеспечивали перевозку этих грузов. То есть взаимно стимулировали развитие друг друга.

Этот хозяйственный комплекс скрепил, уже начавшую было разваливаться, империю крепче любых внутренних войск и чиновничьих пирамид.

Интенсификация хозяйственных связей, появление „вкуса и моды” к резкому возрастанию товарооборотов имели еще одно последствие. Объединенная империя эпохи бронзы, помимо всего прочего, включала в свой состав довольно значительные районы, где земледелие просто в силу природных условий не могло так „обглодать природу”, как в долинах Нила, Тигра и Евфрата.

Поэтому в целом, в империи было достаточно скота и имелось кожевенное производство. А у солдат империи было в достатке кожаных доспехов с металлическими элементами. И имперская кавалерия была обеспечена конским составом. И все это могло произойти только в единой, не только формально объединенной империи.

Так что империя вполне могла выставить очень внушительные силы против своих северных соседей, вооруженных каменными топорами и дубинами и не имевших эффектного защитного вооружения. Не было у северных соседей империи и преимущества в маневренности. Империя могла выставить достаточно всадников. А близ берегов использовать транспортные возможности своего флота, которого не было у ее противников.

Таковы были условия, когда началась охота на людей в Причерноморье. Имперские работорговцы забирались все дальше и дальше к северу. И Причерноморье, Приазовье, Кубань, Нижний Днепр, Прикарпатье, а затем и Нижняя Волга стали новыми имперскими центрами. Перевалочными центрами работорговли.

Мы считаем, что легендарная Хазария, о которой мы поговорим ниже гораздо подробнее, и была в итоге одним из осколков империи.

Еще раз просим читателя запомнить, никакой возможности сопротивления гораздо лучше вооруженному врагу население этих мест в то время оказать не могло. В то же время само население указанных регионов было многочисленно и здорово, ибо условия проживания здесь были вполне благоприятны, а ресурсы богаты.

Поэтому поток рабов был очень велик. Легендарные свидетельства об этом имеются во множестве. Но в подобной ситуации был еще один минус для наших предков. Создался устойчивый стереотип охоты на рабов в этих местах работорговцами с юга. Стереотип, сохранившийся до времен Богдана Хмельницкого и даже Петра Первого.

А дальние отголоски этого мы наблюдаем даже сейчас в загаженной кавказцами Москве.

Распространению работорговли далее на север и восток по нашему мнению помешал отпор, который могли дать регионы, лежащие к северо-востоку от Причерноморья (в широкой трактовке этого названия).

Но возможности этого отпора лежали отнюдь не в особых свойствах живших здесь людей. Просто на Южном Урале были богатейшие месторождения меди и поли металлов. Как только они начали осваиваться (неважно по заимствованным технологиям, или технологиям оригинальным), бронзовый топор захватчиков встретился с бронзовым топором местных воинов.

Итак, граница распространения влияния империи с востока-юго-востока на запад-северо-запад пересекла южную часть Русской равнины.

Отметим, что на юге Русской равнины империя не утруждала себя, во всяком случае поначалу, новыми, мягкими, формами экспансии. Не то, что в Палестине, Армении и на Балканах. Решающее техническое превосходство давало возможность империи действовать грубо и нагло. Отсутствие соответствующего сырья на юго-западе Русской равнины не позволяло жертвам перенимать военные технологии бронзового века у агрессоров.

Кроме того, здесь империя сталкивалась с расово чуждыми ей людьми, которых не так уж легко было пере вербовать в свою веру в силу разности менталитетов.

Поэтому основой завоевания здесь стало голое насилие, как в период становления первого государства. Белое население юга и юго-запада Русской равнины стало первой иноплеменной и инорасовой жертвой империи. Ибо, напомним, население Русской равнины было белым. А исходное население первой империи было потомками отставших в движении на север маргиналов и потомками популяций человекообразных, сформировавшихся во вторичных центрах антропогенеза в рефугиумах Кавказа, Малой Азии и Балкан.

Кроме того, белые рабы были первой массовой добычей имперских охотников за людьми, добытой в таких масштабах. Ибо подобных масс рабов не было ни при охоте на черных рабов в верховьях Нила, ни во время первых кампаний в Палестине.

Века охоты на рабов на юге Русской равнины привели к тому, что Причерноморье опустело. И на долгое время стало степью, „диким полем”. Ибо после того, как еще 4-5 тысяч лет назад здесь было довольно плотное население, 2 тысячи лет назад его следов уже не осталось.

Многие рабы погибли, ибо империя своих рабов не жалела. С тех давних времен в русском языке сохранилось слово „губить”, означающее „уничтожать”. Губить, это подцеплять пленников за губы бронзовым крючком. Как рыбу. И таким образом гнать в неволю. Соответствующие сцены можно найти в древних изображениях, которые официальная история относит к временам Ассирии и Вавилона.

И только у славян в момент испуга рука непроизвольно стремится прикрыть рот. Вернее губы. Это въевшийся в кровь страх перед подцеплением на бронзовый крюк. После чего должно следовать рабство и весьма вероятное уничтожение. „Погубление”.

Разумеется, не все белые рабы были погублены. Часть выжила и разбавила чистой кровью белых людей генофонд имперской метрополии.

Так юг Русской равнины и его население стали первой действительно масштабной жертвой первого имперского монстра.

Теперь подведем итоги нашего краткого геополитического обзора событий окончательно становления первой империи.

Политический и религиозный центр империи находился в Египте. Центры сельскохозяйственного производства в Египте и Месопотамии. Центры кораблестроения в Ливане и на Балканах. Центры добычи руды и производства бронзы в Армении, на Кипре и на Балканах. Центр работорговли в Причерноморье.

Где же должен был быть главный город такой империи?

Только в одном месте. В геометрическом центре всех упомянутых территорий в совокупности. Этот центр находится в районе нынешнего Стамбула, прежнего Константинополя, либо древней Трои. В сущности, все это одно и то же место. Очень удобное с точки зрения товарообмена как по морским путям, так и по сухопутным дорогам.

Мы не будем здесь втягиваться в оживившуюся сейчас дискуссию, где же была реальная Троя. Дискуссию, вроде бы окончательно законченную в свое время Шлиманом, но вновь оживившуюся ныне. С геополитической точки зрения плюс-минус несколько десятков километров ничего не значат. И с такой степенью приближения можно утверждать, что легендарный Иллион, который во время Троянской войны кинулись защищать все провинции Восточного Средиземноморья и Малой Азии был где-то в районе нынешнего Стамбула. И действительно был одним из важнейших центров Империи.

Вероятно, этот центр реального управления империей рано или поздно стал и политическим центром. И долгое время оставался там. Империя меняла название, меняла этнический состав элиты, меняла государственный язык. Но центр ее был неизменен.

Именно в эти места свозились „богатства со всего света”. Богатства легендарной Трои поражали воображение героев Илиады. А о богатствах столицы Византии говорилось в свое время, что „все сокровища мира разделены напополам; половина их лежит в Константинополе, а другая половина рассеяна по всему остальному свету”.

Но, восхищаясь „достижениями империи”, русский человек никогда не должен забывать о том, что эта людоедская гадина долгое время питалась кровью соотечественников наших предков. Что могущество этой „не совсем белой” империи прирастало белыми рабами.

И не забывать того, где отливался тот бронзовый топор, который столетиями нависал над русским югом.

И на каком языке говорили работорговцы.

Впрочем, об этом потом. А пока взглянем на то, какими стереотипами одарила первая империя остальной мир, помимо „подарка” в виде государственной машины.

4. Теория гегемонии. Религиозные поиски. Театр, секс, кайф. Современное продолжение темы

 Очень многие исследователи устройства общества уделяют повышенное внимание насилию, как основному механизму формирования государства. Мы тоже в предыдущих главах своей книги часто приводили примеры государственного насилия. Более того, мы утверждаем, что изначально государство сформировалось как чисто насильственная, людоедская структура.

Однако, одно дело сформироваться, а другое дело сохраниться. Голое насилие в итоге оказывается бесперспективным. Да и условия для его применения в чистом виде встречаются довольно редко. Это долина Нила, окруженная со всех сторон пустыней, морем и дикими лесами, населенными черными людоедами являла собой идеальный, самой природой созданный концлагерь.

Других таких мест на Земле, к счастью, не так уж много.

И многие исследователи, склонные к вдумчивой реконструкции исторических реалий, часто задавались следующим вопросом. То, что однажды произошло в долине Нила, затем, пусть и в ослабленном варианте, но распространилось и в другие места. Там складывались схожие системы рабовладельческого хозяйства.

Ладно, пусть все классические рабовладельческие земледельческие цивилизации и государства складывались в чем-то аналогичных Египту условиях, то есть в долинах тропических рек, протекавших среди пустынь и полупустынь. Но потом то они тоже „расползались” на окрестные территории.

И что же мешало людям бежать уже за пределами „естественного концлагеря”. Почему 100 человек с мотыгами, то есть палками с металлическими наконечниками слушаются одного с копьем, то есть такой же палкой с почти таким же наконечником. Пусть этот наконечник острее, а палка длиннее. Но ведь рабов сто, а надсмотрщик один.

Это самая упрощенная и намеренно обостренная постановка вопроса. Но, как оказалось, в более развитых обществах в более сложных ситуациях, если рассмотреть их внимательно, по большей части растут шансы не надсмотрщика, а невольника.

Но невольники не бегут. Вернее бегут, но гораздо меньше, чем могли бы.

Когда же в последние десятилетия стали появляться исследования по математическому моделированию поведения больших систем, то были получены вообще сенсационные выводы. Представим себе ситуацию. По улице бежит преступник, за ним гонится полицейский.

Вариант номер один. Прохожие помогают полицейскому.

Вариант номер два. Прохожие индифферентны.

Вариант номер три. Прохожие исподтишка мешают полицейскому.

Сколько надо полицейских в каждой ситуации, чтобы поймать одного преступника при прочих равных условиях. Оказалось, что во второй ситуации их надо приблизительно в 10 раз больше, чем в первой, а в третьей приблизительно в 10 раз больше, чем во второй, или в сто раз больше, чем в первой.

Курьезно, но многие наши соотечественники возмущаются тем, что жители США в массе своей активно помогают своей полиции. Да, стукачей в России не любят. А что самих полицаев разве любят?

Но, в Нью-Йорке в начале 1980-х годов было чуть больше 30 тысяч полицейских, а в это же время в Москве, где население было чуть меньше, чем в Нью-Йорке, 200 тысяч милиционеров. Вот вам почти десятикратная разница. А если взять на душу населения, то точно десятикратная.

В нынешней Москве число правоохранителей возросло, по сравнению с советскими временами многократно. Но отношение населения к „ментам” ухудшалось опережающими темпами. И эффективность их работы практически нулевая. Это полностью соответствует теории.

Ибо, как показывают исследования, после определенного предела враждебности населения к правоохранителям, бороться с преступностью невозможно в принципе. Раскрытие преступлений будет чисто случайным фактом. А попытки увеличить число полицейских просто упрутся в физические ограничения этого процесса. К чему, похоже, нынешняя Россия уже пришла. Впрочем, это тема для отдельного обсуждения.

Этот пример, только одна, причем не самая важная, иллюстрация того, что нельзя осуществлять государственное управление голым насилием. Сколь бы очевидным ни казалось то, что государство это в первую очередь насильник.

В популяционной биологии есть правило, что самый свирепый и результативный хищник, самый вирулентный и живучий микроорганизм, самый плодовитый и ядовитый паразит не выживают. Они уничтожают популяцию своей жертвы, а потом гибнут сами. „От бескормицы”.

Государство было изначально людоедом, и только людоедом. Не раз становилось оно людоедом и потом. В разное время и в разных местах. Но если бы оно осталось только людоедом, оно бы скоро сдохло, как некая „супер чума”. Уничтожив перед этим всех, кого оно осчастливило своим существованием.

Все эти проблемы наиболее полно и комплексно первым поставил и изучил А. Грамши в своих знаменитых „Тюремных тетрадях”. Грамши сформулировал в них, т.н. „теорию гегемонии”. Согласно этой теории, государство не может длительное время существовать, если большинство его подданных это государство отвергают.

При этом отнюдь не надо „идти на баррикады”. Можно просто не помогать этому государству, рассматривать его как бедствие. Или конкретно, в нашем примере с преступником и полицейским, слегка толкнуть бегущего полицейского, а не преступника.

Это массовое отторжение, это массовое отсутствие поддержки, скажется довольно быстро. А активных врагов у любого режима всегда достаточно, чтобы свалить его, когда он сгниет сам. Впрочем, не только персонифицированных врагов. Есть ведь и природно-обусловленные вызовы, и случайное стечение обстоятельств, которые по отдельности даже и вызовами то не являются.

Так что государство живо, пока поддерживается, хотя бы пассивно, большинством населения. Именно поддерживается, и именно большинством. Более того, со временем обеспечение этой поддержки становится гораздо важнее насилия. Ненасильственное обеспечение поддержки становится главной задачей властей, а массовое насилие направляется не на всех, а на выбранные в качестве жертвы слои и группы.

Современная действительность являет нам очень много способов обеспечения этой поддержки, найденных эмпирически, в процессе политической практики, или целенаправленно созданных по заказу властей в разное время в разных местах.

Но этот процесс поиска адекватных методов управления, не сводимых к голому насилию, начался давно. В Первой империи.

То, что голое насилие является тупиком, продемонстрировала практика первых же столетий существования первого государства. Дурная цикличность противостояния с гиксосами, безрезультатные попытки закрепиться в Палестине, неумение выйти из неуклонно учащающихся кризисных ситуаций в долине Нила заставили начать поиск новых, дополнительных механизмов управления большими массами людей.

Мы уже писали ранее, что внутренние цели сохранения государственного управления сводились к трем моментам:

1) обеспечить непрекращающуюся разобщенность эксплуатируемых масс;

2) обеспечить подавление любой попытки части этих масс изменить порядок вещей;

3) обеспечить максимально возможную монолитность правящей группировки при отсутствии твердых психологических и биологических предпосылок к ее единству.

В первой и третьей задачах превалировали ненасильственные методы. Во второй задаче они были вспомогательными. Далее по мере нарастания кома нерешенных проблем и ослабления государственного гнета возникла еще одна возможность:

4) обеспечить привлекательность образа жизни имперской верхушки для еще не разложившейся истинной аристократии окрестных племен и народов.

Ибо сама имперская верхушка для себя эту привлекательность создала. Изрядно при этом потряся „родное государство”. Но, как оказалось, не без пользы для дела. В итоге актуализация этой возможности стала задачей.

Если говорить предельно просто, то все эти цели и задачи ненасильственной политики сводились к двум весьма грубым установкам.

Первая. Массы оболванить.

Вторая. Верхушку сплотить.

Оболванивание происходило двумя путями. Первый путь сохранился до наших дней. Это классическая, можно сказать, государственная религия. Она базируется на внушении идеи могущества Бога, или Богов. Но главное в государственной религии -  убедить паству, что Бог (Боги) на стороне власти.

Историческая память зафиксировала в основном довольно поздние варианты реализации данной задачи. Это словесное убеждение и специфический „религиозный театр” церковных служб. Между тем, в древности, данный театр был гораздо разнообразнее. И сопровождался гораздо большим количеством чудес. Многие из которых, были элементарными фокусами.

Кстати, обратим внимание читателя, что во многих европейских языках слова „цирк” и „церковь” однокоренные.

Первоначально, в государстве голого террора, „религиозный театр” в основном „ставил ужастики”. При этом спецэффекты достигались натуральными жертвоприношениями. Именно на этом этапе застали развитие религии испанцы в доколумбовой Америке.

Отметим, что цивилизации ирригационного земледелия и соответствующие империи доколумбовой Америки по многим системообразующим признакам сходны с Первой империей. Поэтому можно предположить, что и методы управления там были схожи. Поэтому и религии этих цивилизаций были схожими, по большей части устрашающими.

Но Первая империя этот период прошла, а империи Америки нет. Хотя определенные тенденции к этому можно отметить. Как и почему все это произошло – вопрос отдельный. Он очень интересен, однако он не входит в наши задачи.

Констатируем лишь, что представление об исходной религии Первой империи могут дать религии стран, разгромленных Кортесом и Писсаро. Многих исследователей поражают элементы архитектурного сходства между культовыми сооружениями Египта и империй ацтеков и инков. И тут же снова начинают фигурировать инопланетяне.

Но эти зловредные зверьки здесь опять ни при чем. Просто технические средства, выполняющие общие задачи, получаются обычно весьма похожими, даже если конструируются разными инженерами. А строительные сооружения входят в разнообразный спектр технических средств.

Да что там инженеры. В биологии есть понятия конвергентной эволюции. Это когда в итоге совершенно разные виды оказываются морфологически близки (близки по форме), если идеально приспособились к одним и тем же требованиям среды.

Так что устрашающие религии ирригационных империй вполне естественно имели сходные культовые сооружения. Уж очень специфические и сходные условия явились причиной их появления. Некоторые современные исследователи даже сейчас отмечают, что иные сооружения древних культов внушают безотчетный страх. Что ж, хорошо знали свое дело постановщики спецэффектов людоедских империй.

Но этот этап развития религии Первой империи не столь интересен. Пока религия была религией устрашения, она выполняла лишь вспомогательную функцию у аппарата насилия. Ни о каком достижении гегемонии не было и речи. Первая империя медленно деградировала в бесконечных и безрезультативных войнах и кампаниях внутреннего террора. Запугав до предела, до паралича, не только низы, но и верхи своего общества.

Еще раз подчеркнем, что данная конструкция опасно неустойчива. И это показали те же Кортес и Писсаро. Курьезно, но 200 конквистадоров разгромили 200 тысяч ацтеков. Совершенно очевидно, что здесь никакие лошади и мушкеты (которые надо заряжать несколько минут) не помогли бы. И победа была обеспечена, разумеется, не ими. Просто в помощь конквистадорам поднялись 300 тысяч повстанцев. Вот такая арифметика, показывающая сколь хрупко государство голого устрашения без гегемонии.

Но Первая империя нашла в себе силы сменить стратегию. И тогда государственная религия (в самом широком понимании этого слова) стала основой имперской политической модели. Но что же сменилось в самой религии с этой сменой курса?

Очень важную роль в древних богослужениях стали играть наркотические галлюцинации. Определенные экстрасенсорные методики, приемы психотехники, наркотические галлюцинации – все это создавало непоколебимую веру в идеи, внушаемые государственной религией. Веру, для подтверждения которой уже не надо было вынимать сердца у жертв на глазах у очумелых от ужаса толп.

Автор недаром обращает внимание на применение наркотиков в оболванивании. Отголоски этого нашли свое выражение во многих источниках. В некоторых апокрифических Евангелиях Христос прямо критикует официальную церковь, призывая, говоря современным языком не злоупотреблять одновременно и алкоголем, и опиатами при организации богослужений. Он настаивает ограничиться алкоголем.

Эти свидетельства приведены в работах Н.А. Морозова.

Если согласиться с версией Н.А. Морозова, то Христос несомненно поднимал очень важный вопрос (впрочем, Сын Божий второстепенные вопросы не поднимал вообще). Такой смесью можно не просто задурить толпу, но полностью лишить ее человеческого облика и в итоге уничтожить. Кстати, и Зороастр указывал на необходимость бороться со злоупотреблением „соммой” во время богослужений.

А сомма – это смесь алкоголя и легких опиатов, применяемая в службах огнепоклонников, к которым принадлежал Зороастр.

Характерно, что на такие богослужения приученная к наркотикам толпа стремилась сама. И когда ее лишали соответствующих подношений различных аналогов соммы, возмущалась.

Но эта проблема не только огнепоклонников. Напомним, что кровопролитнейшие гуситские войны в средневековой Европе велись за возможность пить вино причастия простым прихожанам. Относительные потери на душу населения Чехии, Южной Германии и Венгрии в этих войнах сравнимы с потерями во Второй мировой войне.

Хороший способ выяснения отношений по поводу возможности спокойно выпить в церкви простому человеку.

Впрочем, о том, что церковные службы ранних христиан сопровождались дружескими застольями прямо в церкви писал и вполне умеренный уважаемый современный церковный историк А. Мень. Мы не согласны с отцом Александром только в одном. Гораздо правдоподобнее предположить, что эта практика сложилась не у самих ранних христиан, а пришла к ним из более древних вариантов церковных служб в храмах государственной религии Первой империи.

Располагавшейся как раз на библейских землях.

Здесь самое время уместно сделать очень важное замечание. Автор, говоря о религии Первой империи имеет в виду отнюдь не христианство, иудаизм, мусульманство или даже зороастризм.

Мы не знаем, как назвать эту религию. Но косвенные свидетельства, что она была именно такой, имеются. А конкретному верующему конкретной религии мы можем только сказать, что именно основатели и пророки современных религий как раз активно боролись против замены веры в Бога, то есть сокровенного, глубоко личного пути познания возвышенного, грубым оболваниванием. И в этой борьбе как раз и родились современные мировые религии.

Боролся против этого в первую очередь Христос. Причем свидетельств этой борьбы много в каноническом Священном Писании, но еще больше в апокрифических Евангелиях. Боролся против этого Зороастр. Боролись многие римские папы в VIII – XI веках.

Но мы не собираемся здесь рассматривать вопросы религиоведения. Мы рассматриваем политтехнологии Первой империи. В которых религия, тогдашняя религия, была необходимой, если не главной, составной частью.

Что бы ни говорили на этот счет, религия и вера в Бога, вещи все же не совсем тождественные. Можно верить в Бога и не быть религиозным. Но государственная церковь в первую очередь политическая структура. И выполняя политические функции, она не может не использовать зарекомендовавшие себя политтехнологии. В противном случае она перестанет быть элементом политической системы.

Поэтому, технологии, отработанные в религиозных структурах первой, весьма далекой от святости, империи не могли, хотя бы частично не войти во все церкви, которые были созданы потом на территориях, когда-то принадлежащих Первой империи. Если эти церкви становились государственными.

Иного и быть не могло. Коль скоро в государственной практике были живы отголоски Первой империи, они были живы и в практике государственных церквей. Хотя во многих случаях церковь возможно и пыталась смягчить государственные нравы.

Как в душе относиться ко всему этому, дело индивидуального, глубоко интимного выбора каждого человека. И автор не собирается навязывать здесь свое решение.

Можем лишь сказать, что для себя он эти решения принял.

Но, вернемся к нашей теме.

Помимо оболванивания масс, надо еще добиться закрепления единства верхушки. Как в процессе самих религиозных действ, так и пропагандируя и закрепляя как „освященный свыше” образ жизни верхов, ставший непрекращающейся „демонстрацией счастья”.

И здесь самым простым и доступным способом является закрепленное у человека на архетипическом уровне повторение модели поведения обезьян-верветок. О котором мы писали в первой главе первой части. Общий, а тем более всеобщий, секс сближает. Это, кстати, знают многие лидеры „неформальных” группировок. В ставших модной в нынешней России среде бытует тезис о том, что скрепляет только „кровь или сперма”.

Наличие храмовой проституции в древних культах Ближнего Востока не подвергается сомнению. Другое дело, что не все признают, что отголоски и храмовой проституции и всеобщего массового совокупления на религиозных праздниках сохранялись весьма долго. Мы не упоминаем о дионисийских культах античности. Они известны всем историкам и любителям истории. Но они были достаточно давно. И были то ли отголосками, то ли даже современными проявлениями поздних вариантов соответствующей религии Первой империи.

Но имеются соответствующие документы о борьбе римских пап еще VIII – XI веков с практикой функционирования женских монастырей в первую очередь в качестве публичных домов.

Есть и материальные свидетельства. В некоторых самых старых уже христианских храмах Западной Европы сохранились ряды мужских фаллосов в натуральную величину. Эти ряды иначе, как средства для коллективных мастурбаций трактовать нельзя.

Имеются и документальные свидетельства массовых совокуплений, как элемента богослужения, в общинах ранних христиан. Об этом писали Климент Александрийский (ум. В 220 г.) и известный деятель тех времен Ириней.

Все эти пережитки позволяют в целом представить облик религии Первой империи. Это фокусничанье, оболванивание, использование гипноза, галлюцинаций, коллективных пьянок и коллективного секса. И все это в рамках неких театрализованных праздников с речами и проповедями. Возможно предположить, что функционально изначально имело место стремление усилить одни составляющие для одних социальных групп, а другие для других.

Но удержаться в таком процессе трудно. Почти невозможно. В итоге пить галлюциногены и совокупляться друг с другом на этих церемониях стали все. Можно по-разному относиться к сексуальной свободе. Но, судя по всему то, что творилось в рамках этих игрищ, все же было неким перебором. И не могло не закончиться появлением различных извращений. Кстати, скорее всего именно поэтому гомосексуализм так развит на территориях, которые занимала Первая империя.

В целом религию Первой империи на этом этапе можно охарактеризовать весьма распространенным выражением „Вавилонская блудница”, ставшим нарицательным. Иногда говорят, что так первые христиане называли Римскую империю. Ниже мы еще порассуждаем о том, насколько органично Рим стал наследником Первой империи. Так что термин „Вавилонская блудница” с полным правом можно отнести и к самой Первой империи, и к любым ее первоначальным наследникам, и к государственной религии империи и этих наследников.

Все это может показаться мерзким. Но только это помогло снять массовые стрессы целых социальных слоев в Первой империи. И заманить в ее лоно часть окрестной аристократии. Только таким способом людоедская империя стала приемлемой хотя бы для „морально нестойкой” части потенциальных инкорпорантов.

В ином обличье она вообще не вызывала бы ничего, кроме страха и отвращения абсолютно у всех. Даже у собственной элиты.

Представляется совершенно обоснованным мнение, что сатанинская религия Первой империи рухнула вследствие чисто физических ограничений. Алкоголь с опиатами просто уничтожил „активных” прихожан. А пандемия венерических болезней положила конец храмовому массовому сексу.

Государственная церковь стала искать новые методы пробуждения определенных чувств. Начиная от строительства уже нового типа подавляющих воображение храмовых комплексов и заканчивая органной музыкой. Отдавая должное этим достижениям и их вкладу в цивилизацию (хотя и весьма преувеличенному, на наш взгляд), заметим, что храмовая проституция и алкоголь с опиатами, были, с точки зрения заказчика пропагандистского проекта, гораздо дешевле и эффектней.

И мы не можем не признать и определенные „заслуги” описываемой религии Первой империи в деле сохранения и развития государства. Толпа стала более послушной. Элиты не уничтожили друг друга. Государство обошлось для самосохранения гораздо меньшей кровью. И в итоге сохранилось, а не рухнуло вместе с уничтоженным им населением. Что наверняка случилось бы при больших кровопусканиях.

У абсолютного большинства в целом весьма примитивного и злобного народа появилась пусть и привитая весьма грубыми методами, но все же более или менее стойкая привычка апеллировать в своих оценках к высшим ценностям. Потом эту привычку у все более развитого народа используют уже современные религии.

Завершая описание первой, обеспечившей гегемонию, религии Первой империи необходимо сделать важное замечание. Все эти религиозные (или квази религиозные, как кому будет угодно) изыски распространялись на народ метрополии. Тех же, кого можно было без труда изнасиловать, тех, кто не представлял для империи ценности, оболванить не пытались.

Отголоски этого сохранились в иудаизме, где нет миссионерской практики. Зачем агитировать того, кого можно подцепить за губу на бронзовый крючок.

Прослеживая судьбу первого опыта „достижения гегемонии”, нам представляется весьма правдоподобной версия, что современный цирк, театр и более грубые отрасли, говоря современным языком, шоу-бизнеса, есть самостоятельно развившиеся „осколки” первой государственной религии.

Несомненно, у разных народов сохранились и остатки народной культуры. Более того, тенденции народной пропаганды, как элемента народной самоорганизации, проникли во все отрасли искусства.

Но в большей части случаев, мы, скорее всего, имеем дело с осколками того синтетического пропагандистского комплекса, который включал церковь, пропаганду, зрелище. Однако напомним, что помимо этого, данный комплекс в самом раннем своем варианте включал кровавые жертвы, а в последующем варианте их заменили наркотики, алкоголь, и коллективный секс.

В конечном итоге цель всего этого комплекса – пропаганда и промывание мозгов с использованием всех возможностей. Поэтому не может быть шоу-бизнеса (театра, кино, популярной музыки и т.д. и т.п.) без пропаганды. Не надо „обижаться” на этот факт. Где бы и у кого бы данная тенденция ни проявлялась. У Гитлера с Геббельсом, у Сталина, Фадеева и Жданова, или в современном Голливуде. На войне, как на войне.

Чистое рафинированное искусство лично у автора вызывает ощущение некоторой неестественности. Исключение составляет только искусство для детей. Но тут дидактический элемент и не скрывается. Детей, развлекая, полезно исподволь воспитывать.

Что же касается взрослых, то если исключить из искусства (автор не имеет при этом в виду декоративное искусство, живопись и скульптуру) элемент пропаганды (в широком смысле этого слова), то оно теряет смысл. В самом деле, зачем смотреть, как танцуют другие. Если тебе нравятся танцы, потанцуй сам с хорошей партнершей. Если песни, спой их с друзьями или перед друзьями. Весьма оригинально выразили эту мысль „поэты” мореходного училища, где автор имел глупость побыть (правда, к счастью, недолго). Эта формулировка такова: „Что толку в этакой халтуре, когда не пробуешь в натуре”. Несколько упрощенно, но, согласитесь, весьма емко.

В данном случае можно согласится с Гегелем, который предсказывал конец искусства и вечность религии. Автор лишь уточнил бы, что государственная религия никогда не откажется от „спецэффектов”, которые наработаны в арсенале искусства.

А кроме того, Гегель не мыслил конца государства. Если бы он предположил такое, он не смог бы не признать, что это будет и концом религии в его понимании.

Впрочем, в настоящее время мы зачастую видим новый синтез пропаганды, религии и зрелищ. Западная церковь, например, все больше театрализуется. А театр в ХХ веке стал или инструментом грубой пропаганды, как в тоталитарных режимах, или инструментом понижения интеллектуального уровня с помощью бредового модерна и еще более бредового постмодернизма. Как впрочем, и большая часть остального современного шоу-бизнеса. А понижение интеллекта масс работает сейчас на мировых „хозяев жизни”.

Которые … пытаются создать новую мировую империю. Вот ведь совпадение.

Крепнет также синтез алкоголизма, наркомании и шоу-бизнеса. Несмотря на попытки некоторых шоуменов отрицать эту связь и даже „бороться с наркотиками”. Эта „борьба” напоминает „борьбу рыбы с водой”.

Не отлилась только в соответствующие организационные формы массовая храмовая проституция (или ее современный аналог) под эгидой политически ангажированного шоу-бизнеса.

Впрочем, связь зрелищ с флиртом и сексом никогда окончательно не прерывалась  для элитных кругов. Для представителей европейского высшего света в XIX веке посещение театра без последующего позднего ужина в ресторане в компании с актрисами выглядело, говоря современным языком „незавершенным мероприятием”.

Ну, а про закулисную жизнь и говорить не приходится. Это почти полная аналогия храмовой проституции. Но ведь это вполне естественно! С точки зрения „соответствия исходному оригиналу” первой религии Первой империи актриса (она же жрица), обязана быть еще и проституткой.

Курьезно, но в разлагающейся сталинской империи „культурные мероприятия” и „культурная жизнь” для верхушки, с точки зрения наблюдателя из низов выглядели просто как предлог к повальному сексу. И это вызывает яростное порицание у иных моралистов.

Однако это порицание свидетельствует только о глубоком непонимании самой сути „искусства” и незнания его корней и задач (пусть даже эти задачи не то что не декларируются, но даже и не осознаются). Весьма симптоматично, что подобная „культурная” или „светская” жизнь зародилась в сталинской империи как раз тогда, когда ее исходная модель, чуть ли не в точности воспроизводящая ранние стадии Первой империи, начала рушиться.

Рушиться от нежелания элиты „так жить дальше”. От субъективно осознаваемой бессмысленности карьеры в этой аскетичной империи. И не надо говорить, что это было некое «перерождение», что Сталин, если бы остался жив, воспрепятствовал этому.

Отнюдь, именно на пике власти Сталина в 1948 году, когда ничего не делалось без его ведома, ЦК осадил главу министерства Госконтроля Мехлиса. Который попытался на примере Азербайджана, умерить аппетиты высшей коммунистической знати. Не помогли Мехлису его былые заслуги перед режимом. Неуемному контролеру дали по рукам. И высшие сановники Азербайджана и всего СССР остались при своих машинах, дворцах и в том или ином виде оформленных многочисленных гаремах.

И все это, повторим, было не вопреки воле Сталина, а с его благословения. И отдельные эпизоды противоположного характера не меняют картины в целом. Советская империя эволюционировала в совершенно определенном направлении при полном одобрении этой эволюции со стороны своего мудрого императора.

Но, это же полный аналог соответствующей ситуации в Первой империи!

И тогда выходит, что „веселая религия искусства” для советской имперской элиты, не погубила империю, а наоборот отсрочила ее конец. Ибо в противном случае, озверевшая от бессмысленности своей карьеры элита в сочетании с озверевшей от бесконечных испытаний толпой, просто разнесли бы империю. Еще в начале 1950-х. Разнесли бы с сосредоточенной злобой и еще не изжитой паучьей серьезностью ранних этапов Первой империи.

Поначалу написав это, автор немного смутился. Не слишком ли жесткие формулировки он применил. Можно отпугнуть неподготовленного читателя. Но потом автор включил телевизор. И увидел, как безмозглые актрисульки с апломбом рассуждают о вопросах, которые относятся к стратегическим и даже цивилизационным проблемам. Захотелось плюнуть в телеящик и заорать на всю страну что-то типа: „О чем вы трепитесь, потаскухи?! Вы не знаете и тысячной доли того, что надо знать, чтобы иметь право говорить об этих проблемах. Это вам не глотку драть, или ногами дрыгать! Слушать ваше мнение по этим проблемам, это все равно, что спросить вас как управлять ядерным реактором, или современным самолетом”.

Но вместо того, чтобы столь неконструктивно выразить свои эмоции, автор просто еще раз подтверждает все свои слова, сказанные выше. Пусть это будет нашим ответом всем тем, кто ведет сейчас битву с разумом за оболванивание белой расы. В том числе с помощью смазливых актрисулек.

Иной читатель в этом месте с тоской подумает, как же автор испохабил „все на свете”.

Дорогой читатель! Если для тебя „весь свет” заключен в имперских моделях, то там нечего похабить. Они грязны изначально. И единственная возможность уменьшить количество грязи в империи - это увеличить количество крови.

Что лучше – выбирай сам.

Но империя это не выбор белой расы. Империя это чужое для нас детище. Бороться нужно и с грязью, и с кровью, и с иррационализмом, и с сатанизмом одновременно. А это значит, бороться с политической моделью, их породившей.

Бороться с любой империей в любом обличье в рядах национального белого движения.

5. Имперская наука. Имперская мистика

В этом месте иной образованный и внимательный читатель „поймает” автора на противоречии. В самом деле, - скажет читатель, автор, очевидно, является сторонником прогресса. Сам автор профессиональный ученый. Причем уважающий и любящий свое ремесло.

Как же это совмещается с таким тотальным отрицанием наследия первых государств. Ведь именно они заложили основы современной науки. Может быть все жертвы и издержки Первой империи хотя бы частично оправданы тем, что именно в ней возникли азы науки. Подобная постановка вопроса правомерна и свидетельствует о заинтересованном чтении нашей книги таким читателем. Однако не все так просто.

Давайте, читатель, рассмотрим вопрос по существу. Что является эксклюзивным вкладом Первой империи в науку и те области человеческой культуры, без которых наука существовать не может.

Несомненно, в первую очередь стоит отметить появление письменности. Империи она требовалась в первую очередь для нужд управления. Хотя, надо отметить, что во многом аналогичные политические структуры доколумбовой Америки обошлись без письменности.

У них были некие минимальные средства передачи бюрократической информации, типа „узлового письма” - последовательности узлов на веревке, которая служила „посланием”. Но дальше этого развитие их письменности не пошло. Если не считать иероглифов майя. Окончательная расшифровка которых до сих пор представляет проблему. Вместе с тем, надо отметить, что большая часть доколумбовых цивилизаций все же вполне обошлась без письменности.

Перебор возможных специфических условий, которые могли способствовать появлению письменности именно в Первой империи приводят к выводу, что скорее всего здесь сыграло немалую роль и случайное стечение обстоятельств. В первую очередь наличие папируса.

Кроме того, исходные условия формирования государственных институтов в Древнем Египте были предельно жесткими и проходили в сжатые сроки. Гораздо более быстро, чем это могло быть в Америке. Мы писали об этом во второй главе первой части. Возможно, большие требования к качеству управления в этих ситуациях стимулировало более интенсивные способы поиска средств передачи информации с возможностями, заведомо большими, чем некий аналог узелкового письма.

С другой стороны, известны древние варианты передачи информации, которые могли быть предтечами письменности и в цивилизациях Севера, где имперские структуры отсутствовали. То же руническое письмо. Так что Первая империя вряд ли была эксклюзивным творцом письменности в цивилизациях „европейско-африканского” потока антропогенеза. Сейчас появились свидетельства наличия алфавита у арийских народов еще 7-8 тысяч лет назад (поразительное совпадение с пресловутым «сотворением мира», о котором мы говорили выше!).

Однако надо признать, что Империя письменность развила и довольно широко распространила. Империя вообще, надо отдать ей должное, умела тиражировать и «рекламировать» свои культурные и ментальные достижения. Чего нельзя сказать о наших вольных арийских предках.

Поэтому имперская письменность в гораздо большей степени была использована в культуре и практике. Поэтому, отдавая дань справедливости все же именно Империю следует признать реальным творцом письменности.

Вторым разделом науки, который несомненно зародился в Первой империи, была математика. В первую очередь следует отметить различные астрономические расчеты. Их появление вполне понятно и оно связано с земледелием. Управление ирригационным земледелием в долине Нила требует четкого следования календарному плану. Ибо разливы Нила происходят с повторяющейся регулярностью.

Здесь нет места вариациям гидрологического и метеорологического режима, свойственных Северу. Такая регулярность несомненно является предпосылкой появления весьма развитых астрономических расчетов. И одновременно способствует формированию алгоритмического типа мышления.

Отметим, кстати, что в аналогичных цивилизациях доколумбовой Америки астрономия и математика тоже были весьма развиты. Причем уровень этот соответствует египетскому. Напрашивается оценка типа: „каков запрос – таков ответ”. Нужен календарь ирригаторам. Они его получили. Весьма интересно лишь, что в Америке зачастую для этого не потребовалось развитие письменности.

 Однако, в чем Первая империя несомненно может претендовать на мировой приоритет, так это на использование письменности в математике. Результатом этого явилась в итоге довольно развитая даже по современным понятиям, математика. И ее тогдашняя „вершина” - геометрия. Причем, эта наука почти без изменений просуществовала со времен ближайших наследников Первой империи до наших дней. Исключительный случай в истории науки.

Геометрия в переводе на русский означает „землемерие”. Социальный заказ на появление этой науки исходил из нужд налогообложения земельных участков и торговли землей. Аналогичный социальный заказ несомненно был и в аналогичных цивилизациях доколумбовой Америки. Однако там до появления геометрии дело не дошло.

Первой причиной этому стало, как мы только что сказали, отсутствие письменности. Отсутствие возможности изложить математические доказательства на бумаге (папирусе). Подчеркнем для неспециалистов. Математика не арифметика. „Посчитать” на худой конец можно и в уме. Оформить результаты расчетов, или помочь себе в расчетах, с минимальными затратами знаков.

А вот доказать математическое утверждение без некоего достаточно развитого аналога письменности, возможности все это изложить на бумаге (папирусе), нельзя.

Второй причиной развития геометрии именно в Первой империи в отличие от доколумбовой Америки может служить разница в … политическом развитии этих двух цивилизаций. Дело в том, что цивилизации доколумбовой Америки в момент их разгрома испанцами были еще на первоначальном „террористическом” этапе государственного развития.

А Первая империя этот этап прошла. Во внутренних взаимоотношениях Первой империи появилась необходимость не просто приказывать, но и доказывать. Поэтому обеспечение доказательств равной площади различных по конфигурации земельных участков стало основной задачей геометрии.

У каждой науки есть свой характер и стиль, гораздо более богатый и сложный, нежели у самых изощренных отраслей искусства. Исследователи цивилизации только относительно недавно всерьез занялись этой проблемой. Мы, к сожалению, не имеем возможности подробно рассмотреть ее здесь. Заметим лишь, что ставить такого рода вопросы вполне уместно и корректно. И это не является неким модернистским извращением.

Поэтому уместно и корректно поставить вопрос и о „духе” и „менталитете” геометрии. Который был, гораздо шире, духом всей математики Первой империи.

В развитии любой науки обычно известны имена ученых и эпизоды ее развития, когда те или иные научные теории окончательно оформились и, так или иначе, уже внедрены в общественную практику. Это всегда происходит несколько позже длительного, неизвестного этапа становления. Мы тоже будем в наших целях часто использовать имена тех, кто уже завершил формирование той же геометрии. Хотя просим читателя не забывать, что сама геометрия формировалась в Первой империи задолго до тех античных математиков, которые известны как ее основатели.

Итак, все знают, что отцом собственно геометрии был Евклид. Гораздо меньше известно, что геометрия в те времена была наукой, являвшейся составной частью древнего … правоведения. Она обслуживала суды и аппарат управления. Сам дух дотошного доказательства достаточно очевидных вещей был сродни духу судопроизводства предельно бюрократизированного государства.

Что касается практических, то есть, говоря современным языком, инженерных приложений, то они просто отрицались отцами геометрии. Известна притча про Евклида, который на вопрос ученика о том, какая может быть польза от геометрии, приказал своему рабу выдать спрашивающему монету и выгнать из своего дома.

Эта притча дошла до нас после многочисленных переводов с разных языков людьми разных культур. Но общий ее контекст, тем не менее, ясен. Здесь „польза” понимается в достаточно узком смысле. В конце концов, выиграть дело в суде куда как полезно.

Нет, здесь „полезный” означает, говоря современными словами, „прикладной”, „инженерный”, „отраслевой”.

 Таким образом, геометрия изначально впитала в себя дух суда бюрократической империи. Империи, где людоедство в отношении элиты закончилось. Поэтому этой элите нельзя было доверять всей полноты власти, ибо это неотъемлемо от всей полнотой ответственности (вплоть до лишения жизни за промахи). Но тогда надо было создать развернутый комплекс инструкций. Так и возникла бюрократия. До которой, вернее до такого развития и такого технического оснащения, которой еще не доросли доколумбовы „младшие братья” Первой империи.

Помимо бюрократически-судейского духа, геометрии было на начальном этапе свойственно пренебрежение к инженерным приложениям своих достижений.

Разумеется, потом возможности геометрии стали активно применяться и в инженерной практике. Но это было уже потом. Более того, гипотетический отказ от применения геометрии не был бы лимитирующим моментом в инженерной практике Первой империи. Даже в строительстве пирамид.

В той же доколумбовой Америке чуть меньшие пирамиды строились безо всякой евклидовой геометрии. А как же знаменитые численные оценки отношения различных размеров пирамид, - спросит иной читатель.

Но ведь эти сочетания никак не влияют на качество пирамид как строительных объектов. Пирамиды бы не рушились, будь они построены точно также, но несколько большими или несколько меньшими. Данные сочетания это не результат расчета конструкции пирамиды. Не влияют они и на технологию ее строительства.

Это, говоря современным языком, желание заказчика. Вот знал заказчик число „пи”, или отношения „золотого сечения” и захотел, чтобы в относительных размерах пирамид эти числа фигурировали. О причинах возникновения этого желания мы скажем несколько позже.

Здесь же уместно будет упомянуть проблему технологии строительства гигантских объектов в древности. В том числе, в Первой империи. По мнению автора ничего уникального и чудесного в этих объектах нет. Легко можно предъявить многие варианты строительства таких объектов, не прибегая к особым гипотезам. Были бы в практически неограниченных количествах люди и достаточное время.

Кстати, при строительстве пирамиды Хеопса власти несколько не рассчитали сил и средств. Стройка вызвала запредельную даже по тем временам нагрузку на трудовые ресурсы. Начались массовые волнения. Да такие, что даже Первой империи пришлось отступить (это надо же было так довести покорную имперскую толпу). Стройки гигантов прекратились.

Это к вопросу о „гипотезе” о якобы применявшейся „антигравитации” при строительстве пирамидальных монстров. Явно авторы этих гипотез не служили в Советской Армии. Там бы они узнали, как можно достигать эффектов и почище постройки пирамид, безо всякой антигравитации, не имея ничего кроме саперной лопаты и достаточного количества солдат.

Так что пирамиды несомненно можно считать достижениями строительной индустрии. Но все пирамиды вместе взятые с точки зрения оценки технологий их строительства как проявления НТР не стоят изобретения колеса, а тем более освоения железа.

Кстати, отнюдь не гигантские комплексы типа пирамид, являются самыми масштабными сооружениями древности, которые в первую очередь можно увидеть, например, из космоса. А ирригационные системы, включающие многокилометровые гигантские плотины и дамбы, в Китае.

Ажиотажный интерес к пирамидам по нашему мнению является одним из типичных проявлений определенного околонаучного „бизнеса на сенсациях”. Не более того.

Впрочем, вернемся к научным, и научно-техническим достижениям Первой империи. Если не считать геометрии и астрономии, они предельно скромны. Все собственно технические достижения, имеющие инновационный характер сводятся к комплексу технологий бронзовой металлургии. Но эти достижения были получены „в автоматическом режиме” просто в силу внутренней логики развития соответствующих производств в соответствующих ресурсных условиях.

Потом, эти же технические результаты были получены и в других регионах вполне самостоятельно от Первой империи. Можно сказать больше. Они были получены во всех регионах Западной Евразии, где для этого имелось соответствующее сырье. Безо всякой империи, безо всякой теоретической науки и безо всякой письменности.

Казалось бы, в Первой империи должна была быть развитая медицина. Во всяком случае анатомию то египтяне должны были знать лучше многих. Но систематизированных понятий о медицине Первая империя не оставила.

Что же касается столь ценимых сейчас секретов древней терапии, то даже поверхностное сравнение достижений в этой области Первой империи, Индии и Китая свидетельствует в пользу последних. Между тем, цивилизация Первой империи заметно старше. Да и возможностей для регулярных поисков знаний в рамках храмовых исследований было здесь побольше. Ибо государственная церковь Первой империи имела более высокий социальный статус и аккумулировала больше средств. Специфика богослужений с алкогольно-опиатными смесями должна была бы дать очень много эмпирического материала для медицинских обобщений. Также же как и практика бальзамирования трупов.

Но создается впечатление, что эти культовые технологии отнюдь не стремятся использовать в иных, не культовых целях. Очень типичное проявление имперского менталитета.

Упомянув древнюю медицину, мы не можем умолчать о тех отраслях человеческой деятельности и человеческих знаний, которые обычно весьма тесно связывают именно с медициной. Автор не является специалистом в соответствующих областях, поэтому просит извинения за возможную неточность формулировок.

Назовем все эти отрасли практики, знаний и культуры мистикой или экстрасенсорикой. Мистические знания и практика не исчерпываются медицинскими и психологическими аспектами, хотя наиболее известна именно эта часть данного цивилизационного пласта.

Автор недаром включил эту неясно сформулированную и далеко не однозначную часть знаний и практической деятельности в рамки цивилизационной модели. Здесь еще очень много спорного. Пожалуй, больше, чем ясного. Но уже очевидно, что за всеми доктринами и практиками йогов или даосов „что-то есть”. Более того, автору уже как профессиональному ученому известны многие вполне корректные современные научные исследования, которые доказывают и объясняют многие эффекты экстрасенсорных технологий. А ведь ранее отрицались сами факты существования этих эффектов. Более того, сейчас уже кое-что даже тиражируется на полнее современном уроне без элемента субъективности и неопределенности. С научно-техническим уровнем гарантии результата.

В качестве примеров автор может сослаться на давно опубликованные работы академика В.П. Казначеева в области биологии и медицины. Или упомянуть неопубликованные (по вполне определенным причинам), но тем не менее известные среди математиков, физиков, связистов и системологов результаты исследований по т.н. „сверх слабым” сигналам и их воздействиям на сложные системы. Начиная с человеческого организма и заканчивая мантией нашей планеты.

Все эти вопросы безумно интересны. Но мы не имеем никакой возможности даже вкратце упомянуть их здесь.

Заметим лишь, что включение этих результатов в корпус знаний официальной современной науки давался и дается очень трудно. Почему? Да потому, что официальная наука относится к новому как … занудный бюрократ или въедливый, недоброжелательный судья. И стремится прямо игнорировать факты, если они не ложатся в определенную схему. Не так ли иной судья по своему усмотрению исключает вполне осязаемые доказательства из дела.

 Разумеется, в определенных пределах наука устанавливает совершенно четкие правила игры. И в максимальной степени исключает произвол и субъективность. Но в том то и дело, что при столкновении с принципиально новыми феноменами в обиход приходится вводить и новые факты и новые правила их осмысления одновременно. Это очень трудно. И не под силу для формального бюрократически-судейского менталитета. Поэтому так трудно „раздвигаются” научные рамки. Между тем именно это является главной целью развития науки. Делающей ее процессом творческим. „Игра по правилам” внутри рамок это уже в основном ремесло, а не творчество.

Но, вспомним, откуда пришла в современную науку ментальность суда предельно бюрократизированного государства? Да все из той же Первой империи! В „нагрузку” к достижениям геометрии.

Но продолжим наше рассмотрение эволюции мистических технологий. Итак, остановимся на том, что можно с очень большой долей вероятности предположить, что все древние цивилизации имели некий пласт того, что мы, пусть и не совсем корректно, назовем „мистическими технологиями”. Подавляющее большинство этих технологий связаны с биологией, медициной, прогнозированием экстраординарных природных явлений.

Значительная их часть была утеряна при смене цивилизационных парадигм, при тотальном ниспровержении абсолютного большинства всех элементов прошлых, проигравших конкурентное соревнование, моделей. Однако отметим, что потерять абсолютно все невозможно. Чем больше было реальных достижений, тем больше их останется в веках.

И мы знаем, как много осталось „мистических технологий” от древних Китая и Индии. А что же Египет, Ассирия, Вавилон, то есть цивилизационные центры Первой империи?

От них остались … разговоры о неких тайнах. И ничего, сравнимого по законченности и степени реализуемости с йогой или даосизмом.

Но ведь это вполне закономерно! Если сейчас соответствующие факты с колоссальным трудом прорываются в науку, а еще шире, в пласт разумной человеческой деятельности, то как же это было трудно, когда кроме полицейско-бюрократического подхода в молодой науке Первой империи вообще никакого другого подхода не было.

Именно эта полицейщина в сочетании с явным пренебрежение всем, кроме оболванивания масс и насилием над ними, способствовала тому, что реально никакими достижениями мистического плана Первая империя не обладала.

Но она обладала менталитетом одержимого бюрократа. Именно поэтому в некоторых аспектах древней науки наблюдается явное излишество теоретических, а еще больше, квази теоретических построений. Это жонглирование числами и доказательствами, придание результатам такого пустого жонглирование некоего смысла. Не реального, так „теоретического”, не „теоретического”, так „мистического”. Не этим ли объясняются все эти „игры в числа” в размерах пирамид? По нашему мнению это предположение весьма правдоподобно.

С такими же изысками мы склонны отождествить и игры с числами и буквами, которые в итоге привели к созданию Каббалы и ее аналогов. За этими „тайнами” нет никаких реальных достижений. Это типичный нарост и на конструктивной части древней науки, в современном ее понимании, и на мистических технологиях. Это не мистика, это игра в мистику.

Упомянутую тенденцию „игры в теорию” хорошо знают современные ученые прикладники. Когда прорывное техническое решение, иногда уже даже воплощенное в металле, не допускают даже до испытаний (а не то что до внедрения) из-за отсутствия „большой теории”